Эдуард Лимонов - Дети гламурного рая
Отсюда его чрезвычайный фанатизм, невиданная жестокость к самому себе. Ведь по сути дела он и его офицеры не очень и пытались захватить штаб. Мисима лишь обратился с речью к солдатам сил самообороны с балкона штаба: он предлагал им мятеж во имя императора. Его осмеяли.
— Имбецил! Перестань играть в героя! — кричали солдаты.
А он кричал им:
— Так мы рискуем потерять императорские традиции Японии!
И все. Только генерала удержали в заложниках, но ничего с ним не сделали, не пытались сделать. Налицо скорее явное желание погибнуть, а не совершить государственный переворот.
Конечно, он эстет, и непревзойденный. Куда там рыхлому ирландцу Оскару Уайльду в его фраке, сделанном в виде виолончели. Хотя и судьба Уайльда трагична, но Мисима привнес в свой эстетизм нотки рафинированной жестокости. Затянутый в мундир Тату-Но-Каи, два ряда сияющих пуговиц сходят вниз по торсу, белые перчатки.
Головная повязка пилотов камикадзе. «Путь самурая есть смерть» — гласят иероглифы. Японское красное солнце как пятно крови на повязке.
И они принесли свои мечи с собой! Мундир распахнут, свежее белье задрано, обнажая живот.
Короткий нож и длинный меч — орудия хирургической операции героического лишения себя жизни. Он все это отрепетировал!
Он снялся в фильме, где молодой офицер совершает ритуальное харакири. Есть фотография в Америке, где тотально-европейский — черный костюм, узкие брюки шестидесятых годов, тонкий черный галстук, белая рубашка, короткая стрижка, остроносые туфли — Мисима стоит на фоне афиши своего фильма. На афише офицер, грохнувшийся на колени, расстегнув мундир, приподнял рубашку и втыкает в живот ритуальный нож. Фотографию сделал его друг и издатель Альфред Кнопф. Он и пригласил Мисиму в Америку, куда тот отправился на пароходе.
Удивительно, но японцы считают его самым европеизированным писателем. Сам он считал идеальными переводы своих книг на английский и завещал впредь переводить свои книги на другие языки с английского! Лучшие его вещи — не многочисленные романы, доказывающие его правую политическую идеологию (любовь и преданность императору, самурайские традиции Японии), а автобиографическое эссе «Солнце и сталь», две пьесы «Мой друг Гитлер» и «Мадам де Сад» и, безусловно, бесподобные его комментарии к «Хагакурэ». Они звучали у меня в голове — слова монаха-самурая Йоши Ямамото, интерпретированные Мисимой. Когда я мерил шагами тюремные камеры трех моих тюрем, повторяя как заклинание:
«Для того чтобы быть превосходным самураем, необходимо приготавливать себя к смерти утром и вечером изо дня в день. Если изо дня в день самурай репетирует смерть мысленно, когда время придет, он будет способен умереть спокойно».
Далее следовал перечень всевозможных насильственных смертей — от поражения стрелой до удушения. Вот я ходил по тюремным камерам и воображал мои всевозможные смерти в тюрьме, от удушения сокамерниками до пули часового, которая, возможно, настигнет меня в тюремном дворе. Часть часовых на вышках были в Саратовской центральной тюрьме — женщины. Я воображал и смерть от выстрела женщины с накрашенными губами. Нужно сказать, мне совсем не казалась такая смерть ужасной.
Да и любая смерть не казалась ужасной, отрепетированная тысячу раз в голове.
Он был модным писателем и персоналити, кроме всего прочего. Его книги хорошо продавались, а фильмы, в которых он снимался (он с удовольствием играл даже роли гангстеров), сделали его популярным. Но это была лишь внешняя, видная обществу сторона его жизни. Правый политик, он втайне тренировал своих ребят из общества Тату-Но-Каи на военных базах сил самообороны. Зачем, можно спросить, если он намеревался умереть таким жестоким образом, не попытавшись даже действительно совершить государственный переворот? Впрочем, основная заповедь «Хагакурэ» — философии храбрости, чести и достоинства — звучит так:
«Я открыл, что путь самурая есть смерть. В ситуации пятьдесят на пятьдесят между жизнью и смертью просто пореши на том, чтобы выбрать немедленную смерть. Ничего в этом сложного нет. Всего лишь собраться и проследовать. Некоторые говорят, что умереть без того, чтобы выполнить свою миссию, значит умереть напрасно, но это — расчетливая имитация самурайской этики наглыми торговцами из Осаки. Совершенно натурально в ситуации пятьдесят на пятьдесят, что всегда находится извинение для того, чтобы жить дальше.
Но тот, кто выбирает жить дальше, потерпев неудачу в своей миссии, будет презираем как трус и ничтожество. Это рискованная роль. Если умираешь, провалившись в своей миссии, — это смерть фанатика, напрасная смерть. Однако нет, она не позорна. Такая смерть и есть именно Путь Самурая».
Этой запредельной заповедью и был управляем Мисима, когда опустился на колени в кабинете начальника штаба сил самообороны Японии и обнажил живот для совершения ритуального самоубийства. И тем самым внес в сокровищницу вида человеческого, человека как вида, свою контрибуцию. Расширил границы вида, продвинул их даже в смерть. А также искупил свою вину перед юными пилотами-камикадзе и выполнил свой долг. Присоединился к ним не в двадцать, так в сорок шесть лет.
1941. Опубликован первый рассказ 16-летнего Хираоки Кимитакэ, который подписан псевдонимом Мисима, что в переводе означает «Зачарованный смертью дьявол». Верность японским обрядам и традициям с самого начала была основным мотивом его творчества.
1949. Выходит роман Мисимы «Исповедь маски», частично автобиографическая история мальчика, осознающего и скрывающего свою гомосексуальность. В этом романе Мисима признался, что первый оргазм он испытал в двенадцать лет, глядя на картину, изображающую св. Себастьяна, умирающего от ран. Сам писатель, имевший садистские наклонности, позировал в образе мученика.
1966. Мисима снял фильм «Патриотизм». Эта короткометражка была его самым весомым вкладом в кино. Герой фильма, японский офицер (Мисима), готовится вместе с женой к сепукку. Снятый в эстетике театра кабуки, фильм был запрещен во многих странах и считается жизненным манифестом писателя.
О ПАРИЖЕ
Прогулки по Парижу: Jardin des Plantes
После целого дня за столом я в Париже обязательно прогуливался. Чаще всего ходил по набережной Сены в одну сторону — в центр Парижа, мимо низкого барака Лувра (тогда он был черен от автомобильных выхлопов), вдоль сада Тюильри, через пляс де ля Конкорд, на Елисейские поля к самой Триумфальной Арке. Но иногда я по капризу Эдварда Лимонова шел по Сене в противоположную сторону от центра, в сторону вокзала Аустерлиц (и больницы Сальпетриер), но не доходил до него. Я шел в Jardin des Plantes. То есть в парижский Ботанический сад. Правда, в отличие от многих городов мира, там же, в Jardin des Plantes, помещается и зоопарк.
