Александр Минчин - Лита
— А когда были лучшие годы нашей жизни?
И сам себе ответил. Никогда.
Да что там годы. Дни. Возможно, один день, тогда… Когда она приехала и сказала, взволнованно дыша:
— Поцелуй меня. Я хочу быть твоя.
Она была девушка. Нецелованная. Тогда — пятого мая… а потом было девятое мая. И вдруг мне пришла в голову страшная мысль: не начни она встречаться со мной, ее бы никогда не изнасиловали. Хотя кто знает, что было, если бы…
Литы нет на следующий день на занятиях тоже. Я сижу на лекции, один, достаточно высоко и вижу всю аудиторию, спускающуюся амфитеатром вниз. Когда она здесь, мне мешает ее взгляд, когда ее нет, мне не хватает его.
Способность слова к выражению чувства…
От нечего делать я попытался писать рассказ, но уже после шестой фразы зачеркнул все и бросил. Почему именно это я начал писать, не знаю.
«Житуха».Они взяли бочонок водки, палку колбасы и пошли в райские кущи, что находились во дворе 5-го ЖЭКа.
Дальше шли остальные пять фраз.
Октябрь, дождь, грязь. Темнота на улицах. Как выглядит солнце? Светло. Или солнечно. Тянется тоскливая неделя, которую не избежать, не пережить — невозможно. Лита загадочно не звонит… Странно, но я рад, что она не надоедает. Я звоню сам — только Вике. Забыться, забыть.
— Алеша, я так рада. Ты хочешь пригласить меня на свидание?
— А ты пойдешь?
— Я побегу.
— Ты хорошая девочка, Вика. Это я не для тебя.
— Где мы с тобой встретимся?
— Хочешь поехать погулять в Лужники?
— Очень.
— Я заеду за тобой через полчаса.
— Я рада.
Я вешаю трубку и беру машину отца.
В Лужниках, как ни странно, убрано. И нет еще месива — из осени и грязи. Я заезжаю с Савинской набережной, ставлю машину на тротуар у входа и открываю Вике дверь. Она в красивых сапожках, поочередно опускает ноги на влажный, темный асфальт. И распрямляется во весь рост. Грация и совершенство. Что ж мне не так? Почему меня тянет в омут.
— Алексей, я хочу тебе задать вопрос.
Мы прошли через турникет и уже шли по Лужникам. Интересно, как в голову нашим тупым руководителям пришла идея построить этот прекрасный парк. Наверно, по ошибке.
— Ты помнишь, когда мы с тобой виделись последний раз?
Кажется, в сентябре, но я не хотел вдаваться в этот бесполезный диалог.
— Нет.
— На выставке художников — в сентябре.
Я почему-то сразу вспомнил о Лите, которая не захотела пойти на эту выставку. В первый раз…
Мимо нас прошла тройка озорного вида ребят. Возникшая из ниоткуда. Я подумал, что вечером в Лужниках можно найти массу «приключений».
— Что ты хочешь сказать?
— Я хочу, чтобы мы виделись чаще, без перерывов по нескольку недель.
— Я не думал, что ты желаешь видеться со мной, когда я в плохом настроении. Я сам с собой не хочу видеться.
— Мне безразлично, я хочу видеться чаще.
— У тебя учеба, съемки.
— В табели о рангах ты стоишь на первом месте. Они стоят далеко позади…
— Я весьма тронут.
Она взяла меня под руку, и какое-то время мы шли молча. Она была девочка удивительного такта и всегда знала, когда остановиться. И не переступать. В ней вообще было много интересного, но она не интересовала меня. Как жаль. Как по-человечески, искренне жаль.
— Какую книгу ты сейчас читаешь, Алеша?
Я не удивился неожиданной смене разговора. Она это умела деликатно делать. Ее вообще всегда интересовало, что я делаю, что я читаю, о чем я думаю. Кому еще было интересно, о чем я думаю… Никому.
— Фицджеральда, «Ночь нежна».
— У него есть чудесный роман «Последний магнат».
— О кино и тех, кто его делает. К сожалению, не оконченный.
— Мне очень нравится история любви главного героя к девушке, которую он случайно встретил. А его любила другая, безответно…
Я шел, прислушиваясь к шорохам в деревьях и кустах.
— А что ты читал до этого?
Для нее это было само собой разумеющееся, я все время что-то читал.
— «Над пропастью во ржи». Сэлинджера.
— Он твой любимый писатель?
— Да. Я читаю эту вещь шестой раз. Но, к сожалению, он очень мало написал. Всего две книги. Живет затворником, на ферме.
— Может, это и к лучшему. Многие пишут собрания сочинений, а их читать невозможно.
Я невольно улыбнулся.
— Да. Видимо, он все сказал, что ему нужно было.
— А ты собираешься когда-нибудь писать?
— Как твоя мама? — ответил я на ее вопрос вопросом.
— Интересовалась, куда ты исчез.
— И что ты сказала?
— Что ты очень занят — учебой!..
Я чуть не рассмеялся.
— Могла бы что-нибудь получше придумать.
— Я не хочу ничего придумывать!.. — Она осеклась.
— Извини, — сказал я.
— Это ты меня… Я сорвалась, чисто нервное. Как твой брат?
— Исчез куда-то, я его уже давно не слышал.
— Брат встречается с какой-то девушкой, твоей знакомой, уже давно. И чувствует себя, кажется, виноватым.
Я не обратил внимания на ее слова. Странно, что он мне не сказал.
— Он тебе звонит?
— Иногда. Когда хочет исповедаться.
— На свидание не приглашает?
Она покачала головой.
— Я надеюсь, он не с тобой встречается?! — пошутил я.
— Я бы с ним не встречалась. Раз я встречаюсь с тобой. Тебе это не приходило в голову?
— Я пошутил.
Она прильнула губами к моей скуле.
— Алеша, я чувствую, что я тебе в тягость. Почему у нас с тобой ничего не получается?
Уже показалась горящая в темноте буква «М» — метро «Ленинские горы». Мы шли по касательной к Пушкинской набережной, за теннисными кортами. Я уверен, что в городе рубиновых звезд никто не знал, где такая.
— Ты неправильно чувствуешь, — сказал я. — Мне интересно с тобой встречаться, просто не всегда получается.
Наши шаги вошли в темный, неосвещенный кусок Лужников, мы двигались к теннисным кортам. Ее голова успокоилась на моем плече.
— Не надо, Алеша… Не продолжай, я могу делать вид, что я ничего не понимаю, для тебя, но ты же не хочешь, чтобы я была «плохой актрисой».
Я поцеловал ее в щеки и уголок губ за эти слова. В лунном свете мелькнули две тени, и я освободился от драгоценной, знаменитой ноши, чтобы быть готовым. Она вздрогнула.
— Что случилось?
Я не ответил. Слух напрягся максимально, с невероятной силой, чтобы знать откуда. Секунды выигрывают сражения.
— Алеша…
— Тш-ш. Возможно, показалось…
— Что показалось? — Она взяла меня опять под руку. Я освободил руку опять.
Тени больше не появлялись. Возможно, передумали… Или выбирали только одиночек.
Мы вышли на набережную с другой стороны Лужников и повернули назад, пройдя на сей раз по прямой, вдоль дамбы, мимо большого проспекта, Новодевичьего кладбища, озера позади. И опять вышли на набережную.
Было около одиннадцати вечера, все опустело и обезлюдело, сюда не доносились никакие звуки или шорохи. Как будто в заколдованном городе.
В машине она попыталась со мной целоваться, но я был абсолютно отрешен. Она отвернулась и смотрела на воду, не спеша текущую мимо. Был какой-то редкий миг. Но и он прошел. Впереди меня ждал страшный ад. Дверцу которого Вика только что отворила.
Я подвез актрису к дому, и она сказала с мягкой улыбкой:
— Хочешь подняться, выпить чай, ты, наверное, голодный? Целый вечер прогулял со мной.
Мне хотелось горячего и хотелось есть, к тому же я был на машине, и мне не надо было думать, как добираться домой. Но при мысли, что предстоит увидеться с ее мамой и смотреть ей в глаза, мысли о чаепитии отпали как-то сами собой.
— Уже поздно, да и неприлично появляться в приличных домах…
— Если я приглашаю, значит, это прилично.
— Я знаю, Вик, я поеду, завтра институт.
— Вот видишь, значит, я сказала маме правду, что ты занят учебой.
Мы рассмеялись одновременно. Я поцеловал ее в красивый лоб на прощание.
По Бережковской набережной я пронесся, как пуля, и ровно в двенадцать вошел в дом. Чтобы выслушать очередные тирады и филиппики ученого отца. Все сводилось к оригиналу и было не оригинально: что я себе думаю и думаю ли я что-нибудь. Когда мыслю начинать заниматься и что завтра — институт.
Я не отвечал, зачем отвечать, если это повторялось каждый вечер. А деться мне было некуда. В данном случае я знал, что его волновала машина и что с ней все в порядке. Не дай бог, не поцарапали. Для меня это была «железка на четырех колесах». На что он, скорее всего, справедливо говорил: «Ты заработай, а потом посмотрим, как ты будешь относиться».
— Мне никто не звонил?
— Звонили, да забыли представиться, — уже шутит он.
Ночь я сплю беспокойно, и мне снится что-то нехорошее. Ванна, трусики, колготки. Какие-то интимные телодвижения, очень эротические, которые рассмотреть я не могу. Что-то знакомое и совершенно незнакомое.
