Ирина Потанина - Русская красавица. Антология смерти
Потоком этой откровенности всерьёз подмочило почву под ногами моего чувства превосходства над бесчувственностью Артура. Я тогда, помнится, нелепо извинилась за то, что невольно ворошу ему рану, а Артур пожал плечами — мол, чего уж там, спасибо, что напомнила, — а потом ошарашил вскользь брошенным:
— Ты на неё, кстати, очень похожа, на мою мать. Гремучей смесью невинности и блядства, покорности и упрямства, и прочим совмещением несовместимого, — а потом добил окончательно следующим признанием, — Иногда я думаю, что болен, и что всерьёз был в неё влюблён. Она была такая…
А потом заиграл звонок телефона, и Артур моментально сделался собранным и чужим. Впрочем, какое я имею право так писать? Разве был он «своим» когда-то? Путаюсь…
— Везёт тебе, ты спать сейчас завалишься… — завистливо вздыхает Артур, несколкьо раз поддакнув телефону и отложив его в сторону. А мне ещё за Черубиной ехать.
— Ллиличка? — вопросительно киваю на телефон.
— Какое там… Лилия только идею подала, а улаживать всё я сам должен.
В общем, выяснилось, что моя дублёрша (вовсе не Лиличка) в наряде Черубины и в окружении проверенных людей сидела пол вечера на каком-то громком спектакле, и демонстрировала своё наличие в этом мире. Артуру теперь надлежало ехать её забирать.
— Зачем было вмешивать лишнего человека? — недоумеваю я, — Теперь на одно лицо, знающее, что Черубина во многом обманна, больше… Кто она? Кто эта дублёрша?
— Это я лишних людей не вмешиваю?! — довольно резко заявляет Артур, — Только и делаю, что подбираю твои хвосты. — потом успокаивается, — Пойми, не имей ты дублёра, твоё наличие рядом с нами давно показалось бы всем слишком подозрительным… А знакомить я вас не хочу. Оставайтесь не представленными. Так надёжнее. Меньше знаешь, лучше спишь…
* * *Врут, будто звёзды не ездят в метро! Каждый вечер Артур довозил Марину до Черкасского, ждал, пока в подъездной темноте многоквартирника утонет её силуэт и уезжал, успокоенный. А Марина с идиотской точностью стократ проведенного ритуала проходила подъезд насквозь, покупала в киоске чего-нибудь к чаю и… спускалась в метро, чтобы ехать на свою окраину в старую разваливающуюся коммуналку. Снимать квартиру не хотелось, а на покупку звезда ещё не заработала — период раскрутки «Русской красавицы» не предполагал больших зарплат, а солидная часть прибыли, как звезде объясняли, первое время шла на погашение Рыбкиных вложений. Каждый день огромные деньги всё приближались к карманам звезды, но так пока их и не достигли. Впрочем, дела шли таким образом, что Марина даже начала уже присматривать себе район, в котором хотелось бы загнездиться. Официально описанное договором «первое время» подходило к концу, и Марина должна была вмиг сделаться страшно богатой. В таких приземлённых рассуждениях, звезда, отводя глаза от плакатов с собственным замаскированным изображением, прижималась грудью к прохладной поверхности поручня вагона. Вдруг она явственно ощутила, как в бок впивается чей-то возмущённый зад. Этим вечером случилась какая-то авария на линии, поезда шли теперь переполненные до ушей и помятые пассажиры бессловесно принимали такое положение вещей. И звёзды тоже. Хотя именно сегодня страшно не хотелось быть помятой и взъерошенной. Сегодня ведь, как-никак, у звезды было свидание. Дома её должен был ждать мальчик Пашенька.
Звезда уже не помнила, когда и за какие заслуги вручила Пашеньке экземпляр ключей от своего жилища. Едва в его жизни выдавался промежуток, Пашенька звонил и спрашивал с придыханием:
— Я приду?
— Приходи, — иногда отвечала звезда, в последнее время всё чаще, потому что все свои серьёзные связи давно разогнала, а случайные ей по статусу были не положены. Так уж вышло, что Пашенька оказался самым верным и удобным вариантом. Кроме того, у него были тёплые пальцы, куча нерастраченной нежности и напрочь отсутствовало любопытство. За последнее Марина была ему особенно благодарна. — Приходи, — повторяла она, — Ты-то приходи, а вот приду ли я? Не от меня зависит. Не знаю.
— Вы постарайтесь уж. Я буду ждать, — его трогательное «вы» в привычное от остальных «ты» так и не деградировало, что иногда звучало катастрофически смешно: «Мариночка, сдвиньтесь, пожалуйста, вы мне отдавили все яйца».
Он обещал и ждал. Переживал, наверное, потому что о нынешней её жизни имел лишь смутные представления. А спросить не мог, потому что звезда приказала когда-то тему эту оставить навсегда, да сделала это таким тоном, что теперь и не подступишься. Знал Пашенька о ней лишь то, что видел — приходит поздно и на нервах, из редакции, судя по некоторым телефонным разговорам, давно уволилась, в деньгах не нуждается, но на их растраты не имеет времени… Наверное, в душе Пашенька был уверен, что Марина пошла в какие-нибудь элитные проститутки. По крайней мере, тактично трагичное его к Марине отношение этим вполне можно было объяснить.
— Эх, Марина, — признался когда-то он, мечтательно глядя в потолок, — Мечтаю я всё переделать. Вот заработать бы миллион… Я бы увёз вас далеко-далеко. Даже не увёз, на руках унёс бы. И ни в чём бы вы у меня не нуждались…
— Я и так не нуждаюсь, Пашенька, — мягко останавила звезда.
— Знаю, знаю, — отмахнулся он, — Только лучше уж нищими быть, чем так «не нуждаться». Хотя, оставим эту тему, я помню, что вы её не терпите. Кто я такой, чтоб поучать? Что я могу вам дать взамен? — и снова с умиротворённым выражением мечтания — Другое дело, заработал бы я миллион!
Марина тогда разозлилась. Причём здесь миллион? Любишь? — Хватай, увози, борись. Боишься ответственности? — Никакой миллион не поможет. Но Пашеньке она об этом, конечно, не сказала. Он бы не понял, или, не дай Бог, понял бы буквально, попытался бы Марину увезти, и пришлось бы его тоже прогонять.
Марина уже подходила к дому. Разбитая лампочка над подъездом, резкими краями уставившись в решётку плафона, арестованным огрызком взывала к совести жильцов. Жильцы, и Марина в их числе, стыдливо отводили глаза и проходили мимо. Год назад эту лампочку посадили в клетку, спасая от покушений окрестных вандалов, выкрутивших все предыдущие подъездные светила. Полгода назад, в результате тушения пожара, эта лампочка оказалась разбитой и навек погребённой в своей клетке — решётка отчего-то уже не скручивалась.
В голову звезды пробрались нехорошие ассоциации: «Вот так и я. Сначала, спасаясь, позволила заточить себя в клетку, а теперь разлагаюсь в ней потихоньку, доказывая что-то беспутное. А клетку заклинило уже давно, и вырваться из неё уже нельзя…»
Случайная картинка резко испортила звезде настроение и в комнату она вошла уже «на взводе».
— Наконец-то, — нервно улыбнулся Пашенька ей навстречу. Выяснилось, что он сидит здесь уже три часа, вяло теребит какую-то игрушку на дисплее ноутбука, и ждёт. А может и не ждёт. Просто дома у него две сестры, родители и зашнурованная бельевыми верёвками кухня, а здесь тишина и покой.
— Извини, задержалась. Много дел навалилось…
— Да я, собственно, ухожу сейчас. Можете не спешить. Ухожу совсем. Это дело решённое. Мне только нужно вам сказать кое— что…
Он ещё ничего не объяснил, но Марина всё уже поняла. «Ну и дура я! Как могла! Как могла так легко попасться?! Уничтожить, разобрать на винтики, выкинуть… Как могла не предусмотреть?!» Едва скрывая бешенство, она закусила губу, чтобы не закричать. Пашенька подтвердил все предчувствия.
— Я тут почитал… — кивнул на ноутбук он, — Нехорошо получилось, нельзя было… Но я не удержался, думал что-то про вас, вы ведь мне ничего не рассказываете…
Звезда поняла, что шансов скрыться больше нет и мгновенно сникла. Началось. Первый пошёл. То, чего она так долго опасалась, наконец, произошло. Он всё узнал — Марина понимала, что речь идёт о файле, в котором она описывала неумелое своё самоубийство — и вот, теперь, уходит. Если даже Пашенька, с его-то извращённой трактовкой порядочности, отвернулся от Марины, то как смотреть в глаза остальным? А ведь они узнают. Непременно узнают всё… Внутренняя истерика сложила звезду попалам. Марина стояла, облокотившись спиной на край стола, тяжело согнувшись и уперев руки в колени. Отчего-то так было легче. Взгляд впился в чёрную гладь монитора и руки сами собой сжались в кулаки от ненависти к предателю. Если б Пашенька не сидел в комнате, Марина растерзала бы сейчас свой компьютер. Как всегда в момент особого напряжения, в сознании сработал тумблер и мысли Марины от происходящего переключились к каким-то смутным ассоциациям.
Вспомнился вдруг Блок и его поэма «12». Перед смертью, будучи уже почти в забытьи, поэт метался в бреду и с ожесточением требовал уничтожения всех экземпляров этой вещи. «Все уничтожьте! Все!» — имевшиеся у него самого наброски и черновики, он безжалостно сжёг, вместе с записными книжками и дневниками, — «Люба», — просил он жену, — «Люба, хорошенько поищи, и сожги, все сожги! Я знаю, есть ещё один экземпляр. Он у Брюсова, я слал ему когда-то. Скажите, пусть вернёт! Я сам поеду к нему сейчас!» — Блок судорожно пытался встать, но бессилие и заботливые руки жены укладывали его обратно в постель, — «Пусть отдаст! Я вызову его на дуэль! Я убью этого негодяя, если он не отдаст!» Брюсов негодяем не был и о требованиях автора относительно поэмы даже не догадывался. «Пойми», — переходил на страшный шёпот безумный Блок, — «Все, все экземпляры этой поэмы должны умереть!»
