Дон Делилло - Mao II
Теперь пошли плакаты в честь нового прохладительного напитка "Кока II", приляпанные к стенам из цементных блоков, и ее озаряет безумная догадка: эта реклама - тайный знак присутствия маоистов. Цвет букв подозрительный - очень уж вызывающий, кричаще-красный. Машина ужом пробирается по узким теснинам, где чем только не воняет, где в канавах струятся сточные воды, где горят покрышки, а вот собака - одни ребра да язык - лежит неподвижно, вся в зеленых мухах, вся сверкая; даже плакатам тесно, стены залеплены сплошь, а сами плакаты заполнены мелкими, не рассмотришь, граффити: завитушки сплетаются, перекрывают одна другую, этакий "Гнев. Бумага, бытовая масляная краска, фломастер", и Бриту осеняет еще одна безумная мысль - это же местные дацзыбао[26], это как плакаты китайской Культурной революции, крупным шрифтом обличавшие и остерегавшие, призывавшие к самокритике. Во всяком случае, определенное внешнее сходство есть. Кое-где плакаты, наклеенные один над другим, добираются почти до третьего этажа, по десять в ряд, теснят друг дружку, образуют многослойные пласты, что-то провозглашают, тысячи арабских слов вьются между буквами и римскими цифрами логотипа "Кока II".
Посреди изуродованной площади стоит мужчина. Машина тормозит, Брита подхватывает кофр, вылезает. Водитель передает ей журналистское удостоверение. Очевидно, ей нужно следовать за тем, кто ждет на площади. Он старше водителя; она замечает, что у него не хватает половины правого уха. На ногах шлепанцы, в руках пластиковая бутылка с водой. Некоторые люди так и живут в руинах, среди холмиков щебня и известковой пыли. Машины если и попадаются, то стоящие вплотную к стенам; они только двух видов: машины без номеров и машины, "раздетые" догола, буреющие на солнце, точно яблочная кожура. Брита видит, что в одном транспортном средстве - фургончике без колес, утонувшем в пыли по самые оси, - обитает целая семья. Проводник, зажав бутылку под мышкой, без единого слова ведет ее прямо в развалины. Пригнув голову, переступая через обломки, она ныряет вслед за ним в сумрак. Всюду свисают провода, пыль пахнет чем-то кислым. Прилавки, крюки - вероятно, в былые времена здесь торговали мясом. Пройдя руины насквозь, они оказываются в переулке. Напротив - что-то наподобие небольшой фабрики. Здание кажется нетронутым, если не считать разбитых окон да шрамов от осколков; они входят в огромную железную дверь, на которую для прочности привинчены крестовины.
На лестнице часовые - двое подростков в масках-мешках, к их рубашкам пришпилены булавками фотографии какого-то седоголового человека. На третьем этаже проводник останавливается перед дверью, пропускает Бриту вперед. В комнате обедают двое мужчин - едят спагетти с хлебцами пита, запивая диетической колой. Проводник исчезает, один из мужчин, встав из-за стола, сообщает, что будет переводить. Брита смотрит на второго: ему определенно за шестьдесят, он в чистой одежде защитного цвета, рукава рубашки аккуратно закатаны до локтей. Волосы у него седые, усы чуть темнее волос, тело красновато-бронзовое, закаленное пустыней. Руки костлявые, как будто немощные, на носу очки в золотой оправе, во рту сверкают две-три золотые коронки.
Брита начинает расставлять оборудование. Она не видит необходимости заводить светские разговоры. Переводчик распихивает мебель по углам и опять садится за стол. Мужчины продолжают есть молча, с безразличным видом.
Она выглядывает в окно: школьный двор. Здание школы в дальнем его конце почти полностью разрушено. Во дворе сидят на земле тридцать - сорок мальчиков, обняв колени руками, слушая, что им рассказывает мужчина в защитной форме.
Рашид что-то говорит переводчику.
- Он говорит, пожалуйста, угощайтесь, будьте у себя дома.
- Благодарю за любезность, но я не хочу вас стеснять или задерживать. Не сомневаюсь, он человек занятой.
Она наводит аппарат на детей во дворе.
Рашид что-то говорит.
- Не дозволено, - говорит переводчик, привстав. - Никаких снимков, кроме как в этой комнате.
Брита пожимает плечами:
- Я не знала, что вы ставите ограничения, - садится на корточки, роется в кофре. - Я полагала, репортер занимается своей статьей, а я - своей съемкой. Никто меня не предупреждал, что некоторых тем надо избегать.
Рашид не поднимает головы от тарелки. Говорит ей:
- Не тащите в Бейрут ваши проблемы.
- Он говорит, что у нас достаточно проблем, Год которые надо решать, и если вам чего-то не объяснили в Мюнхене или Франкфурте, нас это не волнует.
Брита закуривает.
Рашид что-то говорит, на сей раз по-арабски. Фраза остается без перевода.
Брита курит и ждет.
Переводчик обмакивает свой хлебец в остатки соуса на тарелке.
Брита говорит:
- Послушайте, я знаю: все, кто приезжает в Ливан, ищут занятных приключений, а потом, ничего не поняв, еле уползают, опозоренные и искалеченные; так что я, с вашего любезного позволения, хотела бы сделать несколько снимков и уехать.
Рашид, не поднимая головы от тарелки, говорит:
- Вы, должно быть, знаете историю.
Переводчик поясняет:
- Он говорит, что в этой фразе - целое тысячелетие кровопролитий.
Брита, сидя примерно в пятнадцати футах от мужчин, вскидывает фотоаппарат.
- Я хочу задать ему один вопрос. После этого я заткнусь и займусь своим делом.
Она держит Рашида в видоискателе.
- На лестнице я видела мальчиков с вашим портретом на рубашках. Зачем это? Что это дает?
Рашид пьет, утирает рот. Но вместо него отвечает переводчик.
- Что это дает? Это дает им идею, которую они примут, которой будут повиноваться. Этим детям нужно отождествлять себя с чем-то высоким - не только с тем, как их зовут, из каких они семей. С чем-то, что не имеет ничего общего с жизнью их отцов и дедов, безвестных и бесправных.
Брита фотографирует Рашида.
- А мальчики на школьном дворе, - говорит она, - чему они учатся?
- Мы учим их принимать, кто они, учим предназначению. Они все дети Абу Рашида. Все люди - один человек. Все бейрутские милиции состоят из малолетних подонков: тех, кто принимает наркотики, пьет, ворует. Это угонщики машин. Кончается обстрел - бегут "раздевать" машины на запчасти. Поэтому мы учим наших детей, что они частица чего-то сильного и самодостаточного. Они-не выдумка европейцев. Они не соревнуются, кто быстрее попадет на небо. Мы их не для рая готовим. Мучеников здесь нет. Портрет Рашида - их общее "я".
Погасив окурок, Брита пододвигается вместе со стулом поближе к Рашиду, все чаще щелкает затвором.
Рашид ест персик.
Глядя в объектив, он говорит:
- Скажите, вы думаете, я сумасшедший? Живу в этой трущобе, в этом аду, рассказываю детям о мировой революции?
- Вы - не первый, кто так начинал.
- Да-да. Именно.
По-видимому, он искренне обрадован - его миссия подтверждена историческими фактами.
Мальчик приносит письма и газеты. Брита удивленно смотрит на письма. Она думала, что дальше городской черты почтальоны не суются. У мальчика на голове длинный мешок из выцветшей ткани, с прорезями для глаз; углы мешка мотаются, как кроличьи уши. Мальчик отходит к двери и там остается стоять, наблюдая за работой Бриты. Она-то думала, что само понятие "почта" превратилось тут в воспоминание.
- О'кей, еще один вопрос, - говорит она. - Для чего у них на голове мешки?
И разворачивает стул, чтобы упереться в спинку локтями; глядя на мужчин, продолжает снимать.
Переводчик говорит:
- Мальчики, которые состоят при Абу Рашиде, не имеют ни лиц, ни дара речи. Облик у них один на всех. Его облик. Им не нужны собственные лица или голоса. Мальчики отказываются от них ради чего-то высокого и могучего.
- Послушайте-ка, делайте что хотите, меня это не касается. Но эти мальчики учатся обращаться с оружием. Насколько я понимаю, они - бойцы действующей милиции. Я слышала, есть данные о причастности вашей организации к убийствам иностранных дипломатов.
Рашид говорит:
- Женщины носят детей, мужчины носят оружие. Оружие - красота мужчины.
- Отнимем у них лица и голоса, дадим взамен бомбы и автоматы. Скажите мне, это эффективно? - говорит она.
Рашид отмахивается:
- Не тащите в Бейрут ваши проблемы.
Она молниеносно перезаряжает фотоаппарат.
- Он говорит, жестокость уже пришла к нам. Силы природы свободно гуляют по Бейруту. Жестокость можно видеть на любой улице. Она вырвалась наружу, говорит он, и не нужно ей мешать: пусть цветет. С ней не справиться, а значит, надо ускорить ее созревание.
Слушая переводчика, Брита одновременно фотографирует Рашида.
Говорит ему:
- Не клюйте подбородком.
Он пьет, вытирает рот салфеткой.
Затем говорит:
- Мальчик, который там стоит, - Рашид, мой сын. Для меня большая удача - в мои годы иметь сына, который юн, который способен учиться. Я называю себя "отец Рашида"[27]. У меня было еще два сына - теперь они мертвы. У меня была жена, любимая жена, - ее убила Фаланга[28]. Я смотрю на него и вижу все, что не состоялось. Но здесь оно существует. Здесь начинается нация. Скажите, вы думаете, что я сумасшедший? Будьте абсолютно честны.
