Дуглас Кеннеди - Момент
Мы замолчали. Мехмет полез в карман куртки и достал пачку сигарет. Выудив одну для себя, он протянул мне пачку. Я взял сигарету, отыскал в кармане зажигалку «Зиппо», прикурил сам и поднес огонь к сигарете Мехмета.
— Одно мы можем сделать для Аластера… — сказал я. — Перекрасить стены мастерской и как-то стереть кровь с пола и мебели.
Эта идея тотчас захватила Мехмета.
— Знаешь, это же моя вторая работа. Я веду семейный бизнес в прачечной, но в свободное время занимаюсь ремонтом квартир. Конечно, я не смогу привести сюда свою бригаду…
— Я умею обращаться с малярной кистью, — сказал я.
— Завтра сможешь встать пораньше?
— После вчерашней ночи, думаю, сегодня завалюсь спать часов в девять.
— Договорились, тогда завтра в восемь утра я приду и принесу все, что нам понадобится.
— Буду тебя ждать.
— Спасибо.
— Не надо меня благодарить, — сказал я.
— Нет, надо. Потому что я знаю, что тебе можно доверять. Потому что ты болеешь за него душой. И потому что он говорил мне, что ты ему нравишься, а Аластеру мало кто нравится.
Перед уходом Мехмет осмотрел спальню и сказал, что закажет новый матрас. Он собрал всю окровавленную одежду Аластера и загрузил ее в большой полиэтиленовый мешок, сказав, что отнесет все в свою прачечную. Мы попрощались.
На меня вдруг накатила страшная усталость — неудивительно после жутких событий последних суток. Я посмотрел на часы. Семь вечера. Хоть я и не ел целый день, голода не чувствовал — не хотелось ни есть, ни пить, только спать. Я поднялся к себе, долго стоял под горячим душем, а потом завалился в постель, поставив будильник на четыре утра.
Я спал таким глубоким, беспробудным сном, что, когда проснулся по звонку будильника еще до рассвета, почувствовал невероятный прилив сил и подумал: Господи, я родился заново. Но тут снова нахлынули воспоминания о вчерашнем дне, и в голове застучала беспокойная мысль о том, что Аластер мог не пережить эту ночь. То, что случилось с ним, было чудовищно и несправедливо, и, по правде говоря, теперь я действительно думал о нем как о своем друге. Мне так хотелось позвонить копам и потребовать отчета о состоянии его здоровья, узнать, вернулся ли он к жизни, и если да, когда я смогу его увидеть. Но поскольку дело было ночью, а звонок в полицию мог быть неверно истолкован — меня могли принять за сумасшедшего или, того хуже, за преступника, обуреваемого чувством вины (это если бы я еще нашел исправный телефон-автомат, поскольку в Кройцберге с этим была проблема, а «Стамбул» открывался только в шесть утра), — выход был только один: взяться за работу. Поэтому я сварил кофе, съел бутерброд с сыром и, вооружившись остро отточенным карандашом, сел править свое эссе, безжалостно сокращая излишне затянутые описания и плохо прописанные наблюдения, сглаживая стилистические шероховатости и добавляя рукописи блеска. К тому времени как я закончил вычитку, на часах было начало седьмого. Сварив свежего кофе, я заправил лист бумаги в пишущую машинку, закурил первую за утро сигарету и застучал по клавишам. На то, чтобы перепечатать отредактированное эссе (с учетом того, что приходилось замазывать опечатки корректирующей жидкостью и ждать, пока она просохнет), у меня ушло меньше двух часов. Я как раз завершил работу, когда услышал, как в замке поворачивается ключ. Пришел Мехмет:
— Ты не мог бы помочь выгрузить кое-что из моего фургона?
«Кое-что» включало в себя четыре галлона белой эмульсии, малярные поддоны, валики и кисти, большой циклевочный аппарат для пола и маленький, ручной, для мебели, дюжину сверхпрочных мешков для мусора и две лестницы.
— Боже, как тебе удалось собрать все это за один вечер? — спросил я.
— Мой кузен держит малярный цех недалеко отсюда.
Пока я варил нам кофе, Мехмет вводил меня в курс дела.
Он сказал, что лучше всего начинать со стен. Но прежде надо было вынести мусор из мастерской Аластера. Я отлучился на минутку, чтобы переодеться в самые потрепанные джинсы и футболку из своих запасов, а когда вернулся, застал Мехмета за работой. Он скидывал в мешок сломанные кисти и перевернутые банки краски с рабочего стола Аластера. Я подключился, и вместе мы убрали большую часть мусора всего за полчаса. Когда дошло до изрезанных холстов, Мехмет хотел их выбросить, уверяя, что Аластер вряд ли захочет держать их у себя — ему будет больно на них смотреть. Но я все-таки убедил его оставить полотна, сложив их в углу, пока я не поговорю с Аластером.
— Пусть сам решит, захочет он их видеть здесь или нет, — сказал я.
Мехмет обдумал мои слова и в конце концов согласился.
— Никаких новостей? — тихо спросил он.
Я покачал головой.
Он снова замолчал и начал открывать баллон с краской, разливая ее по двум поддонам. За следующие три часа мы едва обменялись несколькими фразами. Я спросил, не возражает ли он, если я включу музыку. «Нет проблем», — ответил он, и под «Хорошо темперированный клавир» Баха в исполнении Гленна Гульда из фонотеки Аластера мы покрасили две стены из четырех.
В одиннадцатом часу я объявил десятиминутный перерыв и побежал в «Стамбул» позвонить Павлу на «Радио „Свобода“». Он снял трубку на пятом звонке.
— Чему обязан такой честью? — сухо произнес он, услышав мой голос.
— У меня готово эссе.
— Надо же, какой энтузиаст.
Все потому, что Петра Дуссманн не выходит у меня из головы.
— Ты же сказал, что нужно срочно. Поэтому…
— Сможешь принести сегодня после обеда?
— Нет проблем.
— Тогда жду тебя в три.
И он повесил трубку.
Потом я попросил у Омара телефонный справочники обзвонил все шесть госпиталей Западного Берлина. И везде мне отвечали, что не могут подтвердить, поступал ли к ним человек по имени Аластер Фитцсимонс-Росс. Мне было сказано, что я должен явиться лично и с документом, только тогда мне сообщат, есть ли у них такой пациент. «Таков порядок, — неизменно говорили мне, когда я начинал давить на жалость, умоляя сказать только „да“ или „нет“. — Мы не можем его изменить».
Я вернулся и рассказал Мехмету, что обзвонил все госпитали, но безрезультатно. Никаких сведений об Аластере добыть не удалось. Он лишь пожал плечами, и мы продолжали красить до полудня, когда Мехмет объявил, что ему пора на работу, но он вернется завтра утром, в восемь.
— Нам надо управиться за три-четыре дня, — сказал он.
— А если я сегодня что-нибудь узнаю в полиции?
— Придется подождать до завтрашнего утра. Никто не должен знать о том, что я здесь бываю. Никто.
— Даю слово.
