Владимир Войнович - Два товарища (сборник)
– Вытирай ноги и проходи, – сказал я.
Толик нагнулся и стал развязывать шнурки на ботинках.
Из комнаты выглянула мама.
– Толя, что за глупости? – сказала она. – Зачем ты снимаешь ботинки? Вытри ноги, и все.
– Ничего, ничего, – сказал Толик.
Он снял ботинки и, подойдя к маме, протянул ей руку.
– Здравствуйте, Екатерина Васильевна.
У него были черные эластичные носки с красной полоской.
Он вошел в комнату, огляделся, подошел к бабушке и, протянув руку ей, сказал громко:
– Здравствуйте, бабушка.
– Здравствуй, Толя, – сказала бабушка и посмотрела на него с нескрываемым восхищением. – Ты куда это так вырядился?
– Так, – сказал Толик, – просто переоделся.
– Садись, – сказала мама, подвигая к нему стул.
– Благодарю. – Толик подтянул штаны, чтоб не вытягивались, положил руки сначала на стол, потом его смутила белая скатерть, он снял руки со стола и положил на колени.
– Толя, – спросила бабушка, – кто тебе гладит костюм?
– Да я, соответственно, сам глажу.
– Почему соответственно? – спросила мама.
– Просто слово такое, – пояснил Толик.
– Какой аккуратный мальчик, – вздохнула с завистью бабушка. – Ты, наверное, в брюках в постель не ложишься?
Толик смущенно кашлянул, шмыгнул носом и посмотрел на меня.
– Да ведь, вообще, не положено.
– Бабушка хочет сказать, – объяснил я, – что бывают счастливые люди, у которых такие вот аккуратные внуки.
Толик сидел красный от смущения и от галстука, давившего шею. Он не знал, как реагировать на мои слова, и промолчал.
– Чаю хочешь с вареньем? – спросила мама.
– Благодарю, – сказал Толик, – что-то не хочется. – Он многозначительно посмотрел на меня, я понял, что светские манеры даются ему с трудом.
– Сейчас пойдем, – сказал я.
– Куда это вы собрались? – спросила мама.
– Надо подышать воздухом.
Толик солидно кашлянул.
– Опять будете шляться до часу ночи, – сказала мама.
– Ладно, – сказал я, – никуда не денемся.
Я пошел в другую комнату и переоделся. Конечно, костюм мой был не так уж выглажен, но какие-то складки еще оставались.
Когда я вошел, бабушка посмотрела на меня, потом на Толика и вздохнула. Сравнение было явно не в мою пользу.
– Пошли, что ли, – сказал я.
Толик чинно встал, подошел к маме, протянул руку.
– До свидания, Екатерина Васильевна, – сказал он громко.
Потом подошел к бабушке и протянул руку ей.
– До свидания, бабушка, – сказал он еще громче.
Я пропустил его вперед. Пока Толик зашнуровывал ботинки, мама стояла в дверях комнаты и насмешливо смотрела на нас обоих.
Выйдя на лестницу, Толик облегченно вздохнул и снова стал самим собой. На площадке он подошел и посмотрел вниз.
– Слушай, а ты бы отсюда за миллион рублей прыгнул?
Я посмотрел вниз и отказался немедленно.
– А я бы, пожалуй, прыгнул, – сказал Толик.
– И ноги сломал бы.
– Зато миллион рублей, – сказал Толик. – Знаешь, я на эти деньги чего купил бы?
– Костыли, – сказал я.
– Зачем костыли? – обиделся Толик. – Можно «Москвич» с ручным управлением.
Мы вышли на улицу. Вечерело.
Солнце еще не зашло, но его не было видно. Оно просто пряталось где-то за домами, и его лучи лежали под крышами самых высоких зданий. Мы шли в сторону парка.
– Слушай, – неожиданно спросил Толик, – у тебя отец – хороший человек?
Вопрос был сложный. У меня самого отношение к нему было смутное. Точнее, я к отцу своему относился по-разному. Но одно дело, что думал я сам по этому поводу, и другое дело, что отвечал другим.
– Хороший, – сказал я, и это была правда, потому что отец мой был, может быть, и не совсем хорошим, но скорее хорошим, чем плохим.
– А почему же он мать твою бросил?
– Он не бросил, просто они не сошлись характерами.
– А чего там сходиться-то? – усомнился Толик. – Чего сходиться? У меня вот отец с кем хочешь сойдется характерами. Мать ему чего не так скажет, он ей как врежет, она летит из угла в угол.
Отец Толика дядя Федя работал в бане пространщиком. Что значит это слово – я не выяснил до сих пор, знаю только, что дядя Федя сторожил в бане одежду клиентов, подавал желающим полотенце, похлопывал по спине и приносил из буфета пиво в стеклянных кружках. За это он получал в зависимости от объема услуг и щедрости клиента десять-пятнадцать копеек. Некоторые давали больше, но таких было мало. Он работал через день по двенадцать часов, но готов был работать и каждый день, если бы разрешили, не из любви к профессии, а из-за этих самых гривенников, которых к концу смены набиралось довольно много. Мать Толика несла эту мелочь в магазин к знакомой кассирше и обменивала на бумажки, а когда бумажек набиралось достаточно, дядя Федя шел в сберкассу и делал очередной вклад.
– А много у твоего отца денег? – спросил я у Толика.
– Много, – вздохнул Толик. – Я точно не знаю, но там, наверное, машины на три уже наберется. И все мало ему. Я получку принесу, он все до копеечки пересчитает и по расчетной книжке проверит. А чуть недосчитается – сразу по шее.
– А как же ты на мотороллер собираешь? – спросил я.
– Выкручиваюсь, – сказал Толик. – Я говорю, что мастеру даю по десятке с каждой получки… Слушай, – оживился он, – а ты своего отца не спрашивал, сколько вот поэты или писатели зарабатывают?
– Не спрашивал. А зачем тебе?
– Так просто. Мне один чудак говорил: рубль за строчку. Это можно, знаешь, сколько строчек написать!
– Сколько? – спросил я.
– Много, – ответил Толик и остановился. – Что это там такое?
На спортплощадке во дворе красного кирпичного здания школы возле турника толпились какие-то люди.
– Может, соревнования? – предположил я.
– Не похоже, – усомнился Толик. – Пошли, поглядим.
Мы подошли ближе. Там к турнику было подвешено какое-то сооружение из арматурной проволоки, как я потом понял – макет купола парашюта. От купола шли стропы, соединявшиеся у брезентовых лямок с блестящими замками. Возле турника толпилось человек пятнадцать ребят нашего с Толиком возраста. Рядом на параллельных брусьях возвышался худощавый человек лет тридцати (по нашим тогдашним представлениям, пожилой), в кожаной куртке на молниях и в старой летной фуражке с облезлой кокардой. К куртке у него был прикручен большой значок с изображением белого парашюта на синем фоне. Наискось через значок шла блестящая металлическая цифра «600», а на цепочке болтался еще треугольник, и там тоже было выцарапано какое-то число – не то «15», не то «45», я точно не разглядел.
Человек этот сидел на одном брусе и упирался левой ногой в противоположную стойку, удерживая равновесие. Мы с Толиком сразу догадались, что это инструктор по парашютному делу. Догадаться было, конечно, нетрудно.
