Элайза Грэнвилл - Гретель и тьма
Беньямин догнал Вильгельма.
– Что она сделала?
– Кто?
– Девушка в клети, – нетерпеливо ответил он. – Судя по ее виду, она тут слишком давно. Что она наделала?
– Тут все пусто, мой юный друг. Сюда мы их сажаем в самом крайнем случае. А что до задержаться, так часа обычно хватает, чтобы избавить их от скверных привычек. Только завидят мышиный хвост, так сразу визжать…
– Я видел девушку, – упорствовал Беньямин. – Давай вернемся. Сам глянешь.
– У тебя либо хорошее воображение, – сказал Вильгельм, показывая, что все клети не заперты и решительно пусты, – или же ты уговорил меня спуститься, потому что хочешь остаться со мной наедине. Я-то не против, ты же понимаешь. – Он сжал Беньямину бицепс. – Но тут найдутся места поздоровее.
Беньямин промолчал. Еще ребенком он изводил раввина Блехманна заявлениями, что его всю дорогу до синагоги преследуют призраки. Старик ответил ему двухчасовой лекцией, заверявшей, что, согласно народной мудрости, мятущиеся духи и впрямь существуют; увидеть такого – благословение, ибо в жизни они были богобоязненными евреями, однако с ними ни в коем случае нельзя советоваться. Позднее Беньямин размышлял, означает ли это, что духи живут вне времени и поэтому вся история человечества разворачивается пред ними живой картиной. Ребе объяснял, с дотошными отсылками к Книге пророка Самуила и Книге Царств, что, хотя эти овот почти никак не связаны с земными желаниями, существуют еще и диббук — злые духи, и вот они могут искать какое-нибудь тело, чтобы им завладеть. Девушка не была ни тем ни другим, он не сомневался. Когда они с Вильгельмом выбрались обратно в коридор, Беньямин почти уверился, что вообразил ее себе. А ее предупреждение… что ж, оно, может, тоже самонаведенное. Если это от одной затяжки той сигаретой, то больше ему этого не надо, увольте.
– Я тебе покажу хорошенькое, уютное место для уединенного… разговора, – негромко объявил Вильгельм. – Лишь некоторым из нас достается такое увидеть, но раз ты будешь со мной работать, чего бы и нет? Но другим – ни слова.
Взяв Беньямина за руку, он повел его обратно в залу, где сладкий запах жасмина странно противоречил изображениям: с первого взгляда на картине виделась невинная дева, ликующая перед лицом врага, но, если присмотреться, девушке грозило неминуемое осквернение.
Вплетенные в обрамление картины, подобно пародии на старинные рукописи, на деву из-за листьев, цветов и грибов-веселок пялились уродливые бесы и гномы, обезьяны и чудища, они либо тыкали в ее сторону чудовищно набухшими фаллосами, либо озверело поглощали своих дружков. Беньямин глаз не мог отвести от картин и все оглядывался через плечо, когда они уже начали взбираться по обитой толстым ковром лестнице на верхние этажи, где он примечал еще более откровенные картины и скульптуры.
Не говоря ни слова, Вильгельм протащил его еще один пролет, потом еще, уже, но по-прежнему в роскошных коврах, пока они не добрались наконец до закрытой на засов и замок двери. Тут он выпустил руку Беньямина и, сперва оглядевшись по сторонам, снял со связки у себя на поясе пару ключей – от висячего замка и от самой двери. За ней обнаружилось скудно освещенное пространство. Воздух был спертый. Сверху вился приглушенный шепот. Вильгельм молча втащил Беньямина внутрь и запер за ними дверь.
Беньямин шагнул вперед.
– Что это?
– Ш-ш-ш. – Вильгельм приложил палец к губам и покачал головой. – Это путь к башне, – добавил он, касаясь губами уха Беньямина. – Никогда и никому не рассказывай о том, что сейчас увидишь.
Глаза привыкли к полумраку, и Беньямин разглядел узкие ступеньки – вроде тех, что вели в погреб. Эта лестница, как и основная внизу, была укрыта какой-то толстой тканью, заглушавшей любые звуки, а вместо поручней висели толстые шелковистые веревки. Он вдруг испугался – того, что он может увидеть или что совсем скоро может случиться. Мучительно желая удрать, он повлекся вверх по лестнице: сердце колотилось, голова ныла, а с гнусным Kürbissuppe mit Salami[105] изготовления Гудрун, урчавшим у него в животе, возникала нешуточная опасность, что его стошнит. Облегчение Беньямину оставалось лишь одно – злиться на Гудрун. Она знала, что он терпеть не может домашнюю колбасу и ненавидит тыкву; даже если он больше никогда не съест ее чумою зараженный, злобою посыпанный, ведьмацки сваренный суп, все равно «никогда» – это слишком скоро.
– Ш-ш-ш, – повторил Вильгельм, и они вступили в гнездо: несколько бархатных диванов, обращенных к стенам, образовывали круг. В стенах же были узкие бойницы – вроде тех, какие бывали в древних крепостях, но прикрытые позолоченными деревянными ставнями. Вильгельм показал знаками, что Беньямин может одну открыть. Беньямин неохотно шагнул к бойнице, повозился с защелкой и обнаружил, что смотрит внутрь комнаты, где в деревянных кроватках рядами спит множество маленьких девочек. У каждой большой палец во рту – у кого-то левый, у кого-то правый, и все тихонько сосут, словно снится им, что кормятся грудью, от которой их слишком рано отняли. Все в той комнате было белое – от кружевных платьиц до изящно отделанной мебели. На полу – россыпь игрушек и книг. А в центре комнаты – беззубая бабушка в кресле-качалке, ожесточенно вяжет что-то – такое длинное, что обвивает ей ноги.
– Время отдыха, – выдохнул Вильгельм у него из-за плеча. – Скоро так тихо не будет.
– Но они же дети, – прошептал совершенно потрясенный Беньямин. – Вы же не… они же не…
– Давай без гадостей. Ты за кого нас держишь? – Вильгельм скроил мину. – Нет, просто некоторые господа с равным количеством терпения и денег выбирают
себе – просто ради удовольствия смотреть, как оно растет. – Он ухмыльнулся. – Как цветок. А потом, может, если они все еще будут в силах, когда придет время, – сорвут.
– Оно? – повторил Беньямин. Он посмотрел еще раз и заметил, что все без исключения дети – светлокожие и с длинными волосами разнообразных светлых оттенков: от холодного лунного до жаркого солнечно-золотого. – Сколько светловолосых.
– Да, на светленьких большой спрос. – Вильгельм коснулся блестящих волос Беньямина. – А мне нравятся темненькие. – Он подождал, но Беньямин так глубоко задумался, что не заметил – и не ответил.
– Откуда они?
– Отовсюду: со школьных дворов, с задворок, из гетто, с ферм, из лесов и с гор. Мы их собираем из-за их внешности – светловолосые выделяются в толпе – и увозим, как угонщики скота. И нечего так на меня смотреть, мой юный друг. Скрепи сердце и выкинь совесть, если хочешь здесь работать. – Вильгельм закрыл первые ставни и показал знаком, чтоб Беньямин шел к следующим. Тот вновь помедлил. И вновь собрался с духом и глянул.
Здесь были девочки постарше, кто-то рисовал или читал, другие играли под присмотром суровой с виду воспитательницы. Были там и домашние питомцы – коты, как сперва показалось Беньямину, однако то были крупные кролики. Зрение у него вдруг затуманилось. Гнездо словно завертелось вокруг. Он потер глаза. Может, ему это снится.
– Этих гораздо меньше…
Вильгельм кивнул.
– Хорошенькая в семь лет не значит хорошенькая в десять. Не всегда они отвечают и другим требованиям.
Зависит от родителей – и от родителей родителей. – Он заглянул Беньямину через плечо. – Нагляделся?
– А что происходит с теми, кого вы не оставляете?
– А ты как думаешь?
Беньямин ничего не сказал. Страх вернулся. Оттолкнув Вильгельма, он распахнул третьи ставни и в смятении обнаружил в комнате всего одну девочку. Она сидела перед зеркалом и расчесывала волосы, спускавшиеся ниже талии. Он вдруг пылко захотел увидеть ее лицо, вжался в бойницу и мысленно пожелал, чтобы она обернулась. Вильгельм оттащил его и встал перед оконцем, заслоняя его собой.
– Ее вкладчик скоро вернет себе прибыль с вложенного.
– В смысле?
– Сам видел.
– Но она же всего…
– Достаточно взрослая, – сказал Вильгельм. – А тебе-то что? Из того, что сам сказал, ты же к ним не склонен. – Он потянул Беньямина к себе, крепко взял его за бедро, а другой рукой – за загривок. Губы мазнули юноше по щеке. Беньямин тут же вырвался, Вильгельм уронил руки.
– Курт, да?
– Что?
– Тебе здоровяки больше нравятся, да? Даже такой переросток Schluchtenscheisser[106].
– Нет!
– А что ж тогда? Мы пришли сюда, чтобы уединиться. Я тебе неприятен?
– Дело не в этом, – сказал Беньямин, лихорадочно соображая. – Я просто не выношу, когда меня торопят.
– А. – Вильгельм кивнул и сжал Беньямину плечо. – Так ты не только курить раньше не пробовал. В этой игре ты тоже новенький. Что ж не сказал? Я не спешу. – Он уселся на диван и подбадривающе улыбнулся. – Закрой эту штуку, мой юный друг. Иди посиди со мной.
