Виктор Притчетт - Птички в клетках (сборник рассказов)
Мы остановились на устланной красным ковром лестничной площадке перед гостиной миссис Рэддок. Дверь была распахнута. Нашим глазам открылась гостиная. Эрнест застыл на пороге, тут же отвернулся, будто узрел нечто ужасное, и кивнул вниз, на столовую, которую мы только что оставили.
— Сплошь черная столовая, это чья идея: ваша или вашего мужа? — спросил Эрнест. Тон его предполагал, что речь идет о постыдном прошлом, напоминание о котором клиенту тягостно.
— Моя, — сказала миссис Рэддок, на этот раз в порыве раскаянья пытаясь взять вину на себя. — Это было десять лет тому назад, — сказала она, от растерянности перескакивая на свою биографию. — Когда мы переехали из деревни.
— Десять лет назад. — Эрнест кивнул. — Ну конечно, когда же еще!
И миссис Рэддок снова пала духом.
А еще через два визита, пока Эрнест любовался лепниной на потолке, она, держа его за руку, любовалась его бородкой, стремясь внести гармонию в свою жизнь. С миссис Рэддок Эрнест вел себя точно так же, как с миссис Джлоб, миссис Вандалл, да и со всеми остальными дамами. Эрнест брал их квартиры, их дома в свои руки, не знающие пощады руки художника, перевертывал вверх тормашками и творил заново. Да и с клиентами обращался точно так же. Сумрачные комнаты превращались в кишащие обезьянами джунгли, свет лился из девственно или недевственно белых ваз, сочился, подобно жемчужным слезам, и прорезал тьму ломаными, наводящими тоску лучами. Потолки возносились и опускались; там, где были сплошные стены, зияли альковы. Одно время он увлекался столовыми в стиле Пиранези и гнусными спальнями в языческом духе, которые до отказа набивал шкурами и разжигающей похоть козлоногой мебелью. Из чучел птиц он создавал леденящие кровь композиции, от чего дамы визжали со страху; устилал полы коврами "под тигра", от чего они сладострастно трепетали. Мебель помельче расставлял так, что она звала если не к разгулу, то к интиму, а крупную мебель умел разместить так, что итальянский собор не шел с ней ни в какое сравнение. Для нахрапистой, деловой дамы, вроде миссис Босс, он сооружал атласное гнездышко, до того кокетливое, что у гостя создавалось впечатление, будто здесь обитает хрупкое, болезненное создание с исплаканными, покрасневшими глазами, а отнюдь не наглая, тяжеловесная, рявкающая в телефон бабища, каковой она являлась. Эрнест проницал в тайное тайных своей клиентки, угадывал ее дотоле несбыточную мечту о совершенстве. И вдруг в этой дряблой с виду личности взыгрывал практик, и он твердо брал дело в свои руки. И тут уж они взирали на него — поначалу растерянно, потом сосредоточенно, потом серьезно, потом с вожделением. Вот он — тот, кто совьет для них гнездо, и, сами не понимая почему, они начинали шпынять мужей, когда те возвращались домой, а дома уже не было и в помине: там царил если не полный разор, то по крайней мере в половину комнат нельзя было войти. Толстосумы вляпывались в краску. Жены верещали: "Не ходи туда! Осторожно! Эрнест снял перила!"
"Эрнест"! — мужчины слышать не могли его имени.
Один-другой из тех, что попроще, выражали сомнение в его мужественности. Дамочки хмурились, пожимали плечами и сокрушались: большинство-де мужчин забывают, что женщина не только особа женского пола, но еще и носительница вечной женственности — лишь такие мужчины, как Эрнест, понимают это. И вот наконец час наставал — дом был завершен. Возьмем, к примеру, китайские палаты миссис Джлоб. Она остолбенела, не в силах сдвинуться с места, почти ничего не видя — блеск слепил ей глаза, которые сами горели, как алмазы, соперничая с окружающей ее обстановкой. Ей виделось, что до совершенства доведен не только ее дом, но и она сама. И, однако, загадочная грусть заволокла ее взор, что, собственно, неизбежно перед лицом совершенства. Говорят, когда ангелы глядят с небес на землю, они также печалятся об утрате. Желание снедало дам, заставляя миссис Джлоб сникать, миссис Вандалл вдруг обретать красноречие, а неугомонную миссис Рэддок трепетно вздыхать. Дом их теперь являл образец совершенства, им недоставало лишь одного. Чего же?
Эрнеста. Им был нужен Эрнест. Неделя за неделей, ласковый, но властный, он то появлялся, то исчезал. Создание мертво без своего создателя. Миссис Рэддок льнула к нему, миссис Джлоб что-то тихо лопотала, увлекая его в спальню, где собиралась задать решающий вопрос. Миссис Босс бесцеремонно наседала на него. Для нас наступил год неудач. Миссис Рэддок оставила третьего мужа, и нам вернули все наши канделябры, а их было немало. Мистер и миссис Джлоб, проведя не один год в склоках, разошлись: китайская гостиная была последней ставкой в их отношениях; комоды желтого лака отослали назад. Миссис Босс отбыла в Грецию. Банкиры и юристы засыпали нас письмами. Эрнеста провожали полные укоризны взгляды. Он был им нужен: одна желала, чтобы он блистал в ее гостиной; другая желала быть ему сестрой; третья — сделать его своим наперсником в пику мужу. Впрочем, к чему подробности? Он был им нужен. Решающий удар в тот год нам нанесла миссис Вандалл. Эту даму в расцвете сил и с душой нараспашку, чей бюст походил на оперную ложу и чья речь являла собой бодрящую смесь арии и бешеного речитатива, — эту даму застигли врасплох, в буквальном смысле врасплох, когда она, раскинувшись на кушетке в стиле Рекамье, гладила Эрнеста по прилизанным волосам, а он утирал ей слезы.
Застиг их мистер Вандалл. Она сказала, что утешает Эрнеста.
— Я ему говорю, — спрыгнув с кушетки, возопила миссис Вандалл, заключая мужа в объятья и утирая слезы разом, — я говорю ему, что не стоит так огорчаться, ну что из того, что он не такой, как другие мужчины, а Эрнест на грани срыва.
На лице мистера Вандалла как нельзя нагляднее изобразилось недоверие.
— Понимаешь ли, Гарри, но они это переживают, — взывала миссис Вандалл. — Эрнест это переживает, и все переживают.
Миссис Вандалл говорила правду, в той мере, в какой женщина вообще может себе это позволить. Тут необходима всего одна поправка: не она утешала Эрнеста, а он ее. Эрнест почти никогда не рассказывал мне, какие неприятности подстерегают его по окончании наших контрактов, но шила в мешке не утаишь. В нашем деле телефон не умолкает, и звонят, в основном чтобы посудачить. Мне частенько приходится приводить в чувство дам, павших жертвами Эрнеста, но от миссис Вандалл было не так легко отвязаться. Она врывалась в контору в отсутствие Эрнеста — рот разинут, грудь ходит ходуном, — все хотела побольше выведать у меня. Допрашивала с пристрастием. Из кожи вон лезла: открой перед ней душу, да и только. Я, естественно, отмалчивался.
— Понятно, — говорила она, зло скривив рот. — Два сапога пара.
Мать, смертельно оскорбленную неискренностью сыновей, — вот кого она напоминала. Она взъелась на нас, продала дом, а ее муж вернул назад все наше добро, и они укатили на Багамские острова, напустив на нас своих юристов. Эта история Эрнеста травмировала, меня встревожила. Как я уже упоминал, она завершала год сплошных неудач. До сих пор я объяснял успех Эрнеста прежде всего его умением проницать желания наших клиенток и претворять сотрудничество с ними в некое подобие балетного дуэта, от которого он спасался хитро рассчитанным прыжком, скажем так, за кулисы. Но миссис Вандалл не была создана для танцев. Мир виделся ей не сценой, а собственностью. И она хотела ею обладать. Признаюсь, когда работаешь с истинным художником, таким, как Эрнест, человеку, ведающему деловой частью, такому, как я, в переломные моменты хочешь не хочешь, а без пошлости не обойтись.
— Какая жалость, голубчик… Я что хочу сказать, Эрнест, послушай, зачем ходить вокруг да около. Выпей-ка еще. — Я запнулся и громко хохотнул. — Я что хочу сказать: экая жалость, что ты не смог хотя бы в порядке исключения…
— …повести себя по-мужски, — сказал Эрнест.
— Шучу, шучу, голубчик.
— С миссис Вандалл — ну уж нет, — сказал Эрнест. — Разве что ты, дорогуша…
— Эрнест, — сказал я. — Ты меня извини. Но, наверное, настало время посмотреть на наши дела в перспективе. Я нередко задаюсь вопросом, сознаем ли мы, что делаем. Ты, по-моему, не сознаешь… или все-таки сознаешь?
— Мы имеем дело с людьми, — сказал Эрнест, — и в этом наш главный промах.
— Бог знает что ты несешь, — сказал я.
— Людьми со своей духовной жизнью, — сказал он.
— Которые отсылают назад наши вещи, ты это хочешь сказать?
— Да будет тебе, — взвился он. — Чего ты от меня хочешь? Чтобы я оформлял пивную "Ретруха", котлетную "Отрава"? Столовую самообслуживания? А может, апартаменты Свенгали[12] в "Метрополе"?
— Как бы там ни было, пивную назад не отошлют. И ресторан тоже, — сказал я. — Кстати, как обстоят дела в "Морском Еже"?
Шел седьмой час вечера, стояла слякотная декабрьская погода. Я уговорил Эрнеста наведаться в "Морской Еж" — узнать, чего хочет тамошний администратор, — и он только что вернулся оттуда.
