Иэн Бэнкс - Шаги по стеклу
— Хоп! — сказал Слейтер. — Вот и наш приятель. Грэм заметил номер: СТК-228Т. Он впервые увидел этот мотоцикл за все то время, что прошло после январской ночи, когда он познакомился с Сэрой и подъехал с нею сюда на такси. Тогда ему не пришло в голову как следует рассмотреть мотоцикл, и впоследствии он каждый раз избегал подходить близко к ее дому, если видел, что Сток уже там. Мотоциклист соскочил на тротуар, вынул из зажигания ключи и направился — не вполне уверенной походкой, как отметил Грэм, — прямиком к подъезду Сэры, где открыл дверь собственным ключом. Еще секунда — и он исчез.
— Ты считаешь, в нем и вправду шесть футов росту? — спросил Грэм, когда они снова сели за столик.
Слейтер кивнул, прихлебывая пиво.
— Наверняка. Похоже, он слегка выпил. Ну, каков качок, а? — Он театрально пошевелил бровями вверх-вниз.
Грэм ссутулился и отвел глаза. Слейтер ткнул его в бок:
— Что приуныл? Не огорчайся, старик. Верь мне, все утрясется.
— Ты точно знаешь? — Грэм с надеждой посмотрел на друга.
Слейтер выдержал взгляд Грэма, заметил, что тот закусил нижнюю губу, и не смог сдержать насмешливую ухмылку:
— Нет, честно говоря, не совсем точно, но должен же я тебя приободрить. Господи, да откуда мне знать?
— Так... — Грэм прикончил свою маленькую кружку и со вздохом встал.
Слейтер, погрустнев, спросил:
— Ты, часом, не в обиде?
— Мне нужно отлучиться... поглядеть, что к чему. Думаю, я не задержусь.
— Знаете, Оутс, — Слейтер слегка похлопал рукой по столу возле своей кружки, — вам следует отрепетировать свою реплику до прибытия ледокола. — Последние слова были едва различимы, потому что ослабевший от смеха Слейтер поставил локоть на стол и подпер голову; его хохот отдавался от пола раскатистым эхом. Посетители, особенно те, кто постарше, подозрительно косились в его сторону.
Грэм нахмурился, не понимая, при чем тут ледокол, но все же вышел на улицу и торопливо, крадучись проверил близлежащую часть Хаф-Мун-Кресент и маленький боковой проезд, откуда были бы слышны крики или ругань из квартиры Сэры. Однако там было тихо. Тогда он вернулся в паб, где Слейтер уже заказал для него пинту пива. Не успел Грэм сесть на прежнее место, как Слейтер беззвучно затрясся и покраснел, у него на глазах выступили слезы, и, наконец, он не выдержал:
— Норвежцы, я вижу, нас опередили — вот черти! Повалившись боком на скамью, он корчился от сдавленного хохота. Грэм не знал, куда деваться от стыда, он ненавидел и Стока, и Слейтера, его тошнило, когда он представлял, чем сейчас занимается Сэра; он тихо надеялся, что вот-вот появится хозяин паба и вышвырнет Слейтера за дверь.
К счастью, несмотря на свои угрозы, Слейтер не проболтался Сэре, что они с Грэмом неделю назад дежурили возле ее дома. Теперь, когда они сидели в парке, слегка опьяневшие от шампанского, Слейтер трепался о чем угодно, только не об этом.
— У меня грандиозная идея, — объявил он, поднимая над травой пластиковый стакан. Шампанского к тому времени почти не осталось.
— Какая? — спросила Сэра.
Она сидела, прислонившись к дереву, голова Грэма покоилась у нее на плече. Он притворялся, что спит, чтобы подольше оставаться в той же позе и ощущать ее мягкую, неуловимо-благоуханную кожу.
— Интернаркота, — объявил Слейтер, салютуя пластиковым стаканом ясному небу. — У тебя на пороге появляется хиппарь, стреляет сигаретку и сует тебе в руку комок серебряной фольги...
— Записываюсь, — мягко посмеялась Сэра, — в первых рядах.
Грэм тоже хотел посмеяться, но передумал: лучше пусть все останется как есть, пусть ее прелестное тело дрожит под его головой, под его прикосновением...
Это ощущение не покидало его до сих пор; прошла уже не одна неделя, а у него по телу все еще пробегал озноб при одном воспоминании о том эпизоде. Примерно то же чувство он испытал давным-давно, в Сомерсете, когда впервые провел ночь с девушкой. На другой день он посидел с компанией в пабе, потом сходил на футбол поболеть за местную команду, вечером поужинал с родителями и отправился к другу смотреть по телевизору какой-то фильм, а перед глазами одна за другой всплывали все те же сцены; память плоти напоминала о гладкой девичьей коже, голова шла кругом, а по спине пробегали мурашки. Теперь ему было неловко за собственную наивность: он тогда вообразил, будто это и есть любовь. Хорошо, что у него хватило ума ни с кем это не обсуждать.
Между тем впереди уже появился «Белый канал», и Грэм вспомнил, как паршиво ему было в тот злополучный день. После этого случая он наведался к дому Сэры еще раз, хотя знал, что его не ждут. Они со Слейтером пообедали в баре на Ред-Лайон-стрит, и он сказал, что идет домой, а сам пришел сюда, занял наблюдательную позицию и вскоре заметил Стока, подкатившего все на том же мотоцикле. На этот раз он увидел и Сэру: она помаячила в окне, из которого обычно махала Грэму, когда он нажимал на кнопку домофона. Сток вошел в подъезд, и Сэра больше не появлялась.
Грэму стало дурно. Ждать было нечего; он направился в Лейтон, где в одиночку напился до беспамятства.
Как бы то ни было, выходной, проведенный в парке, удался на славу. Грэм, сколько мог, не убирал голову с плеча Сэры — у него даже затекла шея и заныла спина. Сэра, похоже, ничуть не возражала, а один раз даже рассеянно провела рукой по его волосам. Потом вернулся Эд: он полчаса катался на лодке по Серпентину.
— Что ж вы прозевали, когда моя очередь подошла? — упрекнул он, протягивая каждому по банке пива, и снова погрузился в чтение.
— Вот видишь? — громогласно вопросил Слейтер под воздействием выпитого шампанского. — Этот презренный тип в глубине души социалист, но сам того не понимает!
— Отдохни, Дик, — беззлобно сказал ему Эд. Слейтер вылил последние капли шампанского себе на голову.
— Я для него «Дик», — сдавленно прохрипел он и перевернулся лицом вниз. — Я, санитар общества, сверхсущество, цвет левого крыла, человек в маске Фаберже; да я вырежу знак Зеро у тебя на конце, ты...
— Тише ты, — оборвала его Сэра ффитч, и эти слова эхом отозвались у нее в грудной клетке, отчего Грэм пришел в восторг.
Слейтер умолк и через пару минут умиротворенно захрапел.
На Пентон-стрит навстречу Грэму попалась прелестная блондинка в короткой пышной юбочке и розовом топе, под которым вырисовывались соски. Он проводил ее взглядом, но так, чтобы со стороны было незаметно.
Вот так всегда. Он вовсе не считал себя бабником, но постоянно ловил себя на том, что не пропускает ни одной хорошенькой женщины. Нет, он ничего не говорил им вслед, не старался дотронуться — ему бы такое и в голову не пришло; он презирал всяких пошляков, рядом с которыми становится стыдно за всех мужчин; Слейтер про таких говорил: «носят мозги в мошонке» (или он говорил «в мошонках»?); но когда мимо проходила... ну, если женщину это не смущает... это даже хорошо.
