Кармело Сардо - Сорняк
Прошло несколько недель, и выплыли на поверхность старые обиды. Взаимным обвинениям не было конца. Кто-то жаловался, что его бросили одного в тюрьме, другие проклинали свою отправку на север, между тем как родственники оставались на Сицилии; иные сетовали на содержание в ужасных условиях, когда нельзя даже купить сигарет, у кого-то родные впали в нищету. Ссоры вспыхивали все чаще, по любому поводу. Напряжение нарастало с каждым днем.
Многие из нашей группировки легко сдавались правосудию не только потому, что сломались после тягот тюремного заключения, но и потому, что желали спасти семью от нищеты.
Стойко держалась только наша компания – в том числе по причине кровного родства. Но я знал, что и нас не хватит надолго.
Мы старались избегать ссор и размолвок, однако уголовная полиция не дремала и начинала изводить нас. Именно в те годы государство, которое бездействовало веками, вдруг решило показать свою силу в тюрьме. Заключенные, которые прежде жили довольно сносно, не могли понять причин столь сильного ужесточения режима.
Неужто все дело в строгом соблюдении закона? Что за чертовщина…
Наконец начался суд.
В зале заседания, примыкавшем к тюрьме, было отгорожено пространство, где на скамьях могло разместиться более сотни подсудимых.
Клетки слева предназначались для нас, членов “Стидды”. Какими же мы были молодыми, даже юными: иным еще не исполнилось и тридцати лет. Отправляясь на первое слушание, мы умудрились даже принарядиться. Оделись с шиком, даже, пожалуй, излишним. Ведь в зале суда были журналисты и телевидение, а нам нельзя было ударить в грязь лицом.
Справа находились клетки со стариками мафиози – они вырядились, как крестьяне к воскресной мессе. Униженные и смиренные, они уселись на скамьи. Процесс длился более года, и никто из них не хотел давать показаний. Иногда кто-нибудь поднимал руку, чтобы робко, до тошноты робко, попроситься в туалет: все они страдали от воспаления простаты. Но за кротостью и покорностью судьбе – все мы знали это – скрывались хитрость и безжалостный фанатизм. А мы были зелеными юнцами, отчаянными и очень глупыми.
В тот первый день в суд пришли наши родственники. Они сидели вместе с остальной публикой, далеко от нас. Им запретили обмениваться с заключенными любыми знаками, возбранялось даже здороваться с обвиняемыми, иначе родственников немедленно удалили бы из зала.
Я сразу различил в толпе мать и сестер, они искали свободное место. Увидев меня, они заулыбались. Но я понимал, что это вымученные улыбки.
Рядом с матерью я заметил симпатичную блондинку. Меня чуть удар не хватил: Ирина?! Я поспешно спрятался за спинами товарищей. Она не должна видеть меня таким жалким, в этой клетке, куда нас затолкали, как цыплят на суп. Разумеется, она не признает во мне того Антонио, с которым занималась любовью на лестничной площадке. Пять лет тюрьмы явно не скрасили меня, и я не желал, чтобы она видела меня таким. Пусть сохранит обо мне светлое воспоминание. Я махнул рукой своему адвокату, чтобы тот подошел ко мне, пока Ирина отчаянно пробивалась сквозь толпу к клетке, пытаясь отыскать меня и поздороваться. Я попросил адвоката передать моим родным, что мне пришлось уйти в камеру и я вернусь только после того, как Ирина уйдет. Адвокат направился к ним, и вскоре взгляды матери, сестер и Ирины обратились в мою сторону – тогда я одарил их своей самой очаровательной улыбкой и послал воздушный поцелуй.
Прежде чем пришли судьи и началась перекличка, я предупредил полицейских, что плохо себя чувствую, и попросил отвести меня в камеру. Оказавшись в камере, я бросился на койку и стал размышлять над своим решением. Я поступил правильно. Я вспоминал те грустные дни, когда моя мать вставала на рассвете, чтобы приготовить еду отцу, вспоминал долгий путь к тюрьме и бесконечное ожидание перед дверью зала свиданий. Нет. Довольно воспоминаний.
Я заметил, как сильно постарела моя мать за годы, пока отец сидел за решеткой. Я не хотел, чтобы женщина, которую я люблю, принесла себя в жертву: со временем она возненавидела бы меня, и лучше покончить с этой историей раз и навсегда.
В отличие от своих товарищей, которые продолжали тратить миллионы лир на адвокатов, я прекрасно понимал, что для нас нет надежды на спасение. Бесполезно обращаться за помощью к силам правопорядка. Никто не спасет нас от тюрьмы. Слишком много наших прежних сообщников сотрудничало с правосудием, а обвинители наверняка в сговоре со следователями.
Как бы то ни было, посовещавшись с товарищами, я предложил им публичное покаяние – так мы хотя бы избежим пожизненного заключения. Но мое предложение поддержали лишь единицы, большинство же отвергло его с презрением. Итак, нам пришлось уступить. Было совершенно очевидно, что мы обрекаем себя на погребение заживо. Неужели мои товарищи могли питать какие-то надежды?
– Мы не мафия, – пытался я убедить своих друзей, – однако начинаем вести себя, как мафиози. Разве вы не понимаете, что мы играем по их правилам и следуем закону круговой поруки? Разве не догадываетесь, что вас хотят упечь за решетку на всю жизнь? Усвойте же, мы станем сильней, если у нас появится надежда выйти на свободу.
Ничего не поделаешь. Они думали, мое предложение продиктовано отчаянием, ведь мне уже нечего терять. Они не понимали, что им тоже пришел конец и адвокаты преследуют только одну цель: поживиться на славу за их счет. Если у человека есть надежда спастись от сурового наказания, он готов отдать все свои сбережения. И законники отлично знали это и ненавидели меня за то, что я советовал друзьям отозвать мандат. Некоторым из товарищей я откровенно высказывал свое мнение и убеждал их в том, что бесполезно вызывать из Рима адвокатов с громким именем – хотя бы потому, что те адвокаты гораздо хуже местных защитников разбирались в историческом контексте, в котором свершились все наши дела.
Как я и думал, мне дали пожизненное. Против меня собрали неопровержимые доказательства. Некоторые из этих доказательств были взяты из материалов старых процессов, истекших за давностью лет.
В нашем судебном разбирательстве не было ничего кафкианского, как пытались представить нам это адвокаты. Ничего абсурдного и парадоксального. Кафка же пытался описать слепой, лишенный логики и непредсказуемый бюрократический механизм. Напротив, я не без удивления обнаружил, что наши следователи отличались высоким профессионализмом.
Особенно меня поразили съемки, сделанные скрытыми камерами, которые полиция установила в наших домах – а мы-то считали их самыми надежными убежищами. Невероятно: я видел себя в черно-белых кадрах на экране и отчетливо слышал свой голос. Какими же мы были наивными. Тогда я понял, что в течение долгого времени полиция не предпринимала против нас никаких мер, потому что собирала доказательства. И эти доказательства настолько весомые, что защищаться бессмысленно. Подавляющее большинство обвиняемых, как я заметил, не смогли противопоставить обвинениям достойных аргументов.
Я наконец осознал силу государства в борьбе с организованной преступностью. Огромное количество людей и передовых технологий было задействовано, чтобы уничтожить нас.
Мне стало смешно при воспоминании о том, как однажды мы решили обзавестись специальным аппаратом для обнаружения микрочипов. И мы даже находили те жучки, которые следователи, играя в поддавки, позволяли нам обнаружить, чтобы отвлечь наше внимание. На самом же деле они постоянно прослушивали наши разговоры, а когда не могли нас услышать, хорошо знали, где мы находимся. Против сил правопорядка с их ультрасовременным оружием мы были словно папуасы с копьями. Наше поражение было предопределено.
Во время судебного разбирательства я не только осознал мастерство уголовной полиции и значимость проведенного ими расследования, но также значимость последствий этого расследования.
Прежде у меня было поверхностное, далекое от реальности видение нашей войны, но после всего, с чем я столкнулся на суде, не осталось и следа от моего идеализма и глупых романтических установок, которые поддерживали мой дух.
Я узнал о низких поступках и предательстве разных группировок. Понял, что в наших действиях не было ничего благородного и правильного. Мы убивали людей, исходя из узких, эгоистичных побуждений, и часто меняли свое мнение. Впоследствии вскрылось слишком много подлостей. Например, история о том, как один из наших сообщников выстрелил в голову своему другу детства – только потому, что ожидал одобрения этого поступка мафией.
Впрочем, тот друг чудом спасся и открыл имя своего неудачливого убийцы. Или возьмем еще один характерный случай: “Коза Ностра” пообещала ребятам из “Стидды” тонну блоков с сигаретами, желая убедить их, будто мафия испугалась и хочет привлечь ребят на свою сторону. В действительности мафия решила перерезать парней, пока те будут разгружать сигареты. Или эпизод, когда один мафиози предложил юнцам, укрывающимся от правосудия, погостить у него в деревенском домике, а потом вызвал своих шестерок, и те убили гостей.
