Карсон Маккаллерс - Отражения в золотом глазу
А капитан страстно этого желал. Мысли о солдате мучили его непрерывно. Он все чаще стал появляться на конюшне. Рядовой Уильямс седлал ему лошадь и держал ее за повод, пока он садился. Если капитан заранее знал, что встретится с солдатом, у него начинала кружиться голова. Во время их коротких встреч его поражало необъяснимое отсутствие впечатлений; находясь рядом с солдатом, он почти не видел и не слышал его, и только когда отъезжал и оказывался наедине, происшедшая сцена как бы впервые развертывалась в его сознании. Любое воспоминание о лице солдата — молчаливые глаза, тяжелые, чувственные, нередко влажные, губы, мальчишеская челка — стало для него невыносимым. Он редко слышал, как солдат говорит, но звуки невнятного южного говора то и дело отдавались в глубинах его памяти тревожной мелодией.
Днем капитан прогуливался по дорожке между конюшней и казармами, надеясь встретиться с рядовым Уильямсом. Заметив издали, как тот неторопливо и грациозно движется навстречу, капитан чувствовал, что в горле его першит и он не может сглотнуть. Когда они оказывались лицом к лицу, рядовой Уильямс рассеянно смотрел сквозь капитана и медленно и вяло отдавал честь. Однажды, когда они приближались друг к другу, капитан увидел, что солдат развернул конфету и небрежно бросил обертку на аккуратно подстриженный газон, окаймляющий дорожку. Это взбесило капитана; пройдя немного, он вернулся, поднял обертку (от конфеты «Крошка Руфь») и сунул ее в карман.
Капитан Пендертон, проживший в целом довольно суровую и лишенную особых эмоций жизнь, не исследовал причин своей непонятной ненависти. Несколько раз, когда он просыпался слишком поздно, приняв накануне сильную дозу снотворного, капитан возвращался в мыслях к своему поведению, но так и не предпринял настоящих усилий, чтобы в нем разобраться.
Как-то, проезжая мимо казарм, он увидел, что солдат сидит в одиночестве на скамейке. Капитан остановил автомобиль и принялся наблюдать. Непринужденно развалившись, солдат дремал. Небо было бледно-зеленого оттенка, от огарка зимнего солнца на землю падали четкие продолговатые тени. Капитан наблюдал за солдатом до тех пор, пока не прозвучал сигнал к ужину. Рядовой Уильямс ушел, а капитан долго еще сидел в автомобиле, глядя на казармы.
Стемнело. Казармы были ярко освещены. В комнате отдыха на первом этаже солдаты играли в бильярд, читали журналы. Капитан представил себе столовую, ряды просторных, заставленных горячей едой столов, проголодавшихся солдат, которые ели с беззаботным смехом. Совершенно не знакомый с повседневной жизнью казармы, капитан восполнял свое неведение воображением. Он интересовался средневековьем, изучал европейскую историю эпохи феодализма, и его представление о солдатской жизни возникало именно на этой основе. Представив себе две тысячи мужчин, бок о бок живущих в этом огромном здании, он внезапно почувствовал себя невероятно одиноким. Капитан сидел в темном автомобиле, смотрел на ярко освещенные комнаты, слышал громкие голоса и крики — и слезы так и катились из его глаз. Горькое одиночество терзало его. Он поехал домой.
Леонора Пендертон лежала в гамаке на опушке леса, когда вернулся ее муж. Леонора отправилась в дом и стала помогать Сюзи на кухне, поскольку они собирались пообедать дома, а позже отправиться в гости. Один приятель прислал им полдюжины перепелов, и Леонора собиралась отнести их Алисон, не встававшей с постели с тех пор, как две недели назад, в ночь вечеринки, с ней случился сильнейший сердечный приступ. Леонора и Сюзи разложили еду на огромном серебряном подносе: два перепела, овощной гарнир с подливкой и другие деликатесы. Сюзи, пошатываясь, понесла поднос, Леонора последовала за ней.
— Почему ты не привела Морриса? — спросил капитан, когда она вернулась.
— Он уже ушел, — сказала Леонора. — Обедает в офицерском клубе. Не повезло бедняге.
Они переоделись для вечера и стояли возле камина, на котором возвышались бутылка виски и стаканы. На Леоноре было красное креповое платье, на капитане — смокинг. Капитан нервничал и позвякивал кубиками льда в стакане.
— Ха! Послушай! — проговорил он неожиданно. — Сегодня услышал занятную историю, — капитан провел указательным пальцем по носу и оскалил зубы. Он сочинял новый анекдот и набрасывал в уме сюжет. Капитан обладал прекрасным чувством юмора и был злым сплетником. — На днях у генерала звонит телефон, и адъютант, узнав голос Алисон, немедленно соединяет. «Генерал, у меня к вам просьба, — раздается вежливый голос. — Не могли бы вы приказать этому безумному солдату не играть в шесть часов утра на горне. Он нарушает покой госпожи Лэнгдон». После продолжительной паузы генерал говорит: «Прошу прощения, но, кажется, я не совсем вас понял». И слышит ту же просьбу. «Скажите, — не выдерживает наконец генерал, — с кем я имею честь разговаривать?» Голос отвечает: «С вами говорит Анаклето, garçon de maison[12] госпожи Лэнгдон. Благодарю за внимание».
Капитан молча ждал; он не любил смеяться над собственными шутками. Но и Леонора не засмеялась — она была озадачена.
— Как он себя назвал? — спросила она.
— Он пытался сказать «слуга» по-французски.
— Ты хочешь сказать, что насчет подъема звонил Анаклето? Это превосходит все, что я о нем слышала. Трудно даже поверить.
— Дурочка, — сказал капитан. — На самом деле ничего этого не было. Это анекдот, шутка.
Леонора не поняла юмора. Она не любила сплетен — ей трудно было представить ситуацию, лично ее не касавшуюся. К тому же и злой она не была.
— Какая чушь! — сказала она. — Если этого не было, зачем об этом говорить? Анаклето выставлен тут каким-то дураком. Как ты думаешь, кто этот анекдот придумал?
Капитан пожал плечами и поднял стакан. Он сочинил об Алисон и Анаклето огромное количество анекдотов, пользовавшихся в гарнизоне немалым успехом. Составление и шлифовка этих клеветнических виньеток доставляли капитану немалое удовольствие. Он пускал их в оборот незаметно, давая понять, что лишь передает их (не столько из скромности, сколько из страха, что когда-нибудь они достигнут ушей Морриса Лэнгдона).
Сегодняшний анекдот капитану не понравился. Дома, рядом с женой, он вновь почувствовал такой же приступ меланхолии, как и возле казармы. Капитан вспомнил ловкие загорелые руки солдата и почувствовал, что его пробирает дрожь.
— О чем ты думаешь? — спросила Леонора.
— Ни о чем.
— У тебя такой странный вид.
Они решили захватить с собой майора Лэнгдона и уже выходили из дому, когда позвонил он сам, приглашая зайти и немного выпить. Алисон отдыхала, так что они не стали подниматься наверх, а выпили в столовой. Пора было идти. Анаклето принес майору фуражку, проводил их до дверей и мелодично произнес:
— Желаю приятно провести вечер.
— Спасибо, — ответила Леонора. — Вам тоже.
Но майор не был столь простодушен и с подозрением посмотрел на Анаклето.
Закрыв дверь, Анаклето поспешил в гостиную и, слегка отодвинув штору, выглянул на улицу. Все трое, каждого из которых Анаклето ненавидел всем сердцем, задержались на крыльце, чтобы закурить сигареты. Анаклето терпеливо наблюдал за ними. Пока они сидели на кухне, ему в голову пришел чудесный план. Он вынул три кирпича из числа окаймлявших клумбу с розами и положил их в конце темной дорожки. В своем воображении он видел, как все трое падают, словно кегли. Когда же компания прошла к автомобилю, стоявшему возле дома Пендертонов, через газон, Анаклето был вне себя от досады и даже слегка укусил себя за палец. Потом поспешил на улицу убрать заграждение, чтобы в его ловушку не попал кто-нибудь другой.
Вечер был похож на все предыдущие. Пендертоны и майор Лэнгдон отправились в Поло-клуб потанцевать и чудесно провели там время. Леонору, как обычно, окружили молоденькие лейтенанты, а капитан Пендертон воспользовался возможностью и, неторопливо потягивая на веранде виски, рассказал свой новый анекдот артиллерийскому офицеру, имевшему репутацию остряка. Майор, развалившись в шезлонге, беседовал со своими закадычными приятелями о рыбалке, политике и лошадях. На следующее утро намечалась охота, и потому около одиннадцати часов Пендертоны вместе с майором Лэнгдоном покинули клуб. Анаклето, который посидел немного возле своей хозяйки и сделал ей укол, уже лежал в постели. Он, как всегда, обложил себя подушками по примеру хозяйки, но ему было очень неудобно, и спал он плохо. Алисон дремала. В полночь майор и Леонора крепко спали в своих спальнях. Капитан Пендертон мирно работал в кабинете. Для ноября ночь была теплая, в воздухе струился нежный аромат сосновой хвои. Ветра не было, на газонах застыли неподвижные темные тени.
Примерно в это время Алисон Лэнгдон пробудилась от полудремы. Она видела несколько любопытных и очень отчетливых снов, которые вернули ее во времена детства, и теперь боролась с возвращающимся сознанием. Борьба была бесполезной, и вскоре она смотрела, широко открыв глаза, в темноту. Алисон заплакала. Казалось, тихое нервное всхлипывание исходит не от нее, а от какого-то затерявшегося в ночи таинственного страдальца. Последние две недели ей было очень плохо, она часто плакала. Начать с того, что ей прописали постельный режим — врач сказал, что следующего приступа она не перенесет. Впрочем, о своем враче она была невысокого мнения и называла его про себя старым армейским живодером и первостатейным болваном. Он выпивал, хотя и был хирургом, а как-то в споре с ней заявил, что Мозамбик находится на западе Африки, и не признавал своей ошибки до тех пор, пока она не принесла атлас; короче говоря, с его мнениями и советами можно было не считаться. Алисон владело беспокойство, а два дня тому назад ей вдруг так сильно захотелось поиграть на пианино, что она, в отсутствие Анаклето и мужа, встала с постели, оделась и спустилась вниз. Помузицировала совсем немного, но получила огромное удовольствие. Возвращаясь в спальню, медленно поднималась по ступенькам и, хотя очень устала, никаких осложнений не последовало.
