Ричард Йейтс - Плач юных сердец
И в тот день она знала, что все пойдет наперекосяк, как только он открыл ей дверь.
— Бог мой, бывают же дни! — сказал он. — Сегодня целый день ругался с агентом — он думает, что мне следовало бы уже закончить книгу, — а потом пришлось выкинуть из текста двадцать семь страниц, на которые убил, наверное, месяца полтора.
Он уже некоторое время пил виски — это было понятно и по голосу, и по запаху.
— Как другие-то живут, а? — воскликнул он и решительно дернул за брюки в районе промежности. — Юристы всякие, зубные врачи, страховые агенты? Играют, наверное, в гольф или теннис, ходят на рыбалку, а мне все это недоступно, потому что я все время должен работать. Ах да, утром еще пришла эта убийственная бумажка из налоговой — хотят от меня кучу денег. Все хотят от меня денег, даже телефонная компания, даже квартирный хозяин. Всего-то за месяц ему не заплатил, а у него уже конец света. Тебе этого, разумеется, не понять: богатые не знают, что такое деньги. То есть знать-то они знают, только не понимают, чего эти деньги стоят.
Они сидели друг напротив друга в полутемной гостиной, и Люси не сказала пока ни слова.
— Ну, я бы не сказала, что их цена мне совсем незнакома, — начала она, — но не будем сейчас в это вдаваться. Сейчас важно, чтобы все эти финансовые проблемы не отвлекали тебя от работы. Я могу дать тебе любую сумму, чтобы покрыть все долги.
И по его лицу было видно, что он не знает, что сказать. Ему, конечно же, хотелось, чтобы она это предложила, но он не думал, что она сделает это так быстро. Если сразу же принять предложение, вечер лишится всякого драматизма, а если проявить гордость и отказаться, можно остаться без денег.
Поэтому для начала он не сделал ни того ни другого.
— Что ж, — сказал он, — надо подумать. Принести тебе выпить?
Она не встречала еще человека, для которого выпивка была бы такой необходимостью, — даже ей вечер без алкоголя стал казаться неполноценным, — поэтому, когда она с некоторой нерешительностью принялась за свой бурбон с водой, ей особенно отрадно было думать, что пить ей на самом деле не хочется. Вкус ее почти не интересовал.
Впрочем, сидеть в этой большой, нелепо обставленной комнате ей тоже не особенно хотелось — с трудом верилось, что с некоторых пор она проводит здесь столько времени. Даже если это место ей когда-то и казалось своим — разве что в самом начале, — вспомнить это ощущение сейчас было нелегко.
Помимо дома, где жила ее дочь, сейчас на свете имелось только одно место, которое Люси Дэвенпорт считала своим.
Сегодня она девять часов проработала над картиной, которая была почти готова и почти безупречна. Еще день или два, и она ее закончит — будет понятно, что переделок и доработок больше не требуется, и мистеру Сантосу это тоже будет понятно. Вот там она была у себя дома: в светлой студии, с ее гулом голосов и замечательным запахом краски, где все решалось светом и линией, формой и цветом.
— Ладно, — сказал Карл. — Давай тогда решим уже этот вопрос. Налоговая требует что-то около пяти тысяч, и со всеми мелкими долгами понадобится, наверное, шесть. Что скажешь? Не смущает тебя такая сумма?
— По тому, как ты говорил, — сказала она, — я решила, что будет гораздо больше.
И она достала из сумочки чековую книжку.
— Срок выплаты можем установить какой посчитаешь разумным, — начал он. — И давай добавим к конечной сумме проценты по текущей ставке; не знаю, какая она сейчас, — выясню завтра в банке.
— Не вижу в этом никакой необходимости, Карл, — сказала она, подавая ему готовый чек. — Все эти разговоры о сроках платежа и процентных ставках совершенно ни к чему. Я даже не настаиваю на том, чтобы ты вообще возвращал эти деньги.
Он поднялся и зашагал по комнате, то и дело дергая себя за брюки; потом он повернулся и уставился на нее суженными, горящими от гнева глазами и проговорил, указывая на чек:
— Вот как! Ты, значит, не настаиваешь, чтобы я возвращал эти деньги. Ну, раз мне не надо их возвращать, я тогда скажу, что тебе нужно сделать. Возьми тогда этот чек, переверни и на другой стороне, над тем местом, где должна стоять моя подпись, напиши: «За оказанные услуги».
— Боже! — сказала Люси. — Боже, какая низость! Даже если ты пьян, Карл, даже если ты думаешь, что это всего лишь шутка, — все равно это низко.
— Ну вот еще один экземплярчик в мою растущую коллекцию, — сказал он и опять заходил по комнате. — Как меня только не называли, дорогая моя, но в низости меня еще никто не обвинял.
— Это низко, — повторила она. — Низко.
— Так, может, мы оба только и ждали этой сцены? Может, пора уже кончать? Может, пришло время друг от друга избавиться? Может, хватит тебе уже таскаться сюда из художественной школы, если ты не хочешь меня видеть? Может, хватит мне уже сидеть тут по вечерам в полуразбитом состоянии, оттого что мне не хочется видеть тебя? Господи, Люси, неужели ты до сих пор не поняла, что мы друг другу надоели до полусмерти?
Она стояла у шкафа, пытаясь найти свои вещи. Там было три или четыре платья, хороший замшевый пиджак и две пары туфель. Но нести все эти вещи было не в чем — не было даже бумажного пакета, который дают в магазинах, — и Люси махнула на них рукой и решительно хлопнула дверцей.
— Я прекрасно это понимаю, — сказала она. — Как минимум мне давно понятно — гораздо дольше, чем может тебе показаться, — что мне в твоем присутствии нестерпимо скучно.
— Отлично! — сказал он. — Чудненько! Значит, не будет никаких слез, да? Никаких взаимных обвинений и прочих глупостей. Мы квиты. Что ж, удачи тебе, Люси.
Но она ничего не ответила. Она лишь постаралась убраться оттуда как можно скорее.
Ехать до Тонапака было долго, и уже по дороге она пожалела, что не пожелала ему удачи. Может, тогда ее уход не получился бы таким грубым, да и потом, этому человеку действительно не мешало бы пожелать удачи. Теперь было уже не вспомнить, порвала она этот шеститысячный чек или просто бросила на пол в целости и сохранности. Но и это уже не имело значения. Если чек был целый, через несколько дней она, вероятно, получит его по почте в сопровождении изящно сформулированного раскаяния и сожаления. Тогда у нее будет возможность вернуть ему этот чек, сопроводив собственной запиской — предельно краткой, — и вставить в нее пожелание удачи особого труда не составит.
Глава седьмая
В пятнадцать лет Лаура потолстела килограммов на двадцать, и это была еще не самая удивительная из происшедших с ней перемен.
Слова типа «крутой» и «кайфовый» заменили в ее словаре все «прикольное», но что самое поразительное — теперь она вообще крайне редко пользовалась этим своим словарем.
Ребенок, который трещал без умолку с тех пор, как научился говорить, и порой доводил родителей до исступления своей явной неспособностью вовремя остановиться, — эта подвижная, нервная, худенькая девчонка приобрела вместе с избытком веса молчаливость и скрытность, и теперь ей почти всегда хотелось побыть одной.
Ее спальня, еще недавно набитая плюшевыми медведями и разбросанными по всем углам одежками для Барби, превратилась в полутемное тайное святилище сладостных сопрановых плачей Джоан Баэз[59].
Через некоторое время Люси обнаружила, что Джоан Баэз она еще как-то воспринимает — если слушать вполуха, в ее голосе можно было даже уловить нечто утешительное, — а вот Боба Дилана не выносит в принципе.
Откуда у мальчишки такая наглость — взять и присвоить себе имя поэта? Почему нельзя было научиться писать, прежде чем сочинять собственные песни, или поучиться петь, прежде чем исполнять их на публике? Почему этому псевдо-трубадуру нельзя было взять хотя бы несколько уроков игры на гитаре или хоть на этой убогой губной гармошке, прежде чем отправляться покорять сердца десятков миллионов детей? Иногда по вечерам, только чтобы не слышать этой музыки, Люси была вынуждена по часу, а то и дольше ходить по двору, сложив на груди руки или сжав их в замок у талии.
Когда грянули «Битлз», она сочла их вполне приличными, дисциплинированными исполнителями, только совершенно не понимала, зачем в своих первых записях они так старательно копировали звучание американских негров:
Вин А-а-а-а
Сей дет Са-а-син
А синк юл анда-стэн
Вин А-а-а-а
Сей дет Са-а-син
вона хэул йо хэн
Потом, когда они поуспокоились и вернулись к родным английским акцентам, она стала ценить их гораздо больше.
Убранство у Лауры в комнате состояло в основном из гигантских фотографий певцов и певиц, но однажды Люси увидела, как она вешает на стенку новый плакат, не имеющий к музыке никакого отношения. На самом деле плакат этот вообще ни к чему не имел отношения: это была репродукция абстрактной картины, которую мог написать любой сумасшедший.
