Мэтью Грин - Воспоминания воображаемого друга
— Кто там? — спрашивает папа Макса.
Он стоит в кухне. Освальд стоит рядом с ним.
— Нет никого, — отвечает мама. Слова падают как булыжники. Она с трудом поднимает их, чтобы произнести.
— Какой придурок в десять часов вечера звонит в чужой дом и убегает? — спрашивает папа Макса.
— Наверное, по ошибке, — отвечает мама.
Она стоит рядом со мной, но голос ее звучит как будто откуда-то издалека.
— Придурки, — говорит папа Макса. — Как так можно ошибиться — позвонить, а потом исчезнуть.
Мама Макса начинает плакать. Думаю, она все равно бы заплакала, но слово «исчезнуть» ранит больнее булыжника. Слезы льются из ее глаз.
Папа Макса все понимает. Понимает, что наделал.
— Дорогая, прости меня.
Он обнимает ее одной рукой и уводит от порога. Москитная дверь сама закрывается за ними. На этот раз без стука. Они стоят в кухне, обнимают друг друга, а мама Макса плачет и плачет. Я никогда не слышал, чтобы столько плакали.
Дверь в комнату Макса закрыта, так что я говорю Освальду, чтобы он ложился спать на диване в гостиной. Освальд такой длинный, что у него ноги свешиваются с дивана. Они торчат, как две гигантские удочки.
— Тебе удобно? — спрашиваю я.
— Когда кто-нибудь спит на пустой кровати рядом с Джоном, я сплю на полу. Здесь удобнее, чем на полу.
— Хорошо. Тогда спокойной ночи.
— Подожди, — говорит Освальд. — Ты собираешься лечь спать?
Мне не хочется говорить Освальду, что я не сплю. Он наверняка опять начнет задавать вопросы. Поэтому я говорю — да.
— Посплю в его кресле. Я часто так делаю.
— Я перед сном всегда говорю с Джоном.
— Да? И что ты ему говоришь?
— Я рассказываю, как у меня прошел день, — говорит Освальд. — Рассказываю, что делал. Кого видел. Мне не терпится рассказать ему, что я видел сегодня.
— Хочешь, расскажи мне?
— Нет, — отвечает Освальд. — Ты и сам все знаешь. Мы были вместе.
— Ах да, — говорю я. — Тогда, может, хочешь рассказать о чем-нибудь другом?
— Нет, я хочу, чтобы ты мне рассказал про своего друга.
— Макса?
— Да. Расскажи про Макса. У меня никогда не было друга, который умеет ходить и говорить.
— Ладно, — говорю я. — Я расскажу тебе про Макса.
Я начинаю с самого простого. Я рассказываю о том, как Макс выглядит, о том, что он любит есть. Я рассказываю ему про «Лего», и про солдатиков, и про видеоигры. Объясняю, что Макс отличается от других детей, потому что он может зависнуть, и большая часть его жизни проходит внутри его самого.
А потом я рассказываю Освальду разные случаи. Про первый Хеллоуин Макса в детском саду, про их с Томми Свинденом схватку, про то, как на прошлой неделе Томми разбил камнем окно Макса. Рассказываю, что мама Макса пытается научить его пользоваться новыми вещами, а папа любит повторять слово «нормальный». Что по вечерам они играют в мяч на заднем дворе, что я помогаю Максу выбрать, красную ему надеть рубашку или зеленую.
Потом рассказываю про миссис Госк. Про то, какая она идеальная учительница, только вот называет Макса «мой мальчик». Но в общем, это такая мелочь, что миссис Госк все равно можно считать идеальной.
Я не рассказываю про миссис Паттерсон. Я боюсь, что, если начну про нее рассказывать, Освальд может испугаться и не станет мне помогать.
Освальд слушает молча и не задает вопросов. Два раза я думаю, что он заснул. Я замолкаю, а он поворачивает ко мне голову и спрашивает:
— А дальше?
— Знаешь, что мне больше всего нравится в Максе? — спрашиваю я.
— Нет, — говорит он. — Я его не знаю.
— Больше всего мне нравится в Максе то, что он храбрый.
— А что он такого храброго сделал?
— Это не что-то одно, — говорю я. — Все. Никто в мире не похож на Макса. Дети смеются над ним, потому что он другой. Мама пытается сделать из него другого мальчика, а папа обращается с ним так, как будто он уже другой. Даже учителя обращаются с ним по-особенному и не всегда хорошо. Даже миссис Госк. Она самая лучшая, но все равно обращается с ним не так, как остальными детьми. Никто не ведет себя с Максом как с обычным мальчиком, но все хотят, чтобы сам он вел себя как обычный мальчик. Несмотря на все это, Макс каждое утро встает, идет в школу, в парк и даже на автобусную остановку.
— Это значит, он храбрый? — спрашивает Освальд.
— Он самый храбрый. Я живу дольше всех воображаемых друзей, которых знаю, и я умнее их всех. Я легко ухожу из дому и знакомлюсь с другими воображаемыми друзьями, потому что они все обращают на меня внимание. Они задают вопросы и хотят быть такими, как я. Если только не кидаются на меня с кулаками.
Я улыбаюсь Освальду.
Он не улыбается.
— Нужно быть очень храбрым, чтобы каждый день оставаться самим собой в мире, где тебя никто не любит. Я бы не смог, мне не хватило бы храбрости.
— Хотел бы я, чтобы у меня был такой Макс, — говорит Освальд. — Я ведь даже ни разу не слышал, как Джон разговаривает.
— Может, когда-нибудь он с тобой заговорит.
— Может быть, — говорит Освальд, — но, по-моему, он в это не верит.
— Теперь ты уснешь? — спрашиваю я.
— Да, — говорит Освальд.
Больше он ничего не говорит и почти сразу же засыпает.
Я сижу в кресле и смотрю на спящего Освальда. Я пытаюсь себе представить, что ждет меня завтра. Составляю список всего, что нужно сделать, чтобы спасти Макса. Стараюсь понять, где мой план может дать сбой. Думаю о том, что скажу Максу, когда наступит самый важный момент.
Это главное в моем плане. Я не могу сам спасти Макса. Мне нужна помощь Освальда, но больше всего мне нужна помощь Макса.
Я не смогу спасти Макса, если не смогу убедить его спасти себя.
Глава 51
Однажды миссис Госк читала в классе о мальчике по имени Пиноккио. Дети, когда услышали, что она собирается читать им эту историю, засмеялись. Они думали, что история про Пиноккио для малышей.
Смеяться над миссис Госк всегда глупо.
Она начала читать, и дети сразу поняли, что ошибались. Им очень понравилась книжка. Они не хотели, чтобы миссис Госк останавливалась. Они были готовы слушать ее весь день. Но миссис Госк каждый раз останавливалась на самом интересном месте, и детям приходилось ждать следующего дня, чтобы узнать, что будет с Пиноккио дальше. Они просили миссис Госк дочитать до конца, но та отвечала: «Будете командовать у меня в классе, когда свинка полетит!» Они очень злились. Даже Макс. Ему тоже нравилась история про Пиноккио. Думаю, миссис Госк нарочно так делала, чтобы наказать своих учеников за то, что они над ней посмеялись.
А вот не надо дразнить миссис Госк.
Пиноккио — это кукла, которую вырезал из волшебного полена человек по имени Джеппетто. То есть он хотел вырезать куклу, но Пиноккио оказался живой. Он мог ходить, мог разговаривать, а когда он врал, у него вытягивался нос. И почти все время Пиноккио мечтал стать настоящим мальчиком.
Я терпеть не мог Пиноккио. Думаю, один я во всем классе. Пиноккио был живой, но ему было этого мало. Он мог ходить, говорить, дотрагиваться до настоящих вещей, но он всю книжку хотел еще чего-то.
Пиноккио не понимал, какой он счастливый.
Этой ночью я вспомнил о Пиноккио из-за того, что сказал Освальд про призраков и воображаемых друзей. Думаю, он был прав. Быть призраком лучше. Призраки хоть когда-то жили. Воображаемые друзья вообще никогда не жили, в реальном мире их никогда не было.
Призрак не исчезнет, если вдруг кто-то перестанет в него верить. Или забудет про него. Или придумает кого-нибудь получше.
Если бы я был призраком, я бы ни за что не исчез.
Я забыл, что утром Освальду нужно как-то выйти из дома. Первая ошибка. Ошибка, которую я умудрился сделать прежде, чем мы вышли из дома, — плохой знак.
Но думаю, мы все же справимся. Мама Макса почти всегда по утрам бегает, а папа уходит на работу задолго до приезда школьного автобуса. А еще бывает, что он выходит, чтобы забрать газету. Иногда он ее уносит с собой на работу, но иногда несет в дом, чтобы почитать за завтраком. Нам всего-то нужно, чтобы кто-нибудь один раз открыл входную дверь, и Освальд сможет выйти из дома.
В семь тридцать мама Макса выходит в кухню. Она спокойна. На ней утренний халат. Она только что проснулась, но вид у нее усталый. Она варит кофе и ест тост с джемом. Она не моя мама, но из всех людей она больше других могла бы быть моей мамой, и мне плохо, когда я вижу ее такой грустной, маленькой и усталой. Я рисую себе, как вечером она вскрикнет от радости, когда увидит Макса. Я пытаюсь стереть и разорвать картинку, на которой она такая усталая и бессильная, и заменить на свою картинку из будущего. Я все исправлю. Я спасу Макса, и это спасет его маму.
Наконец папа открывает входную дверь. Часы на микроволновке показывают семь сорок восемь. Он в спортивных штанах. Непохоже, что он собирается на работу. Вид у него усталый. Они с мамой вчера обнимались, но я все равно вижу, что между ними что-то не так. Папа не разговаривает с мамой. Он только говорит ей: «Доброе утро», и больше ничего. Она тоже с ним не говорит. Между ними как будто невидимая стена.
