Дарья Асламова - В любви, как на войне
"Неужто нас никто не развяжет?!" Ну, нет уж, у меня нет призвания к несчастью. Я готова сентиментально носить цветочки на могилку любви, но платить кандалами брака за минутное удовольствие?!
Увольте! Я очень женщина, и я беру мужчин на ночь, а потом выкидываю их на улицу, до рассвета. Сделал дело и свободен. Мы оба получили удовольствие, и мы квиты. Меня пугают мужчины, которые пытаются осесть в моей жизни навсегда и требуют тапочки, завтрак и полотенце для ванной. Я и сама всегда убегаю до сна. Трахатьc и спать с ним – две разные вещи, и не знаю, какая из них важнее. Как только пойму, что не могу спать с кем-то порознь, вот тогда снова выйду замуж.
– Ты нарушаешь законы этой страны, потому что ведешь себя, как мужчина, – говорит моя подруга. – Здесь нельзя взять самца, а потом выкинуть его как использованный презерватив.
– Но это, по крайней мере, честно. Любая европейская женщина так и делает.
Любовь любовью, но у каждого своя территория. И право на общую территорию еще надо заслужить.
– Но у нас другие традиции и первобытный уровень общения. Мужчины тебе этого не простят.
Моя старшая сестра формулирует это еще жестче: "Разница между тобой и другими русскими женщинами в том, что ты говоришь: "Я его трахнула", а русская женщина говорит: "Он меня трахнул". В этом есть оттенок унижения".
Русским женщинам надо научиться брать и перестать давать. Иначе наши мужчины так и будут смотреть на мир свиными глазками через стакан с водкой. Только настоящая женщина может воспитать настоящего мужчину. Львы родятся у львиц, а не у коров.
И потому я за развод, за эту попытку сказать самой себе: "Все только начинается". Я готова воскликнуть, как барон Мюнхгаузен: "Да здравствует развод, господа! Он уничтожает ложь, которую я так ненавижу!" Помните теорию "стакана воды"? Когда муж и жена боятся расстаться друг с другом, потому что некому будет перед смертью подать стакан воды? И знаменитый анекдот на эту тему. Умирает муж, смотрит тускнеющими глазами на старуху жену, которую всю жизнь ненавидел, и со стоном говорит: "Сука! Ведь даже пить перед смертью не хочется!"
ПРОВИНЦИАЛЬНЫЕ МУЗЫ
– Ты хочешь найти культуру в городе, где французские духи продают в разлив?
Знаешь, как их в народе называют? Бочковой "Шанель". И ничего, между прочим, даже пахнут.
Мой собеседник усмехается. Мы сдвигаем стаканы с водкой.
– Ну, за культуру! За нее, родимую!
В Хабаровске бабье лето. За окном один из тех сладких сентябрьских вечеров, которые пьянят больше, чем весенние сумерки. Для меня этот город – сплошное очарование, потому что родной. Прелестные, слегка сутулые, старинные особнячки на центральных улицах, красные, как осенняя листва. Бронзовые львы на постаментах, предмет забот добрейшей местной скульпторши. Не дай бог, если у львов облупятся носы, крик на весь Союз художников: "Львам не хватает бронзы!" В этом городе мне уютно, как огоньку спички в ладонях курильщика.. – А где в Хабаровске тусовка, – ну, там, поэты, художники, местная интеллигенция и все такое? – спрашиваю я у своего собеседника, матерого хабаровского интеллигента.
– Художники торчат в мастерских или в Бермудском треугольнике. Так называют местечко, где им выделили место под дачи.
– А почему Бермудский треугольник?
– Да зависают они там с концами. Как запьют, выманить невозможно. Это у них называется – "Уехать в Группу здоровья". У них даже профессиональная болезнь есть – цирроз печени.
Еще несколько лет назад хабаровские художники благоденствовали. Хлынувшие в город после перестройки японцы много и охотно скупали картины за умеренную (для японцев) цену. Сейчас все изменилось. Иностранцев стало меньше, таможня ужесточила правила вывоза картин (теперь на каждую работу нужен специальный документ). А местные богатеи вкладывать деньги в искусство не торопятся. Здесь все стремятся к прекрасному по дешевке. Картину, под которой висит ценник "семь тысяч рублей", могут продать и за сто рублей, если автору сильно хочется выпить.
К моему папе, Михаилу Асламову, ответственному секретарю хабаровского Союза писателей, явились с утра двое – художник и искусствовед. Обоих ломало с похмелья, но держались они молодцом. С собой они взяли картину с изображением семьи художника на даче – плотная женщина поливает из лейки голову мальчика.
Искусствовед не жалел слов, расписывая это дивное художественное полотно. Он просил заметить, что трава на картине зеленая, совсем как настоящая, а лица выписаны "ну, очень, очень ясно". После бесплатной лекции он спросил с надеждой:
"Нравится?" – "Хороша!" – подтвердил папа. "Слушай, дай нам на бутылку, а мы тебе картину подарим". – "Дарить не надо, – сурово сказал папа. – Я просто ее у вас куплю за бутылку водки". Взяв деньги, довольные деятели культуры удалились, чувствуя, что в буквальном смысле принесли искусство в массы. Передвижники, мать их! "Ты слушай, что было дальше! – возмущается папа. – Они пришли ко мне на следующий день и заявили, что забыли у меня картину. Я им говорю: "Не забыли, а продали ее. Я у вас ее купил". Тогда они говорят: "Надо доплатить.
Нам на бутылку не хватает". Представляешь?" Еще как представляю!
"Если, художник настоящий, то уже не имеет значения, что у него разные ботинки и он мочится под себя, – говорит Татьяна Давыдова, директор Хабаровской картинной галереи. – Вот у нас один талант вчера продал картину, я ему говорю: "Иди домой, к жене и детям". Он сегодня приходит, еще более мятый. Спрашиваю: "Ты где был?" А он мне так задушевно: "Веришь ли, Таня, купил вчера дочке три мороженых". – "Что, целых три?" – "Ну, два, – поправляется он. – И еще три пакетика лапши.
Прихожу домой, а жена стоит на пороге и говорит: "Вот я думаю, пускать тебя или не пускать". Тогда я ей кричу: "Смотри! Я денег принес!" И покидал ей в лицо деньги. А потом глянул, у меня только десятка осталась, на водку не хватит". И знаешь, что эта тварь сделала? – продолжает Татьяна. – Он вернулся в магазин, сдал пакетики с лапшой, купил водки и ушел в гости к графику Гурикову.
Талантливый человек талантлив во всем. Наши живописцы любят параллельно ударяться в поэзию, к примеру, или в журналистику. Один бессмертный автор заключил контракт с частной галереей на поставку картин, деньги взял вперед и исчез на три месяца. Когда хозяин галереи его наконец отыскал, художник заявил:
"Знаешь, друг, не могу я сейчас картины писать. У меня поэзия катит".
Мы уже привыкли, что люди творческие, они всегда с придурью. Без этого нельзя.
Вот наша скульпторша, к примеру, повадилась ходить на кладбище к художнику Ческидову, которого очень любила. Рядом с его могилой находится могила цыганского барона с роскошным мраморным памятником. Скульпторше очень нравилась и могила, и памятник барона, но огорчало то, что бедный Ческидов лежит в такой убогой, недостойной его могиле. Тогда она отодрала табличку с надписью "Ческидов" и повесила ее на могиле барона, а табличку барона унесла на место художника. Цыгане боролись с этим как могли. Когда им надоело, они ворвались в Союз художников и заявили: "Если мы еще раз ее на кладбище поймаем, убьем немедленно. Мы вас предупреждаем". Но мы все-таки надеемся, – добавила Татьяна, – что цыгане выкопают барона и перенесут в другое место. Так всем спокойнее.
Вообще, живой автор, – он как-то раздражает. Хлопот много. А как помер – жалко до слез".
Анатолий Нежинский, известный хабаровский живописец, на мой вопрос: "Кто в Хабаровске лучший художник?" скромно ответил: "Я". (Был бы дурак, если бы ответил по-другому.) Этот чудный бородатый человек пишет необычайно радостные по краскам картины: "Мистер Джаз", "Леди чувствует себя хорошо", "Леди чувствует себя плохо", "Член общества с членами". Он пригласил меня к себе в мастерскую на рюмку чая. Знаете, этот прелестный. набор семидесятых годов – маленький столик, ваза с конфетами, хрупкие чашки, коньячок, кресло-качалка? И чай не из пакетиков, а настоящий и заваривается при тебе. Чрезвычайно душевный прием. Пока я ела конфеты, Нежинский изложил мне все свои жизненные установки. Я не конспектировала, но тезисно это звучит так: "Космос – это память", "Время – это местоимение "я", следовательно, я и есть источник времени", "Город Хабаровск – это как аппендицит, толку от него никакого, а вырезать жалко" и т.д.
Когда стемнело, мы вышли на балкон, чтобы посмотреть с шестнадцатого этажа на ночной город. "Ночью все города красивы, – грустно сказал Нежинский. – Когда загораются огни, можно представить себе, что ты в Нью-Йорке или Париже. А проснешься утром, глянешь вокруг и думаешь:
"Господи! В каком же я дерьме!" – "Не в дерьме, – возразила я, – а просто в провинции. А здесь, как и везде, посредственности и дураки составляют неизмеримое большинство".
То, что ты в провинции, понимаешь после посещения старых местных театров. В них есть что-то от стареющих примадонн, что-то искусственное, изжитое, пахнущее прогорклой любовью, поддельной, линялой молодостью и несвежим, отталкивающим кокетством. Методы, с помощью которых администрация края пытается управлять театрами, напоминают о золотых партийных временах семидесятых годов, когда начальником КГБ B крае был некий Негодяев (милейший человек), а культурой руководили персонажи Могила и Клещ. К примеру, в театре музыкальной комедии недавно со скандалом сняли директора. Дело было в мае, во время торжественного празднования Дня Победы. В театре собралась пафосная публика – почетные граждане города, ветераны при орденах, пресса, а на сцене в президиуме сидели первые лица Хабаровского края, вся верхушка местной власти. Заиграли гимн, все встали, в это время пьяный рабочий сцены по ошибке опустил занавес, отделив президиум от зала.
