Донна Тартт - Щегол
Я пожал плечами. Кроме Энди, я никому не рассказывал о том, что ездил домой к Пиппе, и все было подсвечено этой тайной, будто отсветом сна: бумажные маки, тусклый, дрожащий свет свечи, липкий жар ее руки в моей. Но, хоть это и было самое весомое, самое настоящее, что случилось со мной за долгое время, мне не хотелось портить все разговорами — особенно с ним.
Несколько долгих минут мы с ним молчали.
Затем Дейв наклонился ко мне с озабоченным выражением лица и сказал:
— Знаешь, Тео, если я тебя спрашиваю, куда ты пропадаешь, когда так вот молчишь, это не потому, что я такой мудак и хочу тебя подловить, ничего такого.
— Ну да, я понимаю, — натянуто отозвался я, ковыряя шерстяную обивку на подлокотнике кушетки.
— Я тут сижу, чтобы говорить с тобой о том, о чем ты сам хочешь поговорить. Или, — он поерзал в кресле, раздался деревянный скрип, — можем вообще ни о чем не говорить! Только мне интересно, может, у тебя есть какие-то новости?
— Ну-у… — ответил я после очередной бесконечной паузы, изо всех сил стараясь на коситься на часы, — ну, я просто…
Сколько там еще у нас минут осталось? Сорок?
— Потому что другие ответственные за тебя взрослые рассказали мне, что в последнее время ты заметно воспрянул духом. Ты опять начал работать на уроках, — добавил он, когда я ничего не ответил. — Общаться с людьми. Нормально питаться. — В тишину с улицы вплыло слабое завывание скорой. — Вот я и думаю, может, ты поможешь мне понять, что же изменилось?
Я пожал плечами, поскреб щеку. Ну и как объяснишь такое? И пробовать глупо. Сами воспоминания казались размытыми, лучистыми от нереальности, словно сон, который чем старательнее вспоминаешь, тем быстрее он от тебя ускользает. Куда важнее было само чувство, густой сладостный прилив которого был настолько мощным, что когда я в школьном автобусе, в классе или в кровати старался думать о чем-нибудь приятном, надежном, о каком-нибудь месте или пространстве, где грудь у меня не сжимало тревогой, мне всего и надо было, что рухнуть в этот теплокровный поток, унестись в потайное место, где все было как надо. Коричного цвета стены, стук дождя по подоконнику, просторная тишина и ощущение глубины и дали, будто глянцевая перспектива на картине девятнадцатого века. Затертые до дыр ковры, разрисованные японские веера и старинные валентинки поблескивают в свете свечи, Пьеро и белые голуби, и сердечки цветочных гирлянд. Бледное лицо Пиппы во тьме.
6— Слушай, — сказал я Энди пару дней спустя, когда мы после школы выходили из «Старбакса», — сможешь меня сегодня прикрыть?
— Конечно, — ответил Энди, жадно хлебая кофе. — Надолго?
— Не знаю. — Все зависело от того, сколько у меня займет пересадка на Четырнадцатой улице, я могу минут сорок пять добираться до Южного Манхэттена, а на автобусе в будний день — и того больше. — Часа на три?
Он скорчил рожу: если мать дома, то его ждут расспросы.
— И что я ей скажу?
— Скажи, что в школе задержали, что-нибудь в таком духе.
— Она решит, что у тебя проблемы.
— Ну и что?
— Ничего, но я не хочу, чтоб она начала звонить в школу и узнавать, что там с тобой.
— Скажи, что я в кино пошел.
— Тогда она спросит, почему я с тобой не пошел. Давай я скажу, что ты в библиотеке.
— Блин, это такая убогая отмазка.
— Ну ладно. Почему бы нам тогда не сказать ей, что у тебя назначена неотложная встреча с твоим инспектором по надзору. Или что ты решил перехватить пару коктейлей в баре при «Фор Сизонс»?
Он передразнивал отца, получилось настолько похоже, что я рассмеялся.
— Fabelhaft[23], — ответил я голосом мистера Барбура. — Очень смешно. Он пожал плечами.
— Главный корпус открыт сегодня до семи, — сказал он уже своим невыразительным дохлым голоском. — Но я могу и не знать, в каком ты корпусе, если ты сам забыл мне об этом сказать.
7Дверь открылась быстрее, чем я ожидал — пока я оглядывал улицу и думал о чем-то своем. На этот раз он был чисто выбрит и от него пахло мылом, длинные седые волосы опрятно зачесаны назад и заложены за уши — одет он был так же внушительно, как и мистер Блэквелл тогда.
Он вскинул брови: явно не ожидал меня увидеть.
— Привет!
— Я не вовремя? — спросил я, разглядывая белоснежные манжеты его рубашки, которые были расшиты крошечными красно-алыми символами, буквицы такие мелкие и затейливые, что их почти и не было видно.
— Вовсе нет. По правде сказать, я надеялся, что ты к нам заглянешь. — На нем был красного цвета галстук с бледно-желтыми фигурками, черные броги-оксфорды и великолепно пошитый темно-синий костюм. — Заходи! Прошу!
— Вы куда-то собирались? — спросил я, застенчиво глядя на него.
Костюм превратил его в совершенно другого человека, пособраннее, не такого рассеянного и меланхоличного, как тот, предыдущий Хоби, в котором было что-то жалкое, что-то от элегантного белого медведя, с которым, однако, плохо обращались.
— Ну да. Но не прямо сейчас. Сказать честно, у нас тут все вверх дном. Ну да неважно.
И как это понимать? Я прошел за ним в дом — сквозь заросли из ножек столов и пружин, торчащих из стульев, через мрачную гостиную на кухню, где терьер Космо, поскуливая, нервно метался из стороны в сторону, щелкал когтями по плиткам. Когда мы вошли, он отступил назад и грозно уставился на меня.
— А почему он здесь? — спросил я, нагнувшись было, чтобы погладить его по голове, и отдернув руку, когда он отпрянул.
— Ммм? — пробормотал Хоби. Казалось, голова у него была занята чем-то другим.
— Ну, Космо. Он ведь с ней сидеть любит.
— А. Это из-за ее тетки. Не хочет, чтоб он там был.
Он наливал чайник водой из-под крана, и я заметил, что чайник подрагивает у него в руках.
— Тетка?
— Ну да, — сказал он, поставил чайник на огонь и нагнулся, чтобы почесать собаку под подбородком. — Ах ты, бедный жабкин, ничегошеньки не понимаешь, правда? Маргарет очень строга насчет собак в спальне у больного ребенка. Она, конечно, права. А теперь вот и ты появился, — он глянул на меня через плечо чудным ярким взглядом. — Снова прибило к нашим берегам. Пиппа с тех пор только о тебе и говорит.
— Правда? — обрадовался я.
— «А где тот мальчик?», «Ко мне приходил мальчик». Она мне вчера сказала, что ты еще к нам вернешься, и гляньте-ка, — сказал он с теплым и молодо прозвучавшим смехом, — ты и вернулся.
Он встал, хрустнув коленями, и утер запястьем бугристый белый лоб.
— Если немножко подождешь, то сможешь к ней зайти.
— Как она?
