Бриттани Сонненберг - Дорога домой
В Шанхае погода была неразличима из-за грязного воздуха. Иногда Ли делает быстрый глоток загазованного воздуха на оживленной берлинской улице, чтобы вспомнить Китай, или вдыхает сигаретный дым проходящего мимо незнакомца, чтобы бледным днем во вторник вызвать ощущение субботнего ночного бара.
Если она прожила тридцать лет, два года из них – одна, в Гамбурге и Филадельфии, тринадцать – с Софи – в Филадельфии, Лондоне, Атланте, Мэдисоне, Шанхае и Сингапуре, и пятнадцать снова одна – в Сингапуре, Энн-Арборе, Шанхае и Берлине, есть у нее сестра или нет? И если Маттиас знает ее только последние два года, в Берлине, что он о ней знает? Нужно ли знать кого-то, чтобы выйти за него замуж?
– Красный «фольксваген-жук»! – вопит Маттиас со своего велосипеда и сильно бьет Ли по левой руке.
Ты выбираешь друзей и бойфрендов, коллег, шторы, сорт хлеба, гранолу, яд, штаны, татуировку, открытку в магазине при музее. Но не свои потери. Долгое время потеря Ли выбирает за нее. Или, скорее, предпочитает выбирать все трудное, давая сизифовы задания, например, Похудеть Как Скелет, Отбивать Недоступных Парней, Только Безумный Успех или Ничего. Теперь задачи поспокойнее. Быть с Маттиасом. Остаться с Маттиасом. Позволить маме организовать свадьбу. Не впадать в стресс, если забыла, как будет по-немецки «желтая паприка». Просто сказать это по-английски. Вернувшись в их дом, Ли в темноте запирает во дворе свой велосипед, спотыкается на лестнице, идя позади Маттиаса. Она чистит вместе с ним зубы, строит в зеркале рожицы, уютно устраивается рядом с ним в постели.
До свадьбы десять месяцев. Ли предвкушает ее со спокойным удовольствием, как ждут приближающийся день рождения: она не знает, с отрицанием или подозрением по отношению к Большим Событиям Жизни связан у нее недостаток волнения, если сравнивать с несколькими вышедшими замуж подругами. Она помнит, что точно так же на нее не произвела никакого впечатления церемония вручения дипломов в колледже.
Но через десять месяцев, идя к алтарю, Ли будет трепетать. Бросая взгляды на подруг, держа за руку отца, укалываясь о жимолость в своем букете, видя ожидающего ее Маттиаса в выбранном им самим галстуке-бабочке оливкового цвета, Ли медленно улыбнется. В кои-то веки Ли не станет сомневаться в целесообразности своего присутствия здесь, но просто почувствует себя среди своих, смиренно благодаря мать за проницательность и любовь, вложенные ею в подготовку.
Но пока, в постели, она все никак не может успокоиться.
– Ты еще не спишь? – спрашивает Маттиас.
– Нет.
– Чем перекусим в полночь?
– А?
– На свадьбе?
Ли закатывает в темноте глаза. Не все ли равно?
– Как насчет «Белого замка»?
– А что это?
– Самый отвратительный американский фастфуд, какой можно найти. Серые бургеры.
Маттиас испускает критический вздох, который, как известно Ли, означает «Ты относишься к этому далеко не так серьезно, как следует».
– Я серьезно, – говорит Крис.
Он сидит в бане, голый, потеет вместе с мужчинами из российского совместного предприятия на директорской даче под Москвой. Они только что отхлестали друг друга березовыми вениками, и в этой открытой атмосфере Крис надеется, что сможет продать им выгодное совместное предприятие в Сибири. Но в данный момент русские, судя по всему, не расположены что-либо обсуждать. Боргев, директор, за обедом постоянно хлопавший Криса по спине, отпустив грубую шутку, откинулся назад с закрытыми глазами, похожий на мумию. Андрей, его сын, готовый занять пост директора и которого на самом деле и должен убеждать Крис, подносит палец к губам.
– Поговорим потом, – произносит он. – А теперь расслабьтесь. Баня.
Но Крису сложно расслабиться в бане, откуда его настойчиво просит уйти собственное тело: это просто противоречит здравому смыслу – сидеть и потеть при таких температурах. Бани кажутся Крису идеальным символом русского и североевропейского мазохизма: почему для расслабления нужно выбирать обстановку, крайне неудобную по определению? Слишком жарко в бане, слишком холодно прыгать в ледяное озеро, и слишком странно, когда твои иностранные партнеры по бизнесу бьют тебя какими-то ветками. Крис предпочитает американскую форму расслабления: взять роман Джона Гришэма, пойти к озеру и сесть там на солнце с холодным пивом. Он мысленно возносит благодарственную молитву своим предкам, убравшимся из Европы. Мехтильда шлет ему в ответ беззвучное «Bitte schön»[55].
Позднее тем вечером, после еще нескольких рюмок водки, бизнесмены пускаются в откровения. Начинает Боргев.
– И подумать только, пять лет назад Дмитрий был бы здесь с нами, – говорит он с тяжелым вздохом, словно тонущий деревянный корабль.
Водка обострила чувства Криса, и он замечает, что сыну Боргева, Андрею, явно неловко от этих слов.
– Старшего сына Боргева убили русские бандиты, – поясняет сидящий рядом с Крисом мужчина, толстый, одышливый коммерческий директор, имя которого Крис забыл немедленно, как только их представили друг другу. – Он должен был возглавить дело. Теперь это сделает Андрей.
Крис думает, что у Андрея есть все данные, чтобы стать опытным директором. Он умен, восприимчив и хорошо разбирается в тенденциях рынка. Но у него нет неистовства, присущего его отцу и большинству русских бизнесменов. Хотя он пьет водку наравне со всеми, но становится тише, а не развязнее. «За пределами России из него получился бы крупный деловой лидер, – думает Крис, – но здесь он и дня не продержится». У Криса мелькает мысль, не воспользоваться ли этой догадкой и не продать ли акции «Логана» в совместном предприятии до отхода Боргева от дел. Но данный призыв к действию угасает так же быстро, как пришел, и Крис снова расслабляется в мужском кругу. Они сидят вокруг освещенного свечами стола, перед ними стоят тонкие водочные рюмки, стол уставлен русскими закусками: маринованные помидоры, селедка, салат из свеклы, толстые куски черного хлеба, ломтики почти прозрачной зеленой дыни.
– Сколько у тебя детей, Крис? – на ученическом английском спрашивает Боргев, очнувшись с затуманенным взглядом от своей грезы.
– Один ребенок, – отвечает Крис. – Но раньше было двое. Я тоже потерял ребенка. Дочь.
– Это ужасно, – говорит Боргев. – А эта дочь, которая жива, работает в твоей компании?
– Нет, – отвечает Крис. – Она газетный репортер.
Это неправда, но Крис всегда хотел для Ли такой карьеры и надеется, что все еще может случиться, как только она оставит свою глупую озвучку.
Это вызывает волну веселья у присутствующих.
– Репортер!
Боргев толкает сына.
– Как этот! Он тоже хочет быть журналистом! – Андрей смущенно улыбается. Боргев хлопает себя по колену. – В России! Какая шутка. Я забираю его с изучения литературы и ставлю в дело. Потому что мне нужен человек, которому я могу доверять.
Это, конечно, вызывает тост за доверие и новую порцию водки.
– Моя младшая дочь, Софи, хотела быть инженером, – произносит Крис, удивляясь сам себе. Он никогда не позволяет себе говорить об этом, тем более перед уже ненужными русскими коллегами. – Я думаю, она преуспела бы в этом деле.
Боргев качает головой.
– Что говорит Толстой? О смерти?
Андрей раздраженно пожимает плечами, раньше Крис замечал этот взгляд у Ли.
– Бог дал, Бог и взял, – отчеканивает Боргев.
И поднимает свою рюмку. Все следуют его примеру.
У Криса уже кружится голова.
– Эта твоя дочь, Крис. Она замужем?
– Помолвлена, – отвечает тот.
– Очень плохо, – говорит Боргев, уже смеясь своей шутке, до заключительной фразы. – Иначе я предложил бы ей Андрея.
Секунду одурманенный водкой Крис обдумывает это. Весьма вероятно, что они составили бы хорошую пару. Андрей кажется серьезным, исполненным благих намерений, читающим. Кто такой этот Маттиас? Крис встречался с ним несколько раз. Он довольно приятный, умный, но у Криса все равно душа не на месте. Наблюдая за Ли и Маттиасом, он вспоминает свою помолвку с Элиз. Они каждый день писали друг другу письма, пока он учился в Штутгарте, а она преподавала в Атланте. Иногда он думает, что это было их самое счастливое время: предвкушение совместной жизни до осуществления ее в действительности. Как ему предостеречь Ли от грядущей горечи, разочарований, личных неудач? Может, она уже знает.
Крис боится этой свадьбы. Он изо всех сил скрывает это, но хочет, чтобы ее вообще не было. Это означает, что он постарел, и Ли будет жить в Германии. Это еще один шаг, удаляющий их от того времени, когда они были семьей, с Софи. «Я остался прежним, – думает Крис. – Путешествую, работаю, встречаюсь с клиентами». Но в Ли и Элиз едва можно узнать дочь и жену, которых он знал. Элиз, с ее расширяющимся делом по дизайну интерьеров, подругами-феменистками, осторожной беззаботностью. Он пристально наблюдал за Ли в Берлине, когда в последний раз они ее навещали. Лицо и тело дочери менялись, когда она говорила по-немецки, она казалась ему незнакомым человеком. «Я-то остался прежним, – упрямо думает он и внезапно чувствует себя преданным. – Мне нужно поспать. Сколько времени в Мэдисоне? Пять утра».
