Времеубежище - Господинов Георги

Собраться в конце концов, видимо, всем предстояло в точке 1989 года.

Концентрацию стран только на трех-четырех основных временных альянсах, причем второй половины XX века, назвали предпосылкой будущего объединения. Однако некоторое время граждане должны были оставаться на территории своего государства и соответствующего десятилетия, получившего на референдуме наибольшее количество голосов. Нужно было избежать смешения времен, по крайней мере в самом начале, пока все не наладится. Потом границы уберут, хотя именно в этом вопросе мнения разошлись. Диахронисты задумывались о рестарте времени по прошествии нескольких лет и его дальнейшем поступательном развитии. В лагере синхронистов, наоборот, настаивали на том, чтобы остаться в избранных десятилетиях на более длительный срок. Вся процедура казалась медленной и неуклюжей, и никто не понимал, как долго ее нужно задерживать…

Но ящик Пандоры с дарами прошлого уже открыли…

15

Его искали повсюду — в семидесятых и в восьмидесятых… Тщательно проверили шестидесятые, где он любил задерживаться, но не нашли и следа. Ни в клиниках, ни в окрестных поселках прошлого. Мне звонили врачи с Гелиосштрассе и из других мест. Я несколько дней пытался с ним связаться, но он не отвечал. Наконец я не выдержал, покинул монастырь и отправился на поезде в Цюрих.

Стоял чудный день, невидимые птицы перекликались в кронах деревьев. Какая-то женщина сидела на балконе и читала книгу. Читающая женщина на балконе. Мир не изменился.

Разумеется, Гаустин исчез. Это событие нельзя было назвать неожиданным, имея в виду наш с ним опыт общения, но все-таки это показалось мне несколько странным и в определенной степени безответственным, учитывая момент. Может, в возврате к прошлому он увидел мину замедленного действия? Может, осознал вину атомных физиков тридцатых? Или же прошлое снова его засосало? А что, если его исчезновение было кратковременным, просто он оказался в другом времени и скоро вернется? На секунду мелькнула мысль, что он решил покончить с собой. Но если я жив, то может ли Гаустин быть мертв?..

Я вспомнил маленькую комнатку на этаже сороковых, где мы виделись в последний раз. Это был, так сказать, его секретный последний кабинет. Мне было одинаково страшно и обнаружить его там, и не обнаружить. Я с опаской открыл дверь и сразу увидел на письменном столе, рядом с моделями самолетов, большой коричневый конверт, адресованный мне. Внутри лежало письмо, написанное его почерком, в котором он сообщал, что все, связанное с клиникой и селениями прошлого, временно, на неопределенный срок, переходит в мое распоряжение. Кроме того, в конверте лежал исписанный наполовину желтый блокнот формата 1/16 в мягкой обложке, а также почтовая открытка из Main Rose Reading Room Нью-Йоркской библиотеки. На обороте открытки рукой Гаустина было написано следующее:

Вполне в его стиле. Двумя фразами отказаться от всего. Должен признаться, меня это задело. Никаких инструкций, ничего… Все его проекты заканчивались именно так. Я хочу сказать, все его сумасбродства. Я тоже был их частью: вникал, сочинял, принимал все близко к сердцу. А он просто перепрыгнул из одного века в другой. К тому же знал, что именно так и сделает. Когда мы с ним виделись в последний раз, он уже принял решение. Потому и смотрел на меня так пристально, когда я сказал, что мы встретимся в шесть часов перед войной.

Решил обезвредить бомбу 1939 года. Рано или поздно я бы за ним последовал…

И что мне теперь делать с несколькими клиниками и селениями прошлого, если оно уже покинуло их и расползлось по окрестным городам? Что делать с болезнью Альцгеймера в безумном мире? Я провел несколько бессонных ночей в мыслях об этом. Как он мог перебросить все на меня? Разумеется, клиники нельзя закрывать, они должны остаться: пациенты испытывали острую необходимость в защищенном прошлом. Тем более в том хаосе времен, что воцарился вокруг.

Часть 5

Незримые чудовища

1

Итак, ящик был открыт.

В течение нескольких месяцев после того, как страны выбрали свои счастливые десятилетия, царил относительный покой. Бум старых фильмов, издание музыкальных альбомов, появление виниловых пластинок, рост производства проигрывателей. Газеты и журналы снова стали выходить с прежней периодичностью, вернулись телеграммы, пишущие машинки, копировальная бумага… Люди успели забыть многие подробности, которыми изобиловало прошлое, и теперь открывали для себя преданные забвению вещи, доставали их с чердаков и из подвалов, очищали от пыли, перекрашивали, отдавали на реставрацию. Вытаскивали коллекции марок, спичечных этикеток и патефонных пластинок. Кинозалы не успевали показывать старые ленты, режиссеров просили снимать ремейки, появилось множество клубов ретротанцев. На улицах все чаще появлялись «лады» с Востока и «опели-рекорд» с Запада. А легкая промышленность перестраивалась на новые старые рельсы…

Но было и такое, что со временем, как говорится, могло бы и перевернуть телегу. Иногда труднее что-то забыть, чем вспомнить. Например, отказаться от мобильных телефонов, интернета, социальных сетей… Некоторым это давалось легко, ведь в этом-то и был весь смысл — замедлить, выбросить… Но их было слишком мало. Наркотическое воздействие виртуального уже дало свои плоды. Очень многие, даже те, кто голосовал за пятидесятые или шестидесятые, не хотели отказываться от него. Империи мобильных операторов и соцсетей тоже не были довольны возможными переменами. Даже поговаривали, что они тайно финансируют бойкотирование новых правил.

С другой стороны, назревал бунт проигравших в референдуме. Голосовавшие за девяностые отказывались принять застой семидесятых. Каждый настаивал на десятилетии, за которое голосовал. В странах распространялись анархистские настроения. И как-то неожиданно стало распадаться то, что должно было выглядеть идиллией. Недовольные принялись образовывать собственные поселения и анклавы, отделять небольшие территории и наполнять их разными временами. Локальное вновь обрело вес и значимость. Если неподготовленный вдруг захотел бы попутешествовать, он неожиданно мог оказаться в каком-то другом времени, не отмеченном в путеводителе, например в восточноевропейском селе, отделившемся в эпоху раннего социализма, с кооперативами, тракторами. Или, скажем, в городке с архитектурой Болгарского возрождения, где готовились к восстанию, или в лесу с искусственными вигвамами, «трабантами» и восточногерманскими «индейцами». На улицах континента можно было встретить разное прошлое, которое часто смешивалось и существовало одновременно.

Старые путеводители нужно было заменять новыми времяводителями.

2

Мир разом превратился в открытую клинику для лечения прошлым, словно разрушились все стены. Интересно, предвидел ли это Гаустин, тот, кто заставлял меня плотно закрывать дверь, когда выхожу, дабы не смешивать времена?

Прошлое потекло, как река, которая, выйдя из берегов, затопила все вокруг. Оно теснилось в узких улочках, заливало нижние этажи, поднимаясь все выше и выше, выдавливало стекла и врывалось в комнаты, волоча за собой ветки, листья, утонувших кошек, афиши, шапки уличных музыкантов, аккордеоны, фотографии, газеты, кадры из фильмов, ножку стола, а также повторяющиеся реплики, чужие послеобеденные встречи, заедающие пластинки… Огромная волна прилива прошлого.