Елена Колина - Наука о небесных кренделях
Конечно, я не допускаю мысли, что Андрей может с чем-то не справиться! Кот Базилио не знаком с Андреем, если бы он увидел Андрея, он бы тоже не допустил.
– У оперов есть записи телефонных разговоров. Там кое-что есть.
– Что можно услышать в телефонных разговорах Андрея? Как он кричит: «Ты мне все сроки срываешь!» или «Уволю к чертовой матери!»? Он никого еще не уволил, даже в кризис… он не такой, как все, у него необычное для бизнесмена понимание, что сначала другим, а потом себе, – это не очень подходит для бизнеса, но он говорит: «Я не бизнесмен, я строитель». Он правда лучший человек на земле.
Василий Васильевич пристально смотрел на меня, это был не добрый взгляд, это был взгляд «в телефонных разговорах кое-что есть», взгляд адвоката, который работает с клиентом, независимо от того, продавец ли он наркотиков или лучший человек на земле.
– В телефонных разговорах ваш муж и Марфа договариваются о продаже наркотиков.
И что-то во мне – сердце? – понеслось наверх, в горло, и тут же с размаха вниз. Сердце в пятках, оказывается, не фигура речи, а возможное местонахождение.
– Простите… – сказала я.
Туалет направо по коридору, налево за углом. И там, в туалете, – раковина, унитаз, на зеркале салфетки, если посетитель вдруг расплачется, – закрывшись на защелку от всего мира, я испытала незнакомое прежде чувство, – а ведь прежде я просто заходила в туалет, как все люди. Защищенность и покой. Умиротворение. Плюс хитренькое мстительное «я в домике, никто меня здесь не достанет».
…– НЕ МОЖЕТ БЫТЬ, – вернувшись к адвокату, сказала я.
– Вы тут посидите, а я схожу к операм, попытаюсь узнать, что там у них в телефонных разговорах. Опера тут рядом сидят, на соседней улице.
Хорошо. Хорошо, что кроме детсада у него тут рядом «опера». Ведь это я знаю, что Андрей – лучший человек на земле, а Кот Базилио сейчас пойдет к операм и узнает, что там у них в телефонных разговорах.
Василий Васильевич ушел к операм, я ждала. Прошел час, два, три. Мне не было скучно, – я была не одна, меня было по меньшей мере человека три-четыре. Один человек во мне юлил и вилял хвостом перед очевидностью, упрямо восклицая «не может быть, это сон!», второй смиренно соглашался «да, это не сон, а явь» – соглашался для вида, пытаясь мнимым смирением задобрить судьбу, третий кричал «я не согласен!», «безобразие!» и даже «я вам сейчас покажу!»… и все эти люди во мне толпились, толкались, пили шестую чашку кофе и не сводили глаз с двери.
Я уже однажды сидела, не сводя глаз с двери. Когда был путч, в девяносто первом году. Мы с Андреем слушали радио, и вдруг по радио сказали: «На Ленинград идут танки. Просим молодых здоровых мужчин выйти на Исаакиевскую площадь. Демократия в опасности». Я повернулась к Андрею сказать «ой, демократия в опасности!..», – а его уже нет, он на Исаакиевской. А на Ленинград идут танки… Представила, как ставлю Мурку перед собой и говорю: «Мура, ты уже большая девочка. Твой папа (неважно, что не папа) погиб в борьбе за демократию», – что поделаешь, у меня хорошо развито воображение, – и помчалась на Исаакиевскую. С полдороги вернулась, – темнота, ночные грабители, танки, – но это уже другое дело. Ждала его дома, не сводила глаз с двери. Но тогда было – демократия, а сейчас?!
…– Сейчас главное – избежать ареста.
Василий Васильевич, наконец-то! Все вокруг осветилось радостным светом, как будто я его внук в детском саду и он наконец-то за мной пришел.
– Главное – избежать ареста. Если санкция предусматривает лишение свободы, но обвиняемый скрылся, суд может вынести постановление о заочном аресте. Заочный арест – это все.
– Все?
– Самое плохое, что может быть. Объявят в федеральный розыск. Вы думаете, его трудно найти? А если и трудно, – он что, всю жизнь будет прятаться?…
Кофеин, блокируя свободные радикалы, возбуждает интеллектуальную активность, но если шесть чашек кофе, можно перевозбудиться, не сразу понять собеседника. Самое плохое? Заочный арест?… А вот заочный факультет вовсе не самое плохое: заочники на лекциях не чавкают булочками, не хихикают, не погружаются в младенческий сон, а достойно, как взрослые люди, смотрят кино в телефонах. Но я и дневных студентов люблю, – они так трогательно считают, что во время лекции можно поближе познакомиться, завести роман…Что?! Заочный арест?! Прятаться?! Всю жизнь? Андрей под чужим именем бродит, скитается, как скиф, по окраинам страны, а как же мы, я, дети, наша жизнь, РАЗВЕ ТАК БЫВАЕТ ЧТО РАЗРУШАЕТСЯ ЖИЗНЬ ЕСЛИ НЕ ВОЙНА?!
– Знаете что? Нет у них никаких записей о продаже наркотиков. Пусть дадут послушать!..
Василий Васильевич посмотрел на меня взглядом «понимаю, сочувствую», достал из сумки конфету «Мишка на Севере», придвинул ко мне.
– У них есть записи. Там все абсолютно четко: Андрей и Марфа договариваются о продаже наркотиков. Записи приобщены к делу.
– Но…
Но, если я буду умирать при каждом новом слове – «санкции», «обвиняемый», «заочный арест», «федеральный розыск», если я буду умирать при каждом видении: Андрей с котомкой на просторах страны, прозрачная от голода Марфа скорчилась на полу в камере, мы с Мурой в платочках в тюремных очередях, – на меня не хватит смерти, и Василий Васильевич не будет иметь со мной дела. Не будет утирать мне слезы, затаив дыхание от величия моего горя. Это непрофессионально. Я его работа, а не внук. С моей стороны, со стороны работы непрофессионально восклицать: «Ах, лишение свободы, ах, федеральный розыск, какие страшные непривычные слова!»
– Нужно заниматься вашим мужем, а потом уже Марфой. Сначала ваш муж, а потом Марфа, понимаете?
– Понимаю, сначала Андрей, потом Марфа. Но Марфа… она же в тюрьме! Девочка! В тюрьме! Почему она потом? Я не могу спать, пока она в тюрьме, не могу есть… А я хочу есть.
Василий Васильевич посмотрел на меня взглядом «понимаю, сочувствую, вы не сумасшедшая?».
Что чувствует человек, когда на него падает небо? Ничего особенного, учащенное сердцебиение, резкая боль слева, не хватает воздуха, бросает в жар, внезапная тошнота, словно в горло втолкнули воздушный шар, и все уплывает, и пол в кафе «Кузнечик», и стол, а на нем конфета «Мишка на Севере»…Я не понимаю, откуда взялись записи разговоров, в которых Андрей и Марфа договариваются о продаже наркотиков.
Зато я вдруг поняла, за что мне все это. За гордыню.
Я думала, что меня нельзя унизить, нельзя растоптать. Хотя опыт человечества говорит – каждого можно. Думать «я не как все» – это гордыня. Теперь я поняла, что меня можно унизить, можно растоптать.
Не знаю, кому я объясняла, кого просила, кому обещала «я больше никогда так не буду», – к кому мы обращаемся в такие минуты? Вдруг изворотливо начинаем верить в судьбу, высшие силы?
