Джон ОФаррелл - Это твоя жизнь
— Как я благодарен судьбе за то, что все еще жив и могу столько сделать для всех этих британских детишек, — сказал Билли.
Полилась печальная музыка, а на экране чередовались кадры, где Билли держал за руки детей-инвалидов. Благотворительность — это пропуск с грифом «допуск без ограничений», — понял я. Никто не упрекнет тебя в безвкусии, если действуешь во имя благотворительности. И я вспомнил, как оправдывал свой обман с рекламой, решив помочь Нэнси. Того, что я хотел сделать, делать не следовало, и я прикрылся благотворительностью. Можно было помочь Нэнси кучей других способов. Например, сдержаться и не орать на ее дочь. Плач Нэнси все звучал в моей голове, пока я смотрел, как Билли катит инвалида в коляске. Сам инвалид в кадр не попал.
К тому моменту я уже пришел к выводу, что Билли Скривенс — самый чудовищный человек, которого я встретил в жизни, но, стоя на сцене, я осознал, что принимаю участие в самом вульгарном и пошлом событии, какое только можно вообразить. Наверное, это самая низкая точка падения в истории западной цивилизации, или вторая после того как Элтон Джон спел наспех переделанную песню «Свеча на ветру» в Вестминстерском аббатстве в присутствии королевской семьи. Сдерживая слезы (ведь он фактически пережил свою смерть), Билли снова стал благодарить нас, лохов, вышедших на сцену воздать ему должное:
— Ведь это не просто группа самых замечательных и талантливых людей планеты, — сказал он, — это еще и мои самые дорогие и близкие друзья. — Он выдержал драматичную паузу. — Каждый из них — без исключения!
Послышались жидкие подхалимские хлопки, а я подумал, что чувствуют сейчас мои настоящие друзья, и содрогнулся от гадкой неискренности его слов. В тот миг во мне будто что-то лопнуло, хотя, может, и не лопнуло, а наоборот — соединилось, зажило, починилось.
— Только не я! — объявил я, обнаглев от слишком крепкого пива. — Я тебе не друг! Ты сказал, что рад опять меня видеть, но до сегодняшнего вечера мы с тобой ни разу в жизни не беседовали.
Билли на миг удивился, что его прервали, но глаза его сверкнули. Похоже, он наслаждался перспективой словесной дуэли в прямом эфире.
— Знаменитости не беседуют, Джимми. Они просто встречаются и говорят: «Ну хватит обо мне. Так что же ты думаешь о моем концерте?»
Зал душевно засмеялся. Кое-кто, вероятно, даже решил, что мое вмешательство предусмотрено сценарием. И даже если невольно я помог ему набрать очки, теперь меня уже было не остановить.
— Факт, только я не знаменитость, видишь ли. Я наврал, что знал тебя перед смертью, а потом наврал, что я юморист. Я написал статьи о себе, придумал свою карьеру, подделал весь образ жизни знаменитости, потому что хотел прославиться.
Послышались редкие нервные смешки. Даже Билли не нашелся, как бы сострить, и впервые я увидел, что ему не хватает слов. В его глазах появилось почти умоляющее выражение: «Зачем ты так, Джимми?» На экране телесуфлера в сумасшедшем темпе мелькали строки — режиссер искал этот эпизод в сценарии. В концертном зале стояла оглушающая тишина, лишь из наушников телеоператора доносились искаженные дикие вопли. Я не решился затягивать паузу.
— Собственно, до сегодняшнего вечера я ни разу не исполнил ни одной шутки на людях. Так что я не твой друг, Билли. А если кому интересно, то мои друзья — это Нэнси, Дэйв, Крис, Норман и Панда и все остальные в Сифорде, — сказал я, думая, что пора бы и остановиться, а то это прямо как концерт по заявкам в утренней передаче на Радио-2. — И если ты смотришь, Нэнси, не волнуйся, все будет хорошо.
И гордый тем, что не скомкал речь и не пропустил ни одного слова, я покинул сцену вальяжной походкой, и единственное, что смазало впечатление, так это две предательские ступеньки, ведущие со сцены, о которых я забыл. Когда я споткнулся, упал и растянулся во весь рост, то услышал последний смех, которым меня наградили как знаменитого юмориста.
В тот вечер зал уже видел, как Билли воскрес, и подозревал, что весь этот диалог — часть очередного розыгрыша. Люди отказались удивляться, просто решили подождать, пока Билли объяснит, что же произошло. Позже, смотря запись, я невольно поразился его выдержке.
— Тук-тук! — крикнул он в зал.
— Кто там? — покорно ответила публика.
— Джимми!
— Какой Джимми? — прокричали зрители.
— Слушайте, это же шоу-бизнес! — крикнул Билли, ткнул пальцем туда, где исчез я, и продолжил концерт.
Оказавшись за кулисами, я понял, что меня всего трясет, но, постаравшись сохранить по возможности гордый и дерзкий вид, прошагал прямо мимо распорядителя сцены в тускло освещенный коридор. В конце коридора я обнаружил пару запертых двустворчатых дверей. Тогда я развернулся и двинулся назад. Еще раз пройдя мимо озадаченного распорядителя сцены, я толкнул дверь пожарного выхода. Со сцены, залитой светом, я шагнул в темный, пропахший мочой тоннель, где на кусках картона спали два бомжа.
Пускай мою речь и вырезали из повторной трансляции концерта, но на гектарах газетной площади, отведенной воскрешению Билли, нашлось место и рассказу о самозванце, который всех убедил, что он — настоящая знаменитость. Но воскрешение заслонило мое падение. Оно, по сути, расчистило дальнейший путь Билли Скривенсу. Написанные мною американские обзоры проверили и доказали, что они никогда не печатались; настоящие артисты эстрады подтвердили, что ни разу не видели меня на сцене. Когда пресса расписывала, как я им вешал лапшу на уши, у меня было странное ощущение. Каждая газета и журнал внушали, что уж они-то не так доверчивы, как те, кого они высмеивали: «пресса», на которую они ссылались, — это группа дураков где-то в другом месте.
Однако мое выступление в прямом эфире и последующие разговоры о случившемся произвели конфуз, и агентство приостановило кампанию банковской рекламы. Оказывается, банки весьма щепетильны и не хотят, чтобы их ассоциировали с мошенничеством. Рекламщики были в ярости. Мне даже пригрозили судом, но быстро поняли, что это только раздует скандал. Вскоре началась похожая рекламная кампания с вратарем из премьер-лиги, но сначала представители агентства побывали на матче и проверили, действительно ли он стоит в воротах и умеет ловить мяч. Мне к тому времени выплатили за рекламный ролик чуть больше двух тысяч фунтов, а после гала-концерта я не получил ни пенса. Да и не больно-то мне и нужен был этот дурацкий водный мотоцикл. Зато теперь я действительно больше чем когда-либо хотел помочь Нэнси.
Я сто раз прослушал запись, как она плачет и рассказывает о Тамсин. Что-то в ее голосе подсказывало мне: «Не знаю, может, тебе уже все это неинтересно, но я на всякий случай решила сказать…» Голос у Нэнси был такой печальный, словно я ее предал. А что она почувствует, когда узнает, что я еще и врал всем целый год?
Не дозвонившись до нее в тот вечер, я позвонил на следующее утро Крису, и мы с ним долго обсуждали случившееся. Он видел мою декламацию на сцене «Палладиума» и был поражен. Он слышал мое публичное признание и мое объяснение, почему я отказался от статуса знаменитости и всего, что за этим стоит. Я рассказал ему, каким идиотом был, соблазнившись самоварным золотом славы, и понадеялся, что он примет мои оправдания. Крис все твердил:
— Все верно, но ведь это потрясно! Ты про нас сказал по телевидению! Мы же теперь знаменитые!
— Вообще-то я тебе другое пытаюсь втолковать…
— Ну да, но мое имя по телевидению, перед всей публикой! Это же круто!
К несчастью для меня, Нэнси гораздо лучше поняла, почему я чувствую себя виноватым. Похоже, она была полностью согласна, что только так я и должен себя чувствовать. Когда мне наконец удалось дозвониться до нее, мои сбивчивые оправдания шли совсем не по сценарию. Если произносишь раскаяние типа: «Наверное, я всех подвел», то ожидаешь, что друг в утешение скажет: «Да ладно, не говори ерунды, никто так не считает…»
Но Нэнси сказала:
— Вот именно.
Потом я пробормотал:
— Но ведь мы все иногда делаем глупости.
И она ответила:
— Но не такие.
Голос у нее был очень подавленный.
— Извини, Нэнси, я действительно сожалею. Ты на меня так сильно разозлилась?
— А чего ты ожидал, Джимми? Ты всем нам наврал. Пытался сразить своим блефом, а теперь удивляешься, что друзья обиделись. Если бы ты с нами поделился секретом, все было бы иначе. Нас-то зачем обманывать? Мы же не журнал «ОК!» и не ведущие дневного шоу. Зачем на нас производить впечатление?
— Я просто хотел добиться успеха. Хотел, чтобы меня заметили.
— Мы тебя больше замечали, когда ты крутился рядом, недоумок. Мы тебя всегда замечали. Я тебя всегда замечала. Когда я увидела ту статью в «Санди таймс», я заметила, что ты чересчур серьезен, а у тебя всегда очень серьезный вид, когда ты врешь. Я заметила, что ты избегаешь смотреть в глаза, когда говоришь, будто тебе надо ехать в «Комеди Стор» или что ты играл в эстрадных клубах в Штатах. Я каждый раз замечала, когда ты туманно изъяснялся или менял тему. Я-то всегда тебя замечала.
