Александр Шелудяков - ИЗ ПЛЕМЕНИ КЕДРА
– Нет, кажется… Знаете, он не очень много говорит. Молчун.
– Да… – расхохотался Михаил. – Говорливым его не назовешь!
Гость чувствовал себя в мастерской свободно. Он: подходил к холстам, поворачивал их поудобнее к свету, отставлял в сторону, неопределенно хмыкая. Дольше всего Михаил глядел на небольшое полотно, написанное маслом. По остальным зоркий профессиональный взгляд пробежал скользом.
– Долго он работал над ней? – кивнул бородач на явно понравившееся ему полотно.
– С середины лета… Это Югана… Удивительная женщина! Андрей любит ее и прислушивается к ее словам.
– Да, это у него звучит… – задумчиво сказал Михаил, теребя бороду. – Хороша старуха!
Андрёй не раз рассказывал жене о своем земляке и товарище и очень ценил его мнение. Поэтому с таким интересом смотрела Лена на гостя и прислушивалась к его словам.
Она знала, что Михаил родился и вырос в Сургуте, в семье рыбака. Этюды, пейзажи родного края, жанровые картины, портреты, сделанные кистью Михаила, пользовались успехом на зональных выставках в городах Сибири и даже на республиканских, в Москве. И не только живописными полотнами радовал художник своих зрителей. На последней Всесоюзной выставке прикладного искусства удивил всех Ломов чудесными изделиями из бересты, украшенной резным орнаментом.
Завидовал Андрей трудолюбию Михаила, объездившего всю Томскую область, побывавшего у таежных охотников на самых отдаленных речушках. Слышала Лена еще, что Михаил собрал богатейшую коллекцию меховых, расшитых бисером одежд народов Севера, а берестяную посуду – кузова, набирки, туеса да солонки – он делал сам, украшая ее с изумительным мастерством чудным орнаментом.
Михаил взял еще один холст и словно бы стал сразу участником событий!
Утро. Солнце поднялось за вершину таежного холма.
На пологом песчаном берегу раскинулись чумы маленького эвенкийского племени: перевернуты берестяные обласки, сушатся сети на вешалах, горят костры… У костров сидят пожилые эвенки и цыгане, курят трубки. Люди двух кочевых народов плохо понимают язык друг друга, но им помогают руки и мимика. А чуть в стороне стоит цыган. Отковывает он на наковальне походной кузницы широкий стальной кинжал для пальмы. Рычаг горного меха держит молодая эвенкийка, улыбающаяся кузнецу. На щеках девушки синеют вышитые оленьи рога…
– Это тоже Югана… – подсказала Лена.
– Я узнал… Такая же, как на портрете…
Лена удивилась, ведь на портрете – сегодняшняя Югана, а на картине – совсем юная… Удивилась, но промолчала.
Михаил читал по лицу Юганы всю ее жизнь, все ее мысли. Не зря ее глаза так жадно смотрят на юного цыгана-молотобойца с большой золотой серьгой в ухе… Нет, не о пальме, которую кует для нее цыган, думает она. Девушка покорена жизнерадостностью кузнеца, любуется его ловкими руками, меткими ударами молота, оттягивающими вязкий, раскаленный металлл.
А в самом углу картины – большая кочевая ладья, крытая берестяными листами. Мужчины крепят уключины, примеряют греби. У ладьи сидят цыганки. Лица печальные. Что ожидает их в далеком кочевье по безлюдной реке?..
Образ Юганы пленил Михаила каким-то небывалым мужеством и внутренним светом веры в добро. Словно говорит она непонятливому кузнецу, очаровавшему эвенкийку: «Я буду тебя любить. Останься, я научу тебя вот этой пальмой, откованной тобой, бить медведя. Научу вешить тропу. Я научу тебя владеть острогой, откованной тобой, промышлять больших щук. Останься… Пусть уходит твой табор. Ночью мы сядем в облас… Я поставлю тебе самый теплый и красивый чум. Разукрашу его бисером. Останься…»
Нет, не останется гордый молодой цыган. Ревниво и строго следит за эвенкийкой гибкая стремительная красавица с гитарой в руке.
– Удивительно хорошо, Лена, переданы здесь любовь и гордость кочевых народов. У них впереди бесконечность кочевой тропы, они не верят в смерть…
Помолчали. Лена, все еще глядя на картину, сказала:
– У кочевых эвенков особый душевный мир. Они люди немногословные. Никогда ничего не делают напоказ… Андрей хоть и русский, но сын кочевого племени…
2
В магазине у Сони произошел важный разговор, о котором сразу узнали все деревенские старухи, любящие разносить всякие новости.
– Таня, есть детские ползунки, чудная байка, льняные простынки, одеяльца, словом, целый набор для новорожденного, – предложила услужливо Соня, а старухи ласковыми глазами посмотрели на молодую женщину, на ее заметно выдающийся живот: пуговки цигейковой Таниной дошки перешиты на самые кромки.
– Таня, кто завтра соболей выращенных будет скупать? – спрашивает бабка Андрониха не без заднего умысла… На глазах ее навертываются слезы, и лицо морщится, готовится к показному плачу.
– Дед Чарымов… Он каждому и справку даст, чтобы в артельной кассе деньги можно было получить.
– Ой-юшки! У всех-то рублик к рублику ложится, десятка десяточку покрывает, а у меня, болезной, прореха на прорехе, поруха на порухе, – причитает Андрониха. Неделю назад сообщила бабка вот так же; со слезами, что убежали из клетки ее соболи. Шесть черно-смолевых красавцев сбежали… «А уж какие милые кровинушки-то были, из рук молочком поила, кусочки медом мазала, холила я их, красавцев, заработать хотела…»
– Теперь что убиваться, бабушка… – успокаивает Андрониху Таня.
– Как это что?! – возмущается старуха, и слеза уже не слышна в ее голосе. – Ведь в тайгу ушли! Охотники убьют, деньгу огребут, мою деньгу, выкормленную, неубереженную…
– Хватит тебе слезы распускать, – сердито одернула Андрониху Соня, знавшая, в чем дело.
С соболями Андронихе повезло неожиданно. Приехал осенью к деду Пивоварову, деревенскому кузнецу, внук погостить. Не простой внук из себя, такой упитанный, на лицо гладкий, важный. Директор томского ресторана! Это вам не баран чихал. И жена с ним справная, молоденькая из молоденьких. Вся в украшениях разных блестит. Где там золотые кольца, где там драгоценные камни – откуда деревенским бабам знать. Пышно и сдобно живет красавица – каждому видно.
Поздним вечером Тимоша, внук кузнеца, воровато заявился к Андронихе с коротким разговором: «Плачу за каждого соболя по двести рублей. Получи тысячу двести… Паша их зимой забьет, шкурки выделает, а дедушка перешлет мне в Томск». Андрониха не отказалась, а Паша выделал соболей кислым овсяным тестом, отмял – не отличишь его выделку от заводской. Пожалуй, Пашина выделка получше будет даже – мастер он великий. И вот у бабки десяточка на десяточке лежат в подпечке под выдвижным кирпичом, в тайнике. О нем она и Паше не говорит.
Кому же на самом деле не повезло, так это школьникам. Убежали у них из уголка живой природы пять соболей. Один прижился у Сони на складе – всех крыс и мышей передавил. Жить бы ему в мире да согласии с продавщицей, но поставил Паша Алтурмесов черкан на зверька. Погиб соболь – польстился на кусок хлеба с медом. Шкурку Паша выделал и подарил Соне за четушку спирта. Вот как оно все получилось.
