Сергей Довлатов - Речь без повода... или Колонки редактора
И вот мы здесь. Кругом свобода, демократия и плюрализм!
Нам скомандовали — можно! Можно все. Можно думать, читать, говорить…
Какое это счастье — говорить, что думаешь!
Какая это мука — думать, что говоришь!
Говорить умеет всякий. (На Четырнадцатой улице есть попугай в зоомагазине. Говорит по-английски втрое лучше меня.)
А вот думать — не каждый умеет. Слушать — и то разучились.
Казалось бы — свобода мнений! Очень хорошо. Да здравствует свобода мнений! Для тех, чьи мнения я разделяю.
А как быть с теми, чье мнение я не разделяю?!
Заткнуть им рот! Заставить их молчать! Скомпрометировать как личность!..
Дома бытовало всеобъемлющее ругательство «еврей». Что не так — евреи виноваты.
Здесь — «агенты КГБ». Все плохое — дело рук госбезопасности. Происки товарища Андропова.
Пожар случился — КГБ тому виной. Издательство рукопись вернуло — под нажимом КГБ. Жена сбежала — не иначе как Андропов ее ублудил. Холода наступили — знаем, откуда ветер дует!
Слов нет, КГБ — зловещая организация. Но и мы порой бываем хороши. И если мы ленивы, глупы и бездарны, то Андропов тут ни при чем.
У него своих грехов достаточно…
Так давайте же взглянем на себя критически и беспристрастно. Будем учиться выслушивать своих противников. Терпимо относиться к чужому мнению. Соблюдать элементарные приличия.
Давайте учиться жить по-человечески!
И учтите, если кто-то возражает, я буду считать его агентом КГБ…
«Новый американец», № 42, 26 ноября — 2 декабря 1980 г.КР КАЖДОЕ УТРО…
Каждое утро мы распечатываем десятки писем. Значительная часть приходится на мою долю.
Письма бывают самые разные. Умные и глупые. Дружеские и враждебные. Деловые и лирические…
Как разнообразны эти письма! Как широк диапазон человеческих эмоций!
Один корреспондент назвал меня «современным Чеховым». Другой — «смердящим литературным отбросом». Увы, заблуждается первый. Надеюсь, погорячился второй…
Доброжелательных писем — больше. И читать их гораздо приятнее.
Многие благодарят нас за «Литературное приложение».
«Щедрый подарок!» — восклицает Лариса Котлер (Астория).
Читая это, я испытываю легкую неловкость. Похоже, что нас благодарят за своевременно возвращенный долг.
Мы обратились к читателям за помощью. Учредили «Клуб-100». На призыв откликнулись десятки людей. В целом образовалась значительная сумма. Редакция приобрела дорогую наборную машину. Остальные деньги ушли на «Литературное приложение». Цена газеты осталась прежней.
Стоит ли нас за это благодарить? Скорее, мы должны благодарить читателей…
Но тут забеспокоился Орлов. Ему, видите ли, необходимо «Спортивное приложение».
Батчан и Шарымова тотчас заявили, что кино важнее спорта. Хитроумно ссылаясь при этом на затасканную цитату из Ленина.
Нина Аловерт все чаще заговаривает о театральных страницах. Бланк отвоевывает место для рекламы.
«Литература — это, конечно, хорошо, — тихо ворчит Александр Гальперин, — но есть дела и поважнее». Как вы уже догадались, Гальперин мечтает расширить политический отдел.
Конечно, «Новый американец» и дальше будет расти. Рано или поздно станет выходить каждый день. Все зависит от читателей, от их активности, от их приверженности к газете.
Кое-что осуществимо лишь в ясном будущем. Например, Галина Сальникова из Лос-Анджелеса пишет:
«…Зачем мне нью-йоркская телепрограмма? Нельзя ли давать по каждому штату?..»
Распечатав это письмо, Меттер громко застонал. Действительно, пожелание госпожи Сальниковой — неосуществимо. В каждом штате — своя телевизионная программа. И каждую надо перевести с английского. А переводчик у нас один. Все тот же Александр Гальперин. Вот так и живем…
Наша сила — в единодушии и бескорыстии. Хотя проблем у нас — масса. А если силу разделить на массу, получится что? Вот именно…
«Новый американец», № 44, 10–16 декабря 1980 г.КР КОГДА МЫ СОЗДАЛИ ГАЗЕТУ…
Когда мы создали газету, администрация «НРС» заявила:
— Нашим авторам печататься в этом самом «американце» категорически запрещается. Либо — мы, либо — они!
— Они! — сказали трое ведущих сотрудников «НРС».
И перешли в нашу газету. (С резким понижением зарплаты.)
Внештатные авторы действовали по-разному. Некрасов, Гладилин, Максимов — решительно пренебрегли ультиматумом. И печатаются в обеих газетах.
Авторы попроще страшно напугались. Стали звонить:
— Мы бы и рады… Да Седых запрещает… У него большой тираж… А мы заинтересованы в рекламе… И вообще…
Ладно. Мы не в претензии. Нам своих авторов хватает…
Тут появляется у нас статья Вайля и Гениса — «Ответственность». Резкая, полемическая статья о литературе.
Статья вызвала бурную реакцию. Потянулись критические отклики и заметки. Кое-что мы опубликовали. Кое-что отвергли.
— Как это так?! — спросили отвергнутые авторы. — Вы же демократическая газета! Вы же смелые и решительные! Вы же печатаете что угодно!
— Нет, — сказали мы. — Мы печатаем то, что нас интересует. Нас и наших читателей… Демократизм и неразборчивость — вещи разные!
Затем мы сказали:
— Пошлите свои опусы в «НРС».
Авторы грустно рассмеялись…
Что же получается?! Свои милые юморески Басков и Заяц посылают в «НРС». А критические заметки — нам. Значит, критиковать нас Седых разрешает?!
Разве не парадоксально?! Единственная газета, публикующая критические материалы — наша. Обругать «Новый американец» можно только в «Новом американце»!..
Есть такой писатель — Суслов. Сначала печатался у нас. Хвалил нашу газету. Потом ему запретили. Теперь печатает в «НРС» свои замечательные очерки. Критические же материалы о «Новом американце» посылает в «Новый американец».
Говорят, такие же фокусы выделывал пьяный Есенин. Обедать ходил в дорогой, фешенебельный ресторан. А затем шел в ресторан попроще — сквернословить и драться.
Русская пресса в Америке — обтекаема и снисходительна. Одного лишь Брежнева критикуем с энтузиазмом.
И вот появилась газета, не боящаяся дискуссий. Не уклоняющаяся от критики и самокритики. (Кто читал в «НРС» хотя бы один самокритичный материал?) Короче, появилась смелая газета. Все обрадовались. И первым делом начали критиковать сотрудников этой газеты…
Представьте — идете вы с друзьями. Неожиданно к вам пристают хулиганы. Вы начинаете драться. Потому что вы смелый и решительный. А друзья миролюбиво отходят в сторону.
В результате, у вас фонарь под глазом. А у друзей — хорошее настроение.
Так вот. Пусть будет хорошее настроение — у всех. Или — у каждого по фонарю…
«Новый американец», № 45, 17–23 декабря 1980 г.ПРОДОЛЖЕНИЕ «НЕВИДИМОЙ КНИГИ»
Выступление на международной конференции «Литература в эмиграции: третья волна» 16 мая 1981 года
Разрешите начать выступление с фокуса. Или с загадки. Догадайтесь, что у меня в кулаке?
Можете не стараться. Все равно не угадаете.
В кулаке находятся мои произведения. Все мое литературное наследие. Более двух тысяч страниц неопубликованных рукописей.
Рукописи сняты на микропленку. Вывезены из Ленинграда чудесной француженкой. (Фамилию ее просили не оглашать.)
Француженка занималась не только моими делами. Ей многим обязаны десятки русских литераторов и журналистов.
Из Союза француженка увозила рукописи, письма, документы. Туда везла книги, газеты, журналы. Порой — десятки экземпляров. Как-то раз в Ленинградском аэропорту она не могла подняться с дивана…
Так проникает на Запад русская литература. Я думаю, этим можно гордиться. Наши сочинения приравниваются к оружию, к взрывчатке…
Я хочу вручить эту пленку Илье Левину для его музея. Не потому, что мои рукописи так уж ценны. Вовсе нет. Я считаю эту пленку крошечным обелиском нашего безумного времени. Памятником нашего унижения, нашей жизнестойкости и нашего триумфа…
Я начал писать рассказы в шестидесятом году. В самый разгар хрущевской оттепели. Многие люди печатались тогда в советских журналах. Издавали прогрессивные книжки. Это было модно.
Я мечтал опубликоваться в журнале «Юность». Или в «Новом мире». Или на худой конец — в «Авроре». Короче, я мечтал опубликоваться где угодно.
Я завалил редакции своими произведениями. И получил не менее ста отказов.
Это было странно.
Я не был мятежным автором. Не интересовался политикой. Не допускал в своих писаниях чрезмерного эротизма. Не затрагивал еврейской проблемы.
Мне казалось, я пишу историю человеческого сердца. И все. Я писал о страданиях молодого вохровца, которого хорошо знал. Об уголовном лагере. О спившихся низах большого города. О мелких фарцовщиках и литературной богеме…
