Димфна Кьюсак - Скажи смерти «нет!»
— Если не возражаешь, я вылезу на Дарликгхёрст.
Магда так резко затормозила, что его кинуло вперед к ветровому стеклу.
— Ты вылезешь здесь и сейчас же.
Он пожал плечами и распахнул дверцу.
— Как угодно.
На мгновение он остановился возле машины. Магда смотрела на него в упор.
— И упаси тебя боже сунуться ко мне еще когда-нибудь! Мне доставит удовольствие захлопнуть дверь у тебя перед носом.
И прежде чем он успел что-нибудь сказать, машина рванулась вперед, обдав его пылью.
Глава 33
Когда возбуждение после приезда домой улеглось, потянулись томительные и монотонные будни, заполненные мелочами процедур, выполнение которых отнимало у нее все силы. Единственным просветом в течение дня был приход сестры Даггин. Порой Джэн казалось, что только спокойная уверенность сестры и ее умелая помощь дают ей силы переносить эти бесконечно долгие дни.
Погода становилась теплее, и тяжелый спертый воздух квартиры действовал на Джэн все более угнетающе. Порой она в страхе думала, что от этого ей, наверно, и становится хуже. Так это или не так, она не могла сказать, и это, пожалуй, было самое ужасное в ее болезни. Лежишь день за днем, лежишь ночи напролет, лежишь, думаешь об этом и не можешь узнать, так ли это.
Когда она немного окрепла и сестра Даггин сказала, что ей можно встать с постели, Барт повез ее на рентген. Они отправились в старом дребезжащем драндулете, который Чилла чинил для кого-то из друзей, и Чилла поехал с ними, чтобы помочь Барту отвезти и привезти Джэн.
Заключение доктора Мёрчисона Лейда о рентгеновском снимке было утешительным.
— Не вижу, почему бы ей не идти на поправку, — сказал он, похлопывая Дорин по руке.
— За такое стоит заплатить гинею, — улыбнулся Барт, когда Дорин пересказала ему разговор с доктором.
Да, им всем казалось, что Джэн идет на поправку. Она ела с аппетитом, температура у нее упала, и сестра Даггин говорила, что пульс у нее стал лучше. Она и кашляла меньше, по мере того как плеврит ее рассасывался. И все же она очень уставала, лежа целый день на узком диване, хотя Барт приделал к дивану изголовье, позволявшее держать подушки на нужной высоте. Временами она даже тосковала по вольным просторам долин и неба, которые так надоели ей в Пайн Ридже. И она всегда с тоскою ждала минуты, когда, наконец, услышит, как поворачивается в дверях ключ Дорин.
Часы, которые Барт проводил с нею, были исполнены глубокой и тихой радости. После их обручения его поведение стало явно уверенней и ровнее. Барт и Дорин — в них заключалась ее жизнь. Любовь и привязанность Барта возмещали ей утрату всего остального.
Лежа целый день в одиночестве квартиры, она думала о нем и поражалась происшедшей в нем перемене. Прежнего, легкомысленного, небрежного Барта больше не существовало. Что-то случилось с ним тогда, что и побудило его привезти ей кольцо. Она знала это так же точно, как и то, что темноволосая девушка за рулем машины играла во время ее отсутствия какую-то роль в его жизни. Мысль эта начинала грызть ее временами, но она решительно прогоняла ее. Что бы там ни было у него, теперь все это наверняка кончено. Барт принадлежит ей. Только бы ей поправиться теперь: впереди у них вся жизнь, впереди у них любовь, которая будет крепнуть. Нет решительно никаких причин, почему бы ей не идти на поправку. Она постоянно вспоминала слова доктора Мёрчисона Лейда. У нее было временное обострение, и, если бы она не вела себя так глупо, так по-детски, она никогда бы не заболела. Порой ей казалось, что если б ей выбраться снова на чистый воздух, чтобы только видеть небо и солнце, ощущать дуновение ветра на лице, выбраться куда-нибудь вроде той лачуги на берегу озера, — она стала бы поправляться быстрее.
— Когда я смогу выходить, ты возьмешь меня в нашу лачугу? — спросила она Барта как-то вечером.
— Решено. Как только ты встанешь на ноги, тут же отправляемся в лачугу. Пусть это будет наш лозунг «Друг к другу — в лачугу!».
— Как только я смогу вставать, — сказала она на следующее утро сестре Даггин, — мой жених возьмет меня в лачугу, где мы проводили отпуск. Это на самом берегу озера, и вода подходит прямо к хижине во время прилива, даже плещет о сваи. А вокруг все деревья и птицы. Иногда видно, как черные лебеди поднимутся и кружат над водой, а потом построятся таким клином и улетают далеко за холмы.
— Лучше для вас ничего и не придумаешь, — сказала сестра Даггин, с нежностью расчесывая ей волосы.
— Может, я к тому времени смогу и купаться.
— Конечно, сможете, — сестра Даггин улыбалась, ободряя ее.
— А иногда мне становится страшно, что все это будет тянуться без конца. Ох, сестра, как мне тяжело быть обузой для Барта и для Дорин!
— Если любишь человека, он для тебя никогда не бывает обузой.
— Нет, — Джэн задумчиво вглядывалась в ее умиротворенное лицо, — как бы сильно Барт ни заболел, он никогда не будет мне в тягость. Но у мужчин ведь все по-другому. И как тяжело, когда подумаю, что я и Дорин жизнь калечу.
— Таких чудесных людей, как ваша сестра, я просто не встречала.
— Она изумительная.
— А главное, что оба они вас любят. Любовь — это великий целитель.
И Джэн думала: «Что может знать сестра Даггин о простой человеческой любви?»
Весь первый месяц по возвращении из Пайн Риджа она продолжала поправляться. Радость возвращения возмещала все неудобства, все недостатки в лечении. Но становилось все жарче, а из департамента здравоохранения вызова не приходило, и Джэн овладевало беспокойство. Она нервничала из-за хозяйки, грозившей им выселением, тревожилась за Дорин, у которой было с ней слишком много хлопот, она боялась, что Барту тоже надоест возиться с ней: приходить сюда каждый раз после работы и просиживать весь вечер в душной квартирке, отдавать все свои деньги на лекарства для нее. Ночью она спала тревожным, чутким сном, часто просыпалась и долгие часы лежала без сна, думая о том, как найти выход из этого положения. Она перебирала в уме все, что можно бы сделать, но чего они сделать не могли из-за того, что не было денег. Вот если бы выиграть по лотерейному билету… Если бы кто-нибудь оставил им наследство… Если бы… Если бы… Под утро она начинала кашлять, и кашель ее будил Дорин.
Прислушиваясь к кашлю сестры, Дорин думала о том, что долго так продолжаться не может. Кашель у Джэн становился все сильнее, а сама она, Дорин, так уставала, что просто не знала, сколько она сможет еще тянуть таким образом. Ей пришлось отказаться от сверхурочной работы потому, что надо было так много делать дома. А значит, денег стало меньше и поводов для беспокойства еще больше. А работе конца не было видно. Когда она кончала с домашними делами, у нее ломило ноги, она была совершенно без сил. Слезы усталости и отчаяния капали на подушку. Они с Джэн были так страшно одиноки. Кроме Барта, в целом свете никому не было дела до того, что с ними произойдет. И даже Барт явно начал уставать от всего.
А почему бы ей самой не пойти в департамент здравоохранения к врачу, который ведает туберкулезными больными, и не сказать ему, что сейчас просто необходимо, чтобы они нашли место для Джэн. И когда она, наконец, принимала это решение, на душе у нее становилось легче и она погружалась в сон; в этом чутком, тревожном полусне ей виделось снежно-белое больничное белье, расстеленное на зеленой лужайке, и заманчиво мерцающие в глубине палат свободные больничные койки.
IIВ это утро Дорин, как всегда, в спешке убегала на работу. Закрывая за собой дверь, она дожевывала на ходу последний тост. Хозяйка мрачно провожала ее взглядом, когда она проходила через вестибюль.
В обеденный перерыв Дорин отправилась в департамент здравоохранения. Дул порывистый западный ветер. В дикой пляске метались ветви пальм, окаймлявших Мэкуори-стрит возле парка Гарденз. В последний раз она была здесь вместе с Джэн почти девять месяцев назад. Воспоминание это причинило ей боль: Джэн тогда шагала рядом с ней в своем желтом платьице, и сердца их были полны надежды.
Дорин поднялась по ступенькам в унылый вестибюль департамента здравоохранения.
— Подождите, пожалуйста, несколько минут, — попросила сестра, — доктор сейчас занят.
Дорин ждала, собираясь с духом для предстоящего разговора; сердце ее неровно колотилось, и внутри все горело. Она проглотила комок, подступивший к горлу. Она должна быть спокойной и связно изложить свое дело. Ей вовсе не хочется, чтоб они сказали о ней: «Еще одна истеричка», с них хватает таких.
Доктор указал ей на стул возле себя. Он кивнул, когда она сказала о цели своего визита, подошел к картотеке и вынул оттуда карточку.
— Джэнет Блейкли, двадцать три года. Она была четырнадцатой по списку полтора месяца назад, когда встала на очередь, сейчас она седьмая.
— Седьмая! Но, доктор, это значит, что пройдет еще месяца полтора, а может, даже и больше, прежде чем она будет госпитализирована.
