Роман Сенчин - Информация
Офицер приостановился, взглядом оценил меня, поморщился, будто увидел бомжару, и углом рта вякнул:
– Пропустите его.
Менты расступились на полшага, я шмыганул в отверстие, не забыл пискнуть «спасибо» и заспешил прочь, мысленно проклиная этот футбол вживую и все геморрои, которые ему сопутствуют.
Вообще в те месяцы мне невероятно тяжело было переносить скопление людей, разговаривать, спорить, слышать потоки слов. Я даже телевизор почти не смотрел – уши начинало свербить от скороговорок болтающих шоуменов, актеров, ведущих информационных программ.
И в то же время чувствовал страшное, беспросветное одиночество. Засыпать снова стало мучительно трудно. Я ворочался на диване, то сжимал, то разжимал веки, старался думать о чем-нибудь легком, не касающемся меня – все остальное немедленно заставляло вспомнить о придавивших меня проблемах… Включал тихо музыку, именно музыку, без слов, и погружался в звуки, уплывал вместе с ними в сон. Но когда, казалось, уже почти оказывался там, в теплом и ласковом мирке, живительном, желанном состоянии, – что-то немедленно хватало меня и тащило обратно. Возвращало в надоевшую, осточертевшую реальность, от которой я так хотел отдохнуть хоть пять-шесть часов… Да, что-то вытряхивало, и я легко, будто и не плыл только что отсюда прочь, распахивал глаза, пялился в полутьму комнаты; музыка сразу становилась противной и лживой; я вырубал ее.
Зажигал свет, смотрел на часы. Был час, или два, или три. А подниматься нужно было в восемь… Я брал какую-нибудь книгу из стопки возле дивана. В ней были и тогдашние новинки, которые сейчас пылятся где-то под диваном, и любимые с юности «Путешествие на край ночи», «Тошнота», по-прежнему находящиеся под рукой, но тоже запыленные… Я мусолил книги каждую ночь, но вряд ли в итоге прочитал за несколько месяцев хоть двадцать страниц.
Да, чтение не спасало от бессонницы. Я включал ноутбук, путешествовал по Интернету или играл в стрелялки. Но и это чаще всего не утомляло; тогда я открывал порносайты.
Впервые я увидел фотки с голыми женщинами лет в десять. Кто-то из пацанов принес их в школу – маленькие помятые карты. На шестерках-десятках были изображены просто женщины без одежды, а на старших – уже с выставленными напоказ гениталиями. Помню, отвращение боролось тогда с любопытством, меня подташнивало, но я не мог оторвать взгляд от этих тел с торчащими грудями и темными отверстиями между ног…
С нарастанием перестройки нарастал и поток картинок, журналов; лет в тринадцать я увидел «Эммануэль», лет в четырнадцать – уже настоящую порнуху по видику… Меня поражало количество и разнообразие женщин и девушек, снявшихся во время совокупления, раздвигающих перед камерой белые гладкие ляжки и долбящих себе в отверстие пальцами или всякими похожими на мужской член предметами. И как-то во время очередного просмотра порнонарезки дома у одного приятеля я не выдержал и спросил вслух: «Зачем они это делают?» – «Эт приро-ода», – ответил мне кто-то сладостно, будто тоже занимаясь в этот момент сексом. «Да нет, я про то, что зачем соглашаются, чтоб снимали?» – «За деньги еще не на то согласишься», – сказал другой парень, кажется, старший среди нас.
Этот ответ меня устроил тогда. Хотя, скорее всего, многие идут на эти съемки не только из-за денег. У женщин есть эта потребность показать свое тело, продемонстрировать миру, как они умеют быть с мужчиной, с несколькими мужчинами, друг с другом, как изгибаются и стонут при этом, как бурно испытывают оргазм. Демонстрируют, в общем, что они полноценные женщины – крепкие, сильные, выносливые.
Может, природой это так устроено, пришло из тех веков, когда еще не было семей, а была свобода, и наверняка этот инстинкт правильный, честный, но цивилизация укрыла женщин кучей одежд, обложила массой запретов и ограничений. Миллионы в каждой стране подчиняются этим запретам, одежду снимают только наедине с законным супругом, а десятки тысяч или сотни тысяч разными способами показывают миру, что они настоящие самки. Хотя большинство из этих десятков и сотен тысяч все же опасаются полного освобождения. Попробуйте предложить проститутке или лучше бляди без комплексов заснять секс с ней, и девяносто процентов решительно откажутся от этого, даже деньги не помогут. Им нужно сохранять хоть какую-то преграду, точнее, некоторую видимость приличия. Вот, дескать, Юлька дала тому, тому и тому, и еще тому, да всем, кого ни спроси, но у нее сохраняется право кому-то не дать – она в любой момент может ответить на домогательства очередного самца, требующего секса и утверждающего, что она дает всем: «А ты видел, что я давала? Не видел? Ну и отвянь».
А когда секс с тобой увидели миллионы мужчин, и с определенной их частью ты потенциально можешь когда-нибудь повстречаться, сохранять эту видимость приличия наверняка невозможно. Пусть не каждый станет нагло лезть к тебе, но в душе-то будет считать, что и так тебя трахнул: пусть отделенная стенкой экрана, ты была абсолютно открыта, ты показала все и всяко.
Конечно, найти партнера для совокупления такой особи не составит труда (впрочем, как знать), но женить на себе кого-то действительно по любви, создать в семье (если она создастся) нормальные отношения вряд ли выйдет. Не могу представить себя на месте мужа, который знает, видел, что его жена до встречи с ним перетрахалась с сотнями мужчин.
И каким образом такие женщины воспитывают детей, каково видеть, что они взрослеют, и знать: сын, дочь вполне могут увидеть запись, где их мама, давно уже благопристойная женщина, проделывает умопомрачительные сексуальные трюки.
В юности я об этом почти не задумывался. Порноактрисы не воспринимались как живые люди, имеющие какие-то еще дела, кроме секса. Скорее, казались этакими заведенными куклами, которые не едят, не ходят по улицам, не прибираются в квартирах, не стоят в очереди к кассе в универсаме; у них не бывает критических дней и плохого настроения. Да, этакие, созданные лишь для секса под камеру, куклы.
Потом на довольно долгое время я совсем забыл о них – у меня появились Наталья и Вера, между которыми я разрывался. Девушки не знали о существовании друг друга, но, кажется, догадывались. Наверняка и у каждой из них был кто-то еще, кроме меня. Но все мы делали вид, будто мы друг у друга единственные, дарили друг другу подарки, весело проводили определенное количество часов в неделю, признавались друг другу в любви… Когда Наталья стала моей женой, Вера просто исчезла с горизонта – исчезла легко и незаметно. И, думаю, не очень переживала от того, что не связала со мной судьбу.
Во время супружества я изменял Наталье, но изменял без влюбленностей – ехал в командировку и, не зная, чем занять час-другой перед сном, заказывал проститутку; одно время посещал в Москве, на «Соколе», одну индивидуалку, Вику, хорошую девушку с крашеными желтыми волосами и отличной фигурой. Платил за два часа пять тысяч рублей и получал порцию первоклассного секса плюс массаж. Потом Вика уехала; я жалел, но не особо. Была – хорошо, не стало – что ж, ладно.
После разбега с Натальей мне довольно долго было совсем не до женщин. Хотя и влюбился вскоре в Ангелину, но, как сейчас понимаю, именно мужской страсти к ней не испытывал. То есть почти не испытывал – в первую очередь мне нужно было в кого-то влюбиться и, главное, почувствовать, что меня любят, что кому-то я нужен и дорог. А секс – он уже где-то на втором плане.
С Ангелиной такой взаимной связи не получилось; с Аллой оказалось слишком бурно, до невыносимости. С проститутками было все-таки противно, да и не давали они чувства любви, конечно…
И вот я торчал один в своей просторной квартире и не мог спать. Не мог быть один. И, перепробовав разные занятия, в итоге открывал порносайты и смотрел ролики. Их были сотни и тысячи. И девушек, женщин, старух были сотни и тысячи. Все они более или менее одинаково скакали на лежащих и сидящих самцах, одинаково брали в рот, одинаково стояли раком, одинаково подставляли лица под брызги спермы.
Я смотрел и не мог понять, зачем смотрю. Возбуждения не было никакого, любопытства тоже. Лишь усиливалась тяжесть в груди, острее давила тоска, что-то внутри горла душило. И часам к пяти я, полумертвый, валился на постель и засыпал или, может, терял сознание. А в восемь звонил будильник.
Да, я только что утверждал, что был уверен: взаимной связи у нас с Ангелиной не получилось. И вроде бы тогда, весной две тысячи восьмого, она стала прошлым, перевернутой страницей, как говорится… Я вспоминал ее все реже, надежды на то, что мы будем вместе, не было уже никакой, но та новость, на которую я наткнулся в первых числах мая, почти случайно зайдя в ее «ЖЖ», оказалась неожиданно очень болезненным, очень сильным ударом.
Наверняка здесь кто-нибудь хмыкнет: опять удар, что же это у него все удары да удары?! Но это именно так, и другого слова я подобрать для цепи тех событий не могу. Именно удары, удар за ударом – известие об измене жены, история с ногой, геморрои с квартирой, парализованная мать… Да, удар за ударом, и после каждого долгая болезнь: депрессняк, запой, апатия и медленное, натужное выздоровление… Так произошло и в тот раз, и от этого удара я, кажется, так до конца и не смог отойти – белая горячка неизлечима, как говорят врачи. Ее можно подавить спокойствием, таблетками, витаминами, диетой, но два-три дня приема алкоголя или нервное напряжение, и она возвращается, и чаще всего еще более глубоким приступом.
