Джонатан Коу - Номер 11
Контейнеры Хорста находились на первом этаже склада и стояли точно друг против друга: один под номером 24, другой под номером 11. На дверях, выкрашенных в желтый цвет, массивные навесные замки. Когда Хорст отпер номер 24 и распахнул дверь, я заглянул внутрь и приуныл. Изнутри контейнер казался много больше, чем снаружи, и был доверху забит мебелью и картонными коробками. Что касается номера 11, с ним дела обстояли еще хуже. Коробки загромождали дверной проем, так что дверь закрывалась с трудом и нельзя было разглядеть, что там, за этой баррикадой. На то, чтобы перебрать все это старье, понял я, уйдет уйма времени.
Пожалуй, я отброшу ненужные подробности и расскажу эту длинную и тяжкую историю покомпактнее. Медленно, прилагая немало усилий, мы пробирались сквозь хлам, оставленный мистером Гюдеманном, его сестрой и ее мужем. Мы с Роджером разгребали содержимое номера 11, Хорст сосредоточился на номере 24. Было видно, что ищет он целенаправленно в надежде наткнуться на драгоценности или что-нибудь в том же роде. Мы подробно описали ему, как выглядит коробка, и он буркнул в ответ, что даст нам знать, если найдет такую.
Это была долгая, утомительная и напряженная работа. Хорст, копавшийся в контейнере напротив, обычно находился к нам спиной и, однако, умудрялся отслеживать наши передвижения, мы то и дело слышали: «Поаккуратнее с этим!» или «Покажите, что в той коробке!» Как я и предполагал, его интересовали ювелирные украшения, он забирал их у нас и складывал отдельно.
Через час мы оба устали и я подумал, что хорошо бы устроить перерыв. Но Роджер с лихорадочным блеском в глазах отказался прервать охоту даже на несколько минут. Я предложил принести ему кофе, но он сказал, что ему ничего не нужно, и к автомату я отправился один.
Я просидел на скамье у стола дежурного минут десять, попивая кофе и проверяя электронную почту, когда услышал его крик. Никогда прежде я не слыхал такого волнения, такой экзальтации – граничащей с экстазом – в человеческом голосе. «Джеймс! – звал он. – Джеймс! Кажется, я нашел!» Слова словами, но мне его крик показался торжествующим воплем первобытного человека, еще не научившегося говорить. Я поставил стаканчик с кофе на скамью, вскочил и побежал к контейнеру, и тут, спустя секунд пять, раздался иного рода вопль – испуганный, растерянный, – а следом жуткий грохот. Вернее, не просто грохот, а три-четыре раската, каждый громче предыдущего, и финальный прозвучал почти как взрыв. Мощное эхо прокатилось по складу, сотрясая воздух, а затем наступила оглушительная тишина. Я подбежал к номеру 11, там уже стоял Хорст, а внутри контейнера царил хаос. Половину содержимого мы, просмотрев, уже вынесли наружу, внутри же огромной бесформенной кучей громоздились коробки, книги, мебель, разбитый фарфор и стекло, и в основании этой горы, раздавленное весом старого хлама, лежало уже бездыханное тело несчастного Роджера.
На шум прибежал дежурный и, увидев, что случилось, бросился вызывать «скорую». Хорст и я принялись разбирать обломки, придавившие Роджера. Мы работали как осатанелые, отбрасывая вещи куда попало, не глядя и не заботясь о том, сломаем мы что-либо или нет.
Не знаю, что еще тебе сказать. Врачи прибыли быстро, им хватило одного взгляда на распростертое тело Роджера, чтобы установить факт смерти.
Остаток дня прошел как в тумане. Запомнилось лишь одно: разгребая все это старье, чтобы добраться до Роджера, я заметил некий предмет, который и он, вероятно, увидел, что и понудило его позвать меня. Должно быть, этот предмет лежал снизу, но Роджеру настолько не терпелось взять его в руки, что он выдернул его, вызвав роковое обрушение. Это была металлическая коробка, в таких раньше хранили 16-миллметровую пленку, а сбоку была наклеена бумажка с надписью большими печатными буквами, сделанная более семидесяти лет назад: Der Garten aus Kristall.
Я открыл коробку. В ней лежали старые жестянки из-под сигарет, во многих – мелкие немецкие монеты, те, что называются «мелочью». А также пуговицы, ленты, иголки, нитки и прочие принадлежности для шитья.
Возможно, хорошо, что он этого не увидел. Возможно, если бы увидел, он бы все равно умер, но иной смертью.
* * *Наутро Рэйчел встала рано и первой спустилась на кухню; впрочем, там уже была Кейша, она варила кофе и готовила завтрак для Гарри. Не желая ни мешать ей, ни затевать неловкую беседу, Рэйчел вышла в сад.
Она села на старую деревянную скамью, на ту же, что и вчера. И опять не могла отвести взгляд от молчаливого сломанного фонтана в центре лужайки. Какая жалось, что он не работает. Лора просто обязана его починить. Сад по-прежнему казался Рэйчел очаровательным, но уже не волшебным, не принадлежащим иному миру. Вскоре к ней присоединилась Лора. Она была в спальных носках, свитере поверх пижамы и толстом халате поверх свитера, в руках она держала две кружки кофе.
Они молча пили кофе, пока Рэйчел не спросила:
– Так вы почините фонтан?
– Вряд ли. Скорее выставлю дом на продажу.
– И переедете обратно в Оксфорд?
– Наверное. Или в Лондон. Я подыскиваю там профессорскую должность. – Лора поежилась и подалась вперед. Сидеть на воздухе было холодно. – Дело в том, что я не хочу, чтобы Гарри вырос таким же, как Роджер.
Рэйчел не совсем поняла, какой смысл она вкладывает в эту фразу.
– Хотите сказать, склонным к одержимости?
– О, одержимостей у него может быть сколько угодно, лишь бы они относились к чему-то продуктивному.
– То есть не к датам телепоказов черно-белых фильмов?
– То есть одержимость чем угодно, но не прошлым, – поспешила уточнить Лора. Отхлебнув кофе, она обхватила ладонями кружку, согревая руки. – Как и многие, Роджер был убежден, хотя никогда не признавался в этом, даже самому себе, что в прошлом жизнь была лучше, легче, приятнее. В прошлом его детства и юности. Это было не просто тоской по детству, но чем-то бо́льшим. Напрямую связанным с тем, какой была страна – либо какой он ее видел – в шестидесятых и семидесятых.
– До моего рождения.
– Задолго до вашего рождения. Тогда в обществе царили совсем другие настроения. Очень непохожие на сегодняшние. Для Роджера много значила идея всеобщего благосостояния, наличие страховочной сетки и самое главное, как я думаю… отсутствие необходимости постоянно делать выбор. Он это ненавидел. То, что Генри Уиншоу – и любой министр после него – полагал обязательным наращивать, Роджер ненавидел больше всего на свете. Сами подумайте, тот образ, к которому он постоянно возвращался снова и снова.
– Хрустальный сад?
