Глория Му - Вернуться по следам
Мама забарабанила пальцами по столу.
Я решилась на отвлекающий маневр – все равно надо было сказать.
– Мам, – робко начала я, – а можно, я сегодня в школу не пойду? Нельзя пса дома оставлять сразу одного, надо выгонять его, поучить, а завтра…
– Что-о-о-о? – Мамин голос взметнулся как птица и полетел все выше и выше, до ультразвука. – Что? Школа – это святое. Ты что придумала? Да ни в коем случае…
Тут вмешался отчим:
– Ань, да отпусти ты свое маугли один раз, пусть побегает с собачкой… Ну посмотри на нее – то учеба, то тренировки, она ж уже синяя вся от этой школы, и руки как спички.
Мама не ожидала удара с фланга.
– Это не от школы, – сказала она сварливо, – это все паршивая конюшня. Их там бьют. Нет, ну ты представляешь – этот мерзавец, тренер, избивает их батогом. Ты ее не видел, да она вся вот в таких синяках. – Мама показала ладонь и завелась не на шутку. – Это же садист. Садист. Его из цирка выгнали за садизм, а эти умники подобрали – к детям. Нет, ну ты представляешь? Вот я до него доберусь, до этого вашего… как его?… Омар Оскарович…. Или Оскар Омарович? И не выговоришь, прости господи…
Я вздохнула.
– Омар Оскарович, мама. Омар Оскарович Бабаев. И во-первых, не батогом, а шамбарьером, – я говорила нарочито нудным голосом, – а во-вторых, не бьет.
Я тихо сползла с табуретки, подкралась к маме и несильно ткнула ее пальцем в бок. Мама взвизгнула и изменила позу.
– Вот видишь, мам, – назидательно сказала я, – а теперь представь, что ты – на скачущей лошади…
– Да отстань ты от меня, – отмахнулась мама.
– Ну, мам… – Надо было закрыть эту тему с побоями. – Вот представь, что я сказала тебе это словами – опусти левое плечо к бедру и прижми локоть к боку. Да, левый локоть. Это очень долго, понимаешь? Пока тренер будет это говорить, можно уже десять раз упасть и уби… сильно удариться. А шамбарьер – как указка. Ткнул в нужное место – и порядок. А ты говоришь – бьет… Да и не больно совсем, – приврала я на всякий случай.
Но мама не любила сдаваться.
– Вот заберу тебя оттуда, и будешь в музыкальную школу ходить, как все дети, – проворчала она.
Я промолчала. Я точно знала, что ни в какую музыкальную школу она меня не отдаст – после того как мама «сдала» меня в конно-спортивную, я перестала болеть. Совсем. И мама страшно боялась, что начну опять, если заберет. Это было так – просто попугать.
– Ань, ну хватит уже. – Отчим легко поцеловал маму в висок. – Пусть идет. Волколака этого дома оставлять нельзя, деда нет, он бабушку сожрет к чертовой матери. И кота твоего, ты подумала?
– А уроки на завтра? – слабо возразила мама.
– Да узнает у кого-нибудь. – И отчим незаметно сделал мне знак рукой – мол, проваливай отсюда.
Я ужом выскользнула из кухни, пробормотав:
– Спасибо, дядь Степан.
Не веря своему счастью, я закрылась в ванной, вымылась, переоделась и, пригладив мокрыми руками так и не расплетенные с вечера косы, связала их тугим узлом на затылке.
Да, у меня были косы. Не косички – косы, черт их подери, меня не стригли с пяти лет.
Мое проклятие в драках.
И, парни, если вот вы сейчас с гордостью подумали о своих яйцах – то не надо. Яйца – это погремушки боли по сравнению с косами.
Когда какой-нибудь урод хватает тебя за косу и тащит – голова просто взрывается, так больно. А если за две и в разные стороны?
Обидеть меня, конечно, было не так-то просто – спасала гимнастическая подготовка, да и боли я не особенно боялась (дело привычное у конников), но я впадала в настоящую ярость берсерка, если кто-нибудь использовал этот грязный прием. Наверное, единственный способ был получить от меня по полной – я еще и лежачего потом могла ногами попинать, хотя обычно – ни-ни. Не знаю уж, как там с атавистическим ужасом – ну про миллионы женщин, которых… – просто очень больно и унизительно.
Надо думать, я хотела состричь эту пакость. Но мама…
Мама всегда хотела девочку. Не такую, как я, а настоящую девочку, чтобы наряжать ее в платьица, завязывать бантики, дарить кукол.
Игрушки у меня вывелись еще года три назад, платья я не носила, не могла же я ее лишить еще и бантиков.
Я выкатилась из ванной и наткнулась на маму, держащую в руках большую кастрюлю.
– На, – она ткнула в меня кастрюлей, – этому твоему… чудовищу. Он вон здоровый какой, а что там той говядины было…
Мама грустно вздохнула, а я почувствовала себя виноватой. Думаю, что любого другого советского ребенка за покражу полутора килограммов говядины самого бы подали к столу запеченным с яблоками.
– Мам, прости… – начала я, но она меня прервала:
– Ничего, у меня там еще фарш был. Котлеты сделаю. У тебя ведь не так много капризов, детка. – Мама была какой-то необычно печальной. – Совсем немного. Ничего-то тебе не надо, ничего не просишь, даже книжки свои сама покупаешь…
– Мам, ты что? – спросила я, но мама только покачала головой и сунула мне кастрюлю в руки. – Спасибо, мама, – сказала я, но, заглянув в кастрюлю, мысленно застонала и воспроизвела пару матерных композиций из репертуара наших конюхов. Там были макароны – в мясном бульоне и с кусками сырого мяса, да, но – макароны.
Служебной собаке… макароны… ужас! Однако, успокоив себя банальным «на войне как на войне» и «один раз – не пидорас», я снова сказала:
– Спасибо.
Но мама не зря жила с моим папой десять лет.
– Я знаю, что ему не надо давать мучного, просто больше ничего нет. – Она вздохнула и погладила меня по макушке. – Не беспокойся. У дяди Степана сегодня нет лекций, он сказал, что все купит. Ты только скажи, что надо. – Она снова вздохнула и задумчиво добавила: – Может, он и прав. Ты все время учишься. Или занимаешься. Не бегаешь с другими детьми… так хоть с собакой…
Я рассмеялась и потерлась лбом об ее плечо:
– Мам, я бегаю с другими детьми. Кроссы. Три раза в неделю…
– Да ну тебя. – Мама сунула мне в карман каких-то денег. – Вот, купи псу ошейник и поводок… и намордник. – Голос ее стал строже. – Обязательно намордник… А то и правда бабушку сожрет… Тебе еще нужно что-нибудь?
– Мам, бельевая веревка нужна, длинная, потолще…
Мама невесело рассмеялась:
– Это мне теперь нужна веревка… и мыло… Ну ладно, поищу.
– Спасибо, мам, – сказала я ей вслед, подумав: это просто день благодарения какой-то.
Глава 3
Я набила карманы сухариками и какими-то колбасными обрезками, сунула в старый папин ягдташ веревку, бутылку воды и книжку (это всегда), и мы отправились на прогулку.
Без приключений прошли по дворам, пробежали по набережной и через парк спустились к реке – безлюдный пляж, серый прохладный песок, бомжеватого вида птицы, выискивающие что-то у самой воды.
