Дуглас Кеннеди - Женщина из Пятого округа
— Боже правый, — произнес я. — Как они могли так поступить с тобой… маленькой девочкой…
— Потому, что они подонки. И потому, что могли так поступать. В их руках была власть. Они устанавливали правила игры. Они могли заставить семилетнюю девочку смотреть, как линчуют ее отца.
— Что было потом?
— Они запихнули меня в машину и увезли в сиротский приют. Это был сущий ад. Я пробыла там три недели, отказывалась вставать с постели, разве что в туалет выходила. Ни с кем не разговаривала… Помню, они подсылали мне врачей. Я не сказала им ни слова. Врачи шепотом говорили нянечкам и воспитательницам: «Она травмирована… Она в шоке… Ее нужно кормить». Но я отказывалась от еды. Меня насильно привязывали к кровати и кормили… Через три недели пришла воспитательница и сообщила: «Приехала твоя мать. Ты уезжаешь». Я не испытала никаких эмоций. Я не заплакала от счастья, ничего не чувствовала, кроме пустоты… Мама ждала меня в кабинете директора. Ее лицо… Один глаз был полуоткрыт, а другой… в общем, она ослепла на тот глаз. Она пошла ко мне и обняла, но в ее руках не было ни силы, ни тепла, что-то в ней надломилось. Маму сопровождали двое мужчин в штатском. Когда я увидела их, тотчас сжалась — потому что была уверена, что такие же, как они, убили моего отца. Даже их смутил мой страх, один из них что-то шепнул моей матери, а она зашептала мне: «Они хотят, чтобы ты знала, они не причинят тебе вреда». Но я все равно боялась их, пока мать не присела возле меня на корточки и не сказала: «Мы получили разрешение покинуть Венгрию. Эти люди довезут нас до австрийской границы, а там нас встретят другие люди и отвезут в город под названием Вена. Там мы начнем новую жизнь». И опять я ничего не сказала. Только: «Те дяди, которые убили моего отца… они снова будут бить нас?» Один из мужчин присел рядом со мной и сказал: «И они больше никогда не причинят вам боль. И я обещаю тебе, что они будут жестоко наказаны за то, что они сделали». Как я узнала от матери несколько лет спустя, люди, что приезжали с ней в приют, тоже были из тайной полиции. Смерть моего отца наделала много шума. Кто-то из офицеров, присутствовавших при казни, раскаялся и связался с корреспондентом «Рейтер» в Будапеште. Дело получило широкую огласку — особенно тот факт, что меня заставили смотреть на все это… Как видишь, и у полицейских иногда просыпается совесть.
— Что было дальше?
— Состоялся cause celebre.[142] Это был самый разгар «холодной войны», и пресса по всему миру растиражировала эту историю — про зверства коммунистов и все такое, Как бы то ни было, правительство Кадара оказалось под большим давлением, от него требовали «решить проблему». Поэтому они предложили моей матери вместе со мной покинуть страну и дали немного денег, чтобы мы могли начать новую жизнь на Западе.
— А что случилось с теми двумя, что мучили твоих родителей?
— Их звали Бодо и Ловас. После того как мы покинули Венгрию, они были приговорёны к долгим срокам каторги. Но из надежных источников в стране я узнала, что после процесса их просто перевели в разведывательный отдел венгерского посольства в Бухаресте… что, полагаю, тоже было своего рода ссылкой. Спустя два года они снова работали в Будапеште на высоких должностях.
— А потом?
— А потом их не стало.
— Ты это точно знаешь?
Она кивнула.
— А как сложилась судьба раскаявшегося офицера?
— После того как он слил информацию в «Рейтер», он поступил как настоящий солдат… Пришел домой и застрелился. Тем, кто поступает по совести, иногда приходится платить слишком высокую цену…
Маргит докурила сигарету. Я долил ей виски. Она даже не притронулась к стакану. Я попытался взять ее за руку, она оттолкнула меня:
— Ждешь, что я приму твои соболезнования?
— Как тебе вообще удалось пережить такое? — дрогнувшим голосом спросил я.
— Это невозможно пережить… Но для тех подонков это была война. А на войне все средства хороши. И я больше не хочу говорить об этом… Теперь ты понимаешь, почему я ненавижу мужчин, способных ударить женщину по лицу? — Маргит помолчала, а потом сказала: — Тебе придется убить мужа Янны.
— Ты в своем уме? — обалдел я.
— Он убьет тебя.
— Только если получит приказ от Сезера. А если уберет меня, полиция тотчас догадается, что это его рук дело…
— Если копы вообще почешутся. Ты можешь исчезнуть, и никто этого не заметит.
— Я не буду убивать мужа Янны. Я не способен на убийство.
— Каждый способен на убийство, Гарри. Ты должен помнить, что муж Янны — бандит и ты, трахнув его жену нанес ему удар по самолюбию. Там, откуда он родом, подобное оскорбление приравнивается к геноциду и подофилии. Может, Сезер и придержит его какое-то время, но он все равно убьет тебя. Можешь не сомневаться.
Покинув квартиру Маргит, я доехал до Лез-Алль и отыскал магазин спортивных товаров. В тот вечер он работал допоздна.
— Я понимаю, это, наверное, прозвучит очень по-американски… но вы, случайно, не продаете бейсбольные биты? — обратился я к продавцу.
— Прямо и направо, — равнодушно ответил он.
А я-то думал, что мне придется объяснять продавцу-французу, как выглядит бейсбольная бита…
Спустя десять минут я возвращался к станции metro, вооруженный битой «Луисвилль Слаггер». Да, некоторые прохожие косились на меня с подозрением, но мне было плевать. Если муж Янны — или кто-то из его дружков-головорезов — попытается напасть на меня, бейсбольная бита, по крайней мере, даст шанс постоять за себя (если, конечно, этот отморозок не воспользуется пушкой).
Когда я вышел из metro на станции Шато д’О, кое-кто при моем приближении с опаской переходил на другую строну улицы. Это придало мне уверенности, но до работы я добирался обходным путем, минуя улицу де Паради, чтобы не столкнуться с Недимом.
Оборачиваясь на каждом шагу, я дошел до своей подворотни, поднялся в комнатушку и запер за собой дверь. Всю ночь я пил кофе и не спускал глаз с экрана монитора.
Рассказ Маргит потряс меня. Неудивительно, что она пыталась перерезать себе горло после гибели Золтана и Юдит. Сколько горя может вынести человек? Она дважды потеряла — при жутких обстоятельствах — самых дорогих людей…
Мое восхищение этой женщиной возросло семикратно. Как и тягостное чувство, рожденное ее сухим приговором: «Ты должен убить мужа Янны».
Нет, я должен сторониться мужа Янны и… надеяться то, что полиция разберется, кто действительно убил Омара. А потом я заберу свой паспорт и…
Исчезну.
Потому что теперь — после угроз Сезера и предупреждений Маргит — я знал, что выбирать мне не из чего. Было бы неплохо исчезнуть сейчас, но обстоятельства складываются не в мою пользу. Во-первых, за мной следят, а во-вторых, еще неизвестно, сколько мой паспорт пробудет в кармане инспектора Кутара.
Самое худшее, что я не знал, кто за мной следит. Люди Сезера? Копы? Хорошо, если это все-таки копы, как я объясню им свои передвижения? Ведь ясно же, что моя подворотня это совсем не набережная Сен-Мартен, где я якобы прогуливаюсь по ночам. Признаться: «Ну да, у меня я действительно есть работа» — и тешить себя надеждой, что они не найдут ничего противозаконного в том, что творится внизу?
Этот, сценарий ты будешь отрабатывать, когда тебя арестуют. И возможно, арест — самый безопасный вариант в сложившейся ситуации.
Но арест означает одно — признание моей вины, уж, лучше держаться до конца, а потом получить паспорт и исчезнуть из города.
Ты мог бы купить фальшивые документы… и уже завтра быть где угодно.
И до конца своих дней быть в бегах? Никогда не увидеть свою дочь? Всю жизнь оглядываться через плечо?
Ты и так никогда не увидишь свою дочь. И ты всегда будешь оглядываться через плечо… пока не убьешь мужа Янны.
Упс, наплел какую-то мелодраму. Если бы мне удалое сбежать в Штаты…
Ты все равно не будешь чувствовать себя в безопасности. Избавься от него.
Заткнись.
Ты знаешь, что можешь это сделать.
Как-бы не так! Омара заставили замолчать, но его грязный маленький секрет — которым он пытался шантажировать меня — все равно стал известен мужу Янны. Так что, убив Недима, мне придется убивать и Сезера, и качка, и Бороду… поскольку каждый из них мог навсегда заткнуть мне рот.
К утру мой мозг был истощен. Я чувствовал себя так, будто я накачался декседрином или еще каким наркотиком. Пока я спускался по лестнице к выходу, мне казалось, что бетонный пол подо мной расплывается и приобретает какую-то странную подвижность, словно образуя вокруг меня некое новое измерение. Я крепче прижал биту, как часовой на посту держит ружье. Алжирец в булочной испуганно покосился на меня.
