Кэндзабуро Оэ - Записки пинчраннера
Я безмолвно наблюдал за Справедливцем — он вынул изо рта вставную челюсть и спрятал в карман куртки; машина остановилась, и, пока Добровольный арбитр выходил из нее и опускал спинку сиденья. Справедливец, шамкая морщинистым ртом, смотрел на меня каким-то далеким взглядом, идущим, казалось, из глубины черепной коробки. Потом повернулся к Ооно и улыбнулся ей — не то наивно, не то смущенно. Затем Справедливец присел, нагнул голову и выскочил из машины. Я, не двигаясь, смотрел ему вслед, и Добровольный арбитр поторопил меня:
— Хотите, чтобы супруга схватила вас?
Я понял, что мешкать нельзя, и, весь напрягшись, тоже выскочил из машины. За воротами шириной метров в десять, в глубине двора, наискосок направо находилось здание. Двери были широко распахнуты. Там расположились юнцы в касках, нижняя часть лица у них была замотана полотенцем. Они разом обернулись в нашу сторону — видимо, Справедливец уже что-то крикнул и, продолжая кричать, остановился напротив них, а потом стал прыгать, размахивая руками. Первым побежал Добровольный арбитр. Я — за ним. Подбежав к воротам, мы ухватились за столб и, развернувшись, понеслись к левой арке. Следившие за нами двое полицейских и жена, бывшая жена, привлеченные криками Справедливца, направились в его сторону и подошли вплотную к нему. А мы влетели на территорию университета. При этом у нас было такое чувство, будто, убегая и бросив на произвол судьбы Справедливца, мы совершаем непростительное предательство. Ведь он подпрыгивал потому, что разгадавшие его замысел студенты, которые охраняли вход в университет, тут же подлетели к нему и стали тыкать ему в бока железными трубами! Но я бежал изо всех сил, не отставая от Добровольного арбитра. Меня гнало вперед выражение глаз жены, бывшей жены, которые будто говорили, что во мне она видит нечто удивительное, отвратительное и вместе с тем комичное; жены, которая вместе с «твердым» и «мягким» полицейскими пыталась преградить мне путь. Весь ее облик был каким-то диковатым: на ней была черная кофта и яркая юбка; она недвусмысленно давала понять, что решила начать новую жизнь, ха-ха.
Я вбежал во внутренний двор и намеревался миновать безучастно, казалось, наблюдавших за мной студентов, но тут меня схватили, я упал и завопил от боли. Мой вопль был воплем от удара, в котором материализовался взгляд моей жены, бывшей жены, ха-ха. Добровольный арбитр тоже получил жестокий удар и рухнул рядом со мной на выложенную камнем дорожку — его лицо, которое он, лежа, повернул ко мне, выражало лишь удивление — почему я кричу? Но я мог наблюдать за ним лишь мгновение — верзила, поваливший меня, начал бить меня ногами по голове, животу, даже в пах попытался пнуть. К нему присоединились его приятели, студенты в шлемах, с замотанными полотенцами лицами; они стали методично истязать меня, а я вопил изо всех сил, призывая на помощь жену, бывшую жену, — единственного человека, кто мог спасти меня, ха-ха.
3Попав в плен, мы с Добровольным арбитром были препровождены в комнату, которую, законно или незаконно, занимал факультетский комитет самоуправления. Мои глаза, кажется, не пострадали, и, хотя в них все еще мелькали темные и светлые пятна, мне открылась удивительная картина: не только все четыре стены, но даже пол и потолок комнаты были исписаны иероглифами. Прежде чем продолжать свой рассказ, я хочу по порядку изложить, что я испытал, когда меня брали в плен.
1. Я лежал, скрючившись на вымощенной каменной дорожке во внутреннем дворе, и меня пинали ногами, причем спортивные ботинки с твердыми носками целились мне в висок, под ложечку, в пах — то есть именно в такие места, куда старались не попасть в драках даже самые отъявленные хулиганы в пору моей первой молодости. Я вынужден был отчаянно защищаться, но все равно отчетливо помню, как жестоко они меня избивали. Когда я вновь вспоминаю об этом, мне кажется, что это было повторение кадров документальногофильма о войне во Вьетнаме. Есть ученые, которые бесстрастно оценивали физическое насилие как средство передачи информации, но, даже если серьезно утверждать такую чепуху, все равно, естествечно ли — пусть даже и в наш век массовой информации — появление таких модных видов насилия? Это были кадры о том, как солдаты войск южновьетнамского правительства пинали тяжелыми военными башмаками схваченных солдат Фронта освобождения и сидевшие на полу пленные, со связанными за спиной руками, скрестив ноги, пытались коленями защитить живот и бока, но их колени старательно отводили в сторону и били ногами именно в эти места. Крупным планом показывались лица истязуемых, понимающих, что негодовать и ругаться бессмысленно, не имеющих сил молить о пощаде; единственное, что было написано на этих лицах, — отвращение к страданиям, которым их подвергают. Я думаю, что у меня было такое же выражение лица, когда, валяясь на вымощенной камнем дорожке, я пытался защититься от ударов. Если тот, кто совершает насилие, оказался жертвой моды нашего века — моды на жестокость, то, наверно, и тот, кто подвергается этому насилию, тоже жертва моды? Я подумал об этом, потому что, когда лежал лицом в пыли на вымощенной камнем дорожке, в мое поле зрения попал Добровольный арбитр, которого окружили несколько человек и пинали ногами, — у него было точно такое же выражение, хотя ему бы уже следовало более или менее привыкнуть к подобным передрягам.
2. Пока нас с Добровольным арбитром вели, после того как, повалив на вымощенную камнем дорожку, основательно избили, я постепенно успокоился, словно происходящее было всего лишь дурным сном — такое ощущение возникло у меня при виде студентов, безучастно наблюдавших за нами. Они сновали у входа в здание, окружавшее внутренний двор, останавливались порой, чтобы переброситься несколькими словами, и не проявляли ни малейшего интереса к тому, что делали со мной и Добровольным арбитром. Все это зафиксировалось в моей зрительной памяти. Может быть, потому, что, когда я валялся на вымощенной камнем дорожке, активно владеть я мог только зрением и мое сознание следовало за ним. Все это вспоминается сейчас, как кадр из фильма Кокто. Или, возможно, из другого фильма, сценарий к которому написал Сартр? Во всяком случае, фильма того времени. Точно умершего мчат на адском мотоцикле. И во всем этом не было даже намека на нравственность. Если уж говорить о нравственности, то эта раскрашенная во все цвета радуги нравственность студентов, безучастно наблюдавших за происходящим, должна восприниматься как нечто прекрасное. Потому что в сравнении с этим многоцветным миром мой мир и мир нападавших на меня монохромны. Мне стало страшно: ведь с точки зрения тех, кто обитает в этом многоцветном мире, мы — люди-невидимки, и, уверенные в том, что нас увидеть все равно невозможно, они сохраняли спокойствие, даже когда буквально на их глазах зверствовали негодяи, пинавшие беззащитных людей ногами в пах.
Итак, нас с Добровольным арбитром привели в комнату, сплошь исписанную иероглифами. Хорошо еще, что мне, восемнадцатилетнему, не отбили внутренности, ха-ха. В комнате, где шпингалеты на окнах были закручены проволокой, стекла прикрыты досками и щели заделаны клейкой упаковочной лентой, в глубине, напротив двери, стояло два деревянных стула, на которые нас и усадили. Когда им удалось устроить такую почти что тюремную камеру? Если эта комната предназначена для повседневных допросов, то есть от чего прийти в уныние. Сопя распухшими носами, мы уселись рядом, а студенты, пришедшие поглазеть на пленных, расположились у нас за спиной. Неожиданно штук двадцать-тридцать железных труб, прислоненных к стене, упало на пол. Я услышал, как мы с Добровольным арбитром одновременно вскрикнули: «Ой!» Я услышал это собственными ушами, из которых сочилась кровь. В Италии эпохи Возрождения существовала пытка, когда жертву мучили тем, что демонстрировали ей орудия экзекуции. Неужели металлические трубы служили той же цели? Я пытался сдержать возглас «ой!», но у меня не хватило на это душевных сил.
Фактически после того, как нас взяли в плен, с нами обращались не так грубо. Во всяком случае, к нам не применили излюбленной пытки, когда железными трубами наносят множество коротких ударов, отбивая внутренности, но не повреждая при этом кожу. Дело в том, что мы превратились из обычных пленных в весьма необычные личности. Это произошло благодаря словам Добровольного арбитра, который, сохраняя железное самообладание, произнес их в тот момент, когда его, повалив на землю, начали избивать ногами. Все-таки он молодец — его бьют ногами в живот, в пах, а может быть, и в висок, а он улучил момент и сообщил, что я родственник того, кто совершил покушение на Могущественного господина А., а самого героя прячет он, Добровольный арбитр. Вот почему, хотя студенты, ждавшие, что произойдет дальше, и рассматривали нас с Добровольным арбитром как пленных, мы в то же время были для них и потенциальными гостями на торжественном собрании, посвященном полугибели Могущественного господина А.
