Мартин Вальзер - Браки во Филиппсбурге
— Да, — сказал господин Фолькман, — так уж оно ведется, у торжественного вечера есть свои законы, он расцветает, зреет и склоняется к упадку. Что позволено и даже необходимо в первой стадии, то во второй уже запрещено, а в третьей просто немыслимо. Этот дурацкий инцидент с дверью выбил нас из первой стадии, и вот мы, в некотором смысле не подготовленные, сразу попали во вторую, так что же делать, господин Маутузиус? Вы знаете, как желал бы я, чтобы наша юная пара, отправляясь в свой жизненный путь, получила ваше напутственное слово, но вы видите, время упущено, нам приходится подчиниться.
Альвин, весьма довольный, что оказался внезапно в центре вечера, и еще более довольный, что Маутузиусу не придется держать речь, состроил такую сокрушенно-несчастную мину, словно пришел сюда только для того, чтобы выслушать речь господина Маутузиуса. Сам господин Маутузиус сумел восстановить на своем лице улыбку. Все это не беда, сказал он, он-то ничего не потерял, речи держать у него случаев больше, чем достаточно, но молодым людям он бы пожелал услышать его речь, у молодых нынче не так много действительных ценностей, которые могли бы служить им опорой, и потому очень важно, чтобы помолвка — молодежь, к сожалению, называет ее «party», этим американизмом, этим обезличенным штампом, не отличающим танцевальную вечеринку подростков от помолвки, хотя последняя носит подлинно торжественный характер, ибо имеет жизненно-созидательное значение и обладает поистине институционными чертами, — да, так вот, что он хотел сказать: как все-таки важно, чтобы такая помолвка была поистине парадным событием, общественно значимым торжеством, а не просто сборищем праздных людей для светской болтовни и развлечения, нет, она должна быть торжеством, что накладывает на всех ее участников, прежде всего на тех, чья помолвка торжественно празднуется, определенные обязательства. Тем самым помолвке вновь придается тот высокий смысл, какой подобает ей в безупречном христианском обществе…
Надо думать, господин Фолькман тоже заметил, что Маутузиус, хотя и потерял большой круг слушателей, намеревался держать речь для меньшей аудитории. А потому он неприметно, но все же так, что и Маутузиус это видел, подозвал кивком жениха и невесту, к которым со своей благожелательной речью мог бы обратиться сейчас директор Филиппсбургского государственного театра и политический деятель христианской партии Маутузиус. Альвин обрадовался, что Анна Фолькман и ее жених пополнили кружок тех, кто остался верен Маутузиусу, и стали главной целью оратора, ему же с Ильзой это приносило известное облегчение, им теперь не придется одним исполнять тяжкую обязанность слушателей. Но пусть даже Маутузиус, будучи весьма популярным оратором, заблуждался, тем не менее он, по сравнению с господином тен Бергеном, был великим психологом и обладал достаточным опытом, чтобы верно оценить восприимчивость публики. Он добровольно и вполне благодушно закончил речь, своего рода призыв к помолвленным, и предложил слушателям закрепить сказанное бокалом вина у бара. Так во второй стадии вечера Альвин стал собутыльником влиятельного деятеля христианской партии.
По дороге к домашнему бару Альвин увидел в соседнем салоне стол, заваленный подарками. Он тотчас обратил на это внимание Ильзы и потребовал, чтобы она в их месячном расчете «прав-неправ» проставила одно очко в его пользу. Дело в том, что он просил Ильзу купить подарок для жениха и невесты. Ильза же ответила, что это вовсе не нужно, не так они дружны с Фолькманами, а с Бойманом вообще, можно считать, незнакомы.
Альвин был другого мнения. Он решительно не одобрял традицию, которую Ильза в этом вопросе унаследовала от своей семьи. Перед каждым праздником между членами семьи фон Заловов начиналась деятельная переписка, в которой все крутилось исключительно вокруг подарков. Ильза писала сестре Эльвире, жене помощника директора департамента какого-то министерства, чтобы она (т. е. Эльвира) прислала ей пятнадцать марок, Ильза собирается подарить племяннице (стало быть, дочери Эльвиры) пуловер, который стоит тридцать марок, но она хочет и может истратить на подарок лишь пятнадцать. А мать Ильзы как-то написала дочери, что пересылает ей сорок марок, чтобы Ильза купила ей к Рождеству те прекрасные замшевые сапожки, которые они, когда она в последний раз их навещала, вместе видели, и которые, если память ей не изменяет, стоили шестьдесят пять марок. Подарки подлежали в семействе фон Заловов точному финансовому расчету. Ильза ответила матери, замшевые-де сапожки перед Рождеством не достанешь, но на весенней распродаже она купила их за пятьдесят марок и послала матери как запоздалый рождественский подарок. Вообще все покупки в этой семье совершались либо на сезонной распродаже, либо благодаря связям через оптовую торговлю. Покупать по нормальным магазинным ценам считалось предосудительным. Отец Ильзы, генеральный директор автомобильного концерна, получал к тому же такое несметное количество рекламных подарков от фирм-поставщиков, зависящих от его расположения, что эти подарки (холодильники, приемники, телевизоры, электрические кухонные комбайны, пылесосы, дорожные сумки и ковры) часто приходилось продавать розничным торговцам или родственникам, сами-то они уже всем на свете были обеспечены. Возможно, кто-нибудь из простых людей посчитает несправедливым, что генеральный директор, который и без того имеет высокий доход, получает все, что ему надобно, даром, в виде подарков. Думать так, однако, в корне неправильно: Альвин, который эту подарочную благодать поначалу воспринимал как несправедливость, как недопустимое преимущество богачей, как нечистые сделки, каковые состоятельные люди заключают между собой для своей выгоды, не уплачивая налогов благодаря рекламным ценам, Альвин в конце концов признал, что, при объективном взгляде на вещи, никакого значения не имеет, платит ли человек с жалованьем восемь тысяч марок в месяц за свой пылесос сам или получает его в подарок. Альвин, правда, заметил, что все семейство фон Заловов весьма большое значение придавало рекламным подаркам и что, сбывая их, старалось получить за них самую высокую цену. Вот эта оборотливость и была фамильной чертой всех фон Заловов, благодаря этой добродетели они добились столь многого в жизни и стали всесильным семейством, но вообще у всех других богачей считалось, что при столь больших заработках холодильник в качестве рекламного подарка значит не больше, чем сигарета, которую один рабочий предлагает другому. А может, все богатые люди были того же толка, что и Заловы? Альвин этого не знал. В открытую они, во всяком случае, так не поступали. Но, глядя на костюмы господина генерального директора фон Залова, тоже, пожалуй, никто не сказал бы, что материю он покупал по смехотворно низкой цене у дружески расположенного к нему предпринимателя. А почему бы ему так не поступать? Альвин, с тех пор как женился на Ильзе, тоже как только мог использовал связи Заловов. Но чувствовал он себя при этом не очень-то хорошо. Было в этих действиях что-то низкое, неблаговидное. Он вспоминал своих родственников, тех, кто зарабатывал деньги на цементном заводе, на бойне и на угольном складе, потом и кровью заработанными деньгами они платили полную цену, что сдирали с них и предприниматели, и оптовики, и розничные торговцы.
Но уж к помолвке Ильза могла бы купить подарок, по мне, хоть по оптовым ценам, подумал Альвин.
— На этот раз я оказался прав, — прошептал он на ухо Ильзе.
— А вот и опять сэкономили, — шепнула она ему и хитро усмехнулась.
Сейчас, глядя на нее, он ее ненавидел. Еще дома она ему сказала:
— Зачем входить в расход, прием пройдет, подарки затеряются, о них позабудут, ни одна душа о них не вспомнит, стало быть, все равно, подарили мы что-нибудь или нет.
Да, с такой женой он кое-чего добьется. Но бог мой, какая же все-таки женщина Сесиль. А с Иль… Э, хватит… Дочь Фолькманов ничуть не краше, вот она смеется, но какой у нее рот, что ж, Бойман сам виноват, вот идиот, одинокий, молодой, в таком городе, как Филиппсбург, надо же, выбрал себе Анну Фолькман, да еще обручился с ней, а ему же тридцати нет, и все ради того, чтоб взобраться наверх, а мог бы валяться на пляже, загорать дочерна, по вечерам отправляться в прохладный бар, сегодня с Сесилью, завтра с Верой, не иметь имени, не иметь цели, квартиры, только машину и чуть-чуть денег, бог мой, зачем же так надрываться, женщины — это же единственно ценное в жизни, и в этом себе отказываешь ради одной, на ней женишься, потому как у тебя есть цель, потому как ты идиот, он, Альвин, и Бойман тоже, они могут пожать друг другу руку, у того, надо думать, те же самые причины, и оттого он совершает те же самые глупости, влезает в такую же точно клетку, эх, бедняга… Альвин вспомнил вдруг деда Ильзы, вспомнил смерть тайного советника фон Залова. Дети собрались вокруг его кровати, записали его последние часы на пленку. Этого пожелал Адриан фон Залов, который жил в тропиках и не мог приехать. «Когда ясно будет, что конец может наступить в ближайшие двадцать четыре часа, прошу не выключать магнитофона», — написал он, и семья выполнила его желание. Они знали, что их брат, сын и племянник Адриан выразил это желание потому, что не доверял им, он потребовал даже нотариально заверенного подтверждения, что магнитофон был включен столько-то и столько-то времени, и они считали эту идею Адриана превосходной, так они по крайней мере наверняка знали, что в комнате тайного советника не предпринималось никаких попыток повлиять на него в пользу кого-нибудь из них; они спокойно могли уходить из комнаты умирающего на час-другой… Почему все это сейчас пришло Альвину в голову? Потому что Ильза так усмехнулась? Потому что эта усмешка будет усмешкой и его детей? Он, верно, слишком много выпил. Альвин поторопился погладить руку Ильзы, покрытую густым пушком, — мое золотое руно, думал он, поглаживая ее золотисто-белокурые волоски, — и втайне попросил у нее прощения за критику, которой он хоть и мысленно, но подверг семейство фон Заловов. В конце жизни он должен будет благодарить Ильзу за добрую часть своих успехов, это он знал. Он, правда, обладал достаточной силой, но Ильза владела формой, она умела организовать эту силу, пробудить в ней способность к действию, они вынуждены поддерживать друг друга, смешно даже подумать плохо об Ильзе, этим он ослабил бы, предал бы их союз.
