Маша Царева - Жиголо для блондинки
К утру он принял решение, как ему тогда казалось, единственно верное. Вероника – его женщина. Она взбалмошная и несносная, но она принадлежит ему. Если он хочет обладать такой волшебной женщиной, значит, должен исполнять ее капризы. Или хотя бы некоторые из них. Полторы тысячи долларов – не такие уж большие деньги. Он найдет, где их достать. Он даже наверняка знает, кто мог бы поделиться с ним такой суммой.
…Я влюбилась в проститута. Такое могло произойти только со мной.
Карина взглянула на себя в зеркало и рассмеялась вслух. Глаза – как черные дыры на белом лице. Нервный румянец – как будто нарисованный неопытным визажистом. Прикушенная губа – не в страстном поцелуе пострадавшая, Карина сама ее прикусила, когда задумалась о том, что с ней могло произойти этой ночью, будь она чуточку смелее. Зойка бы сказала: сука в течке.
Почему она такая трусливая? Целый час сидела напротив, глушила вино и старалась быть очаровательной. Будто ему не все равно. А всего-то и надо было – присесть на подлокотник его кресла, так, чтобы узкая юбка заскользила вверх по загорелым ляжкам. Он бы удивился, естественно. Но виду бы не подал, он же, черт возьми, профессионал! Накрыл бы ее колено теплой ладонью, его другая рука обхватила бы ее талию, и…
Нет, вот об этом она даже думать не будет. Ни в коем случае. Надо срочно подумать о чем-нибудь еще. О чем-нибудь нейтральном. Например, о работе.
Ей предложили сыграть эпизодическую роль в фильме известного французского режиссера. Стоит ли соглашаться появиться на экране всего на две минуты? Даже у такой звезды?
А у Арсения очень красивое тело, она заметила. Наверное, он ходит в тренажерный зал. Мышцы литые. Железный пресс. И бугристая спина.
Если о работе думать не получается, можно вспомнить детей. Дети отдаляются от нее, и Карина ничего не может с этим поделать. До нее доходят странные слухи. Якобы Костенька «голубой». Якобы Катенька предложила свое тело известному клипмейкеру, дабы он использовал ее в съемке рекламного ролика. Конечно, это все неправда.
Господи, какой же у Арсения взгляд! Теплый, пронзительный и взрослый – как будто бы он ее ровесник, а ведь он лишь немного старше Костеньки! Интересно, когда он занимается любовью, он закрывает глаза?
Что за чертовщина? О чем бы она ни думала, мысли все равно возвращаются к нему.
Телефонный звонок заставил ее вздрогнуть – как будто некто извне уличил ее в чем-то постыдном. Наверное, звонит Зойка – узнать итоги эротического эксперимента. Карина даже сначала не хотела брать трубку – ну как признаться подруге в том, что ничего у нее не получилось?
Это был Анатолий. Сбежавший муж. Он звонил ей впервые с тех пор, как его зубная щетка перекочевала в Валечкину гостеприимную ванную.
– Здравствуй. – Голос мужа звучал неуверенно.
– Привет! – весело ответила Карина. Сколько она готовила себя к этому разговору, сколько раз успокаивала дыхание перед трезвонящим телефоном, надеясь, что это он. Теперь же она, как ни странно, совсем не волновалась. Некогда родной голос не вызывал в ней ровно никаких эмоций.
– Я просто хотел спросить, как дела?
– Отлично. Как твои?
– Тоже хорошо… Тебе ничего не нужно?
– В каком смысле?
– Ну, может быть, чем-то помочь… Или деньги.
– Нет, вроде бы ничего. У меня все в порядке. – Она выжидательно замолчала. Анатолий растерялся. Наверное, он думал, что жена начнет либо плакать, либо ехидно спрашивать, например, о той же Валечке. Но Карина держалась с ним как добрый друг.
– Я звонил детям. Завтра встречаюсь с Катенькой. Ей нужно платье к новому учебному году, я решил ей подарить.
– Ты ее особо не поощряй. Рано ей еще носить дизайнерскую одежду.
– Не хочешь к нам присоединиться?
– Спасибо, подумаю. Но, наверное, завтра не получится. У меня косметолог.
– Тогда, может быть, в другой раз?
– Да, с удовольствием. У тебя самого-то все нормально?
– Вроде бы да.
– Тогда, с твоего позволения, я отсоединюсь. Мне завтра рано вставать, – соврала Карина.
– Да, конечно… Кара, я вот что сказать хотел. Ты на меня зла не держи. Я запутался… Можно, я тебе еще на этой неделе позвоню?
– Конечно! Звони, когда захочешь! С удовольствием уделю тебе внимание!
– Кара… А ты не пьяная? – вдруг ошарашенно спросил он.
Карина искоса взглянула на полупустую бутылку «Мерло», одиноко возвышающуюся на кофейном столике. «Мерло» и два бокала, на одном – бледный отпечаток ее перламутровой губной помады. А из другого пил Арсений. Пил он мало и осторожно. Когда он ушел, Карина допила из его бокала вино, она прикасалась губами к стеклу, еще хранившему тепло его губ, – и это тоже был поцелуй.
– Трезва как стеклышко! – сказала она отчего-то Зойкиным тоном.
– Карина, не надо. Я все понимаю, ты в непростом положении… Но надо найти какой-то выход. Это из-за меня, да?
– О чем ты, Толя? У меня было свидание, конечно, я выпила два бокала. Или три, не помню. Это не значит, что я пьяна.
– Карочка, не ври! Хочешь, я приеду?
– Зачем? – удивилась она.
– Ну… поддержать тебя. Кара, прости, я несу чушь и сам себя не контролирую. Конечно, сейчас я приехать не смогу. А вот завтра… Может быть, завтра вечером?
– Я занята. У меня свидание, – сказала она, подумав, что, если станет совсем тоскливо, завтра она тоже может позвать в гости платного Арсения.
– Да хватит мне врать! – Анатолий не выдержал, вспылил. Таким она его знала, горячим. Ей всегда нравилось, что Толя такой страстный. Хотя иногда он бросал ей в лицо какие-то обвинения, о которых потом жалел. Она привыкла не воспринимать эти вспышки всерьез. – Никакого свидания у тебя нет и быть не может!
– Это еще почему? Если ты живешь с женщиной, то почему и у меня не может быть своей личной жизни?
– Потому что я мужик! Мужик в пятьдесят лет еще боевой конь! А женщина… Ладно, Карина, прости, я погорячился.
Ей стало смешно.
– А женщина – отработанный материал. Это ты хочешь сказать?
– Вовсе нет. Ты отлично выглядишь, Кара, но все-таки… Ты однолюб. Думаешь, я этого не знаю? Однолюб. Поэтому никакого свидания у тебя не было… Извини.
– За что? – усмехнулась Карина. – Это ты меня извини, Толь, но мне и правда пора спать. Было приятно тебя услышать. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, – неохотно попрощался он. Ну вот, тот, кто любил ее почти тридцать лет, теперь записывает ее в старухи. Неужели это симптом? Может быть, она сама уже настолько привыкла к зеркальному отражению, что оно продолжает казаться ей красивым? Ну а как же беспристрастная кинопленка? Неужели все дело в грамотно поставленном свете? Да, если уж Толя назвал ее старухой, то что же должен был подумать о ней Арсений…
