Герберт Розендорфер - Латунное сердечко или У правды короткие ноги
После этого искать Бруно, конечно, не имело смысла.
– Когда шеф успокоится, я скажу ему: в следующий раз попробуйте сами угнаться за Бруно.
Хуже всех, однако, пришлось Луитпольду. Он бегал по кабакам, разыскивая Бруно. Курцман пригрозил, что уволит Луитпольда. если тот не найдет Бруно до десяти, и старый служака принял это всерьез.
В десять минут одиннадцатого Бруно и Луитпольд предстали пред начальнические очи. Ругаться уже не было времени. Бруно принялся упаковывать в спецчемодан рацию. Он находился в некоем трансе, то есть в своем обычном утреннем состоянии. Без двадцати пяти одиннадцать Бруно и Луитпольд сволокли тяжелый чемодан во двор, к машине. Везти Бруно на вокзал должен был Кессель.
– Поезжайте-ка с ними и вы, – велел Курцман Гюльденбергу, – надеюсь, вы сумеете хотя бы затолкать его в поезд.
Когда чемодан был наконец уложен в багажник, а Кессель, Гюльденберг и Луитпольд уже сидели в машине, Бруно вдруг замер, едва занеся ногу на подножку. Судя по его лицу, он напряженно прислушивался к процессам, происходившим внутри его огромного организма.
– Только этого нам и не хватало, – простонал Гюльденберг.
Но тут уж ничего нельзя было поделать. Бруно снова отправился наверх, но в этот раз он по крайней мере постарался не задерживаться. Без пятнадцати одиннадцать он наконец прочно и окончательно уселся в машину, так что рессоры отчаянно заскрипели под его весом. Гюльденберг еще захлопывал дверцу, перегнувшись через Бруно, а Кессель уже выруливал на дорогу.
Кессель дважды проехал на желтый свет и один раз на красный, на перекрестке. На Стахусе он свернул налево там, где не было левого поворота. Засвистел полицейский.
– Не обращайте внимания, – сказал Гюльденберг, – у нас номер фальшивый.
У вокзала Кессель остановил машину прямо под знаком «Стоянка запрещена». Было десять пятьдесят восемь. Кессель и Гюльденберг выволокли из машины чемодан, а Луитпольд – Бруно. Они бегом понеслись к поезду, в котором уже закрывали двери.
– Его надо посадить в зальцбургский вагон! – прокричал барон, задыхаясь от быстрого бега. – Иначе он проедет до самого Берхтесгадена. Бруно плохо ориентируется в дороге!
Зальцбургские вагоны начинались, конечно, у самого паровоза.
Перронное радио уже прокаркало отправление.
Наконец они добежали до вагона с табличкой «Зальцбург».
Кессель распахнул дверь, и первым делом они с бароном втолкнули туда чемодан. Бруно не было. Минутная стрелка на вокзальных часах уже собирала силы перед прыжком к отметке «04», когда Кессель увидел Луитпольда, тащившего за собой Бруно. Углядев в каком-то киоске на перроне пиво, Бруно успел прикупить две бутылки.
Поезд уже тронулся, когда они втроем запихнули Бруно вслед за чемоданом и закрыли за ним дверь.
– А билет-то у него есть? – вспомнил Кессель.
– Есть, – кивнул фон Гюльденберг – я ему в карман засунул. Отдуваясь, они пошли к машине. На ветровом стекле уже красовался штрафной листок.
– Выкиньте его к черту – посоветовал Гюльденберг, – Машина казенная. Пуллах все уладит.
Вскоре после того августовского разговора с д-ром Шнапслером, – в котором тот хотя и отговаривал Кесселя от поступления на службу в БНД, причем делал это совершенно открыто и, как теперь все более убеждался Кессель, вполне искренне, однако сумел лишь сильнее заинтриговать его, а в конце предупредил, чтобы тот никому не рассказывал об их разговоре, какое бы решение ни принял, – Кессель в ответ на вопрос Ренаты: «А чего хотела от тебя эта странная фирма, 'Зибеншейн» или как ее там?» – сказал лишь: «Ничего».
– Из-за «ничего» они не стали бы писать тебе письма. И тем более приглашать в ресторан.
– Хотят, чтобы я делал для них рекламу. Составлял тексты и все такое.
Кессель тогда еще не знал, что это не ложь, а легенда, ему объяснили это позже, на курсах. Таким образом, в тот момент Кессель, сам того не зная, уже имел все, что полагается иметь секретному агенту: кличку, легенду и две тысячи марок, полученные от Центра.
– Ну, и что же? – продолжала допытываться Рената.
– Я еще подумаю.
Дальше этот разговор не продолжался, потому что Кессель предпринял ту самую злополучную попытку вздремнуть, которая была столь безжалостно пресечена Жабой.
Позже разговор о фирме «Зибеншу» тоже не возобновлялся. Сам Кессель ничего не рассказывал, а Рената, скорее всего, просто забыла. Так все и шло до 15 сентября, когда принесли перевод на очередные две тысячи марок. Рената устраивала Жабу в школу и взяла на два дня отгулы, а поэтому была дома, когда пришел почтальон. Она даже сама расписалась на квитанции и получила деньги, потому что Кессель в половине десятого утра еще лежал в постели.
Отправителем значилась фирма «Зибеншу».
– Фирма «Зибеншу» перевела тебе деньги, – сообщила Рената – Целых две тысячи марок. Денег у них, наверное, куры не клюют. Когда же ты успел столько наработать?
– Две тысячи марок?
– Может быть, это аванс?
– Может быть, – сказал Кессель.
– Я так и знала. Ты как всегда ничего не напишешь, и этот аванс потом придется возвращать.
– Не придется.
– У тебя что. с ними договор, с этой фирмой?
– Да, вроде как договор.
– И все-таки я не понимаю, какую работу ты можешь делать для подобной фирмы. Чем ты сумел их приворожить?
– Значит, сумел – уже несколько раздраженно ответил Кессель. – Иначе бы фирма «Зибеншу» не стала бы платить мне такие деньги.
Рената заметила раздражение Кесселя и обиделась. Она собралась и ушла, пока Кессель еще не встал. Одевшись, Кессель первым делом сходил в универмаг и купил себе к завтраку бутылку шампанского. Не маленькую, «самолетную», а настоящую большую, и не какого-нибудь простого, а «Кессельского марочного» за двадцать две марки.
В следующий понедельник – Кессель был дома один, Рената была на работе в книжном магазине, а Жаба – в школе, – ему позвонил д-р Шнапслер, в первый раз после их августовской встречи: он спрашивал, найдется ли у Кесселя время завтра вечером, с ним хочет поговорить какая-то «большая шишка из Центра» (он выразился именно так). Кессель согласился: да, время у него найдется. Тогда, сказал д-р Шнапслер, подходите завтра в половине восьмого к Максбургской башне.
Вот так и получилось, что вечером одного из последних дней сентября Кессель стоял у подножия Максбургской башни, вглядываясь из-под ее четырех арок в наступающую темноту во всех направлениях Магазины уже закрылись, и людей на улицах было мало. На парковочной площадке возле башни еще стояла деревянная трибуна, оставшаяся от Октябрьского фестиваля, прошедшего в воскресенье. Кессель уже подумывал, не пойти ли ему посидеть на трибуне, как показался взмыленный доктор Шнапслер. Он бежал, размахивая своим кейсом, и еле переводил дух.
– Извините, – вымолвил он наконец. – Вы давно меня ждете?
– Минут пять, – сказал Кессель.
– Что ж. тогда ноги в руки – и бегом.
Д-р Шнапслер повел Кесселя мимо башни к Променаду, а оттуда в сторону улицы Гантманштрассе, которая на самом деле не улица, а переулок. Туда они и свернули.
– «Шварцвельдер»? – догадался Кессель.
– Точно – удивился д-р Шнапслер – Вы бывали в этом ресторане?
– Да, и довольно часто, – признался Кессель, – Когда был миллионером. Теперь-то я давно туда не хожу.
Перед входом в ресторан д-р Шнапслер остановился, подал Кесселю руку и произнес:
– Всего вам доброго. «До свидания» не говорю, так как неизвестно, увидимся ли мы с вами когда-нибудь. Поэтому я желаю всего доброго и надеюсь, что вам хотя бы не слишком часто придется сталкиваться со всем тем, о чем я вам рассказывал.
– А вы что же, в ресторан не пойдете?
– Нет. На этот счет мне даны достаточно ясные указания.
– Но…
– Он уже там. Или, если хотите, она. «Большая шишка».
– Да, но… Как я его узнаю? В этот час там, наверное, полно народу.
– Вы подойдете к метрдотелю и спросите столик, заказанный фирмой «Зибеншу». Кроме того, я сам его не знаю. Хотя нашего человека, па еще начальство, я бы наверняка вычислил, сиди там сейчас хоть сотня мужиков более или менее солидного вида. Но… – он с сожалением развел руками: – Вам придется идти одному. Кроме того, он и сам вас узнает, потому что вы с ним знакомы. Так мне сказали.
– Откуда же я могу его знать?
– Вопрос не ко мне. Так что – всего доброго, господин Крегель.
– Всего доброго, – отозвался Крегель вслед удаляющемуся д-ру Шнапслеру.
В ресторан он входил с очень странным чувством. Для начала он решил сдать в гардероб плащ.
– У вас заказано? – спросила гардеробщица. – А то свободных мест уже нет.
– Фирма «Зибеншу», – сказал Кессель. Гардеробщица сверилась со списком – А-а, да, – сказала она наконец. – Второй столик направо от входа.
За столиком сидел дядюшка Ганс-Отто.
В первый момент Кессель здорово растерялся. Он подумал – как он сформулировал это позже, у Вермута Грефа, анализируя тот бурный поток мыслей и эмоций, который буквально захлестнул его при виде дядюшки Ганса-Отто Вюнзе, встающего ему навстречу, причем столик чуть не опрокинулся под напором его кругленького брюшка: дядюшка сидел спиной к стене, так что не стул подался назад, а стол – вперед, – он подумал, что это какая-то нелепая случайность: прийти в «Шварцвельдер» на встречу с большой шишкой из БНД и напороться на неизвестно как забредшего туда дядюшку Ганса-Отто. То, что дядюшка Ганс-Отто и мог быть той самой шишкой, пришло ему в голову, лишь когда тот спросил:
