Дмитрий Силкан - Равноденствия. Новая мистическая волна
Это был самый обычный, серенький человек, с неопределёнными чертами лица. Лишь воспалённые до красноты глаза выдавали в нём неординарную личность. Маленький, толстенький и невзрачный, он был более похож на пыльного чиновника, нежели на мыслителя, что в сочетании с его выразительным взглядом, смотрелось весьма незаурядно.
Незнакомец представился Николаем Петровичем.
— Итак, — спросил он без лишних церемоний. — Кто вас обидел?
— Видите ли, — вздохнул я печально, — мне всё надоело. Надоело бороться за жизнь. Отстаивать собственное достоинство, которое всяк норовит пнуть побольнее.
— Ну-ну. — Лицо Николая Петровича сделалось очень внимательным и серьёзным. — Это интересно. Поподробнее, пожалуйста.
И меня просто прорвало.
— Вы не поверите, но я окружен собачьей сворой, или, как вы метко изволили выразиться, «клубком змей». Гадины, уже не первый год издеваются надо мной. Каким-то образом эти подонки умудряются не замечать меня. А если вдруг и обращают внимание, то только исключительно для того, чтобы унизить меня или отпустить колкость в мой адрес.
Когда я пытаюсь поставить их на место, эта литературная клика хохочет надо мной ещё пуще. А всё из-за чего? Всё из-за того, что я осмеливаюсь высказывать насчет их творчества мнение, которое не всегда им, мягко говоря, приятно.
Ко всему прочему я имею одну пагубную слабость, которая веселит их неописуемо. Надеюсь, вам не надо доказывать, что каждый истинный художник имеет свою слабость?
— Конечно! — поддержал меня Николай Петрович. — Это неотъемлемая черта всех гениев. Но в чём же ваша слабость, скажите мне быстрее!
— Я легко попадаю под их чёртово влияние. Оно уводит меня от главного, от своего. А что я могу сделать, если оглушительный шум какого-либо имени сбивает меня с толку? Как противостоять, если меня тащат, словно на аркане? Согласитесь, это — невозможно!
— Да! Да! — согласился Николай Петрович, — Но дальше, прошу вас, дальше!
— Когда шумиха прекращается, — продолжал я, — и все понимают, что она была из ничего, я, так сказать, остаюсь у разбитого корыта, не дописав какую-то жалкую треть сочинения. Затем восходит следующая «звезда» и всё повторяется. И все хохочут надо мной! Нашли клоуна! А главный их графоман, виновник этой карусели, купается в шоколаде, сволочь!
Тут уж я не выдержал и по-настоящему, обильно разрыдался, уткнувшись в плечо своего нового знакомого.
— Они преградили мне мой путь и постоянно сбивают. А я слаб! — всхлипывал я. — Слаб!
— И как же вы собираетесь с ними бороться? — спросил меня Николай Петрович после того, как я выпустил все скопившиеся слёзы.
— Я напишу роман! Он прихлопнет их, как ничтожных букашек. Это будет такой роман, который сотрёт весь этот сброд с лица Земли. Он превратит их в пыль. Не верите? У меня и сюжетик уже созрел. Клянусь честью, моя книга уничтожит мир!
Николай Петрович вдруг помрачнел:
— Не получится.
— Что не получится?! — заорал я, испугавшись нового разочарования. — Вы мне не верите?
— Верю! Верю! — возразил Николай Петрович. — Только книга не уничтожит мир. Вы лишь раздавите сотню-другую бездарных завистников, а мир будет по-прежнему сосать кровь из гениев! Послушайте меня: я не поэт, однако человек обречённый. Ещё в детстве понял всю нелепость бытия и решил, что кто-то из нас должен исчезнуть — либо я, либо мир. Вдвоём нам слишком тесно. Разве не стоит смерти то, что вызывает непрекращающийся зуд неудовлетворённости? Эта проклятая бесконечность, исходящая из ниоткуда и уходящая в никуда, и я — маленький, но честный человечек. Разве мы можем существовать вместе?! Все эти ваши книги, революции, эволюции хороши, пока дело касается человечества, но дальше…
Николай Петрович загадочно кивнул на темнеющее небо, сквозь которое уже проступили первые звёзды.
— Как?! — опешил я. — Неужели!
— Именно, — осклабился Николай Петрович. — Именно так.
Мне стало жутко. Даже ненависть куда-то исчезла.
— Но как? — спросил я сдавленным голосом. — Вы что, изобрели сверхмощную ядерную бомбу?
Вместо ответа Николай Петрович раскатисто захохотал.
— Наивно, наивно мыслите молодой человек! Бомба и бесконечность! Ха-ха! Впрочем, — поспешил он принести жертву моему великому честолюбию, — ваша наивность не умаляет ваших художественных способностей. Нет, не бомба! Отнюдь! У меня есть то, что покончит с миром раз и навсегда. Не только с человечеством! Что, не ожидали?!
Надо сказать, я действительно не ожидал такого поворота.
— Ага! Ага! — обрадовался Николай Петрович. — Вижу, сконфузил я вас.
— Но как… как же это возможно?!
— Сразу не поймёте. А впрочем, не поймёте никогда. Вам следует лишь знать, что такое возможно.
Неожиданно Николай Петрович скривился и истерически затараторил:
— Скажите! Скажите! Могли бы вы совершить ЭТО?! Только честно. Я знаю, что вы тщеславны, но ЭТО гораздо выше, гораздо выше вашей литературной страсти! Представьте — в ваших руках ВСЁ. Щёлк — и готово!
От возбуждения у Николая Петровича схватило сердце, и он дрожащей рукой закинул кружок валидола под язык.
— Представьте, вы уничтожили Вселенную! — продолжил Николай Петрович, отдышавшись. — ! Эта не слава писателей, царей и убийц. Это — слава Властелина мира! Только представьте!
— Но почему я?! — вырвался вопль из моей глотки.
— А что вам ещё остается? — усмехнулся Николай Петрович. — Или вы хотите до смерти терпеть насмешки? Или вы хотите, может быть, свести счёты с жизнью? Желаете быть похороненной и забытой кучкой мусора? — Голос Николая Петровича постепенно накалялся. — Не валяйте дурака! Станьте бессмертным! Прекратите эту комедию!
— А почему не вы?
Николай Петрович на мгновение задумался:
— Я ждал этого вопроса. И, честно говоря, затрудняюсь дать какой-либо определённый ответ. Не слукавлю, если скажу, что я не достоин этой миссии. Кто я такой? Ничтожество! А вы — личность. Художник! Причём неудавшийся, оплёванный художник. Непризнанный писателишка. Один вид которого вызывает смех.
— Но! Но!
— Тихо! Именно такие, как вы, способны на большие дела! Уничтожить Вселенную должна Личность. А я — тля. Но моя ненависть не имеет пределов. Поэтому я готов погибнуть вместе с миром, лишь бы только его кто-нибудь…
Николай Петрович в каком-то неистовстве схватился за свою голову и застонал. Видимо, это признание было для него болезненным.
— Впрочем, — зарычал он, — что это я вас тут уговариваю?! Не желаете воспользоваться моим предложением — дело ваше. Но больше такого шанса вам не представится! Прощайте!
— Нет! — завопил я. — Желаю! Пожалуйста, не уходите. Скажите только — что делать?
Лицо Николая Петровича ощерилось дьявольской улыбочкой.
Он открыл свой протёртый до дыр кожаный портфельчик и достал из него электрический выключатель.
— Да, да! — сказал Николай Петрович. — Это в каком-то смысле выключатель, только не электрического света, а всего света, называемого Белым.
Я тупо уставился на выключатель Белого Света, не зная, как реагировать.
— Откуда это у вас? — наконец выдавил я.
— Ах, не спрашивайте! — замахал Николай Петрович руками. — Не спрашивайте меня об этом! Возьмите его без лишних вопросов; и когда почувствуете, что готовы, — просто нажмите на клавишу, и мир исчезнет. А теперь я вынужден удалиться. Может быть, когда-нибудь ещё свидимся.
И Николай Петрович, ссутулившись, засеменил к остановке.
Я было бросился за ним, но странный человек ловко шмыгнул в наполненный автобус и уехал в неизвестном направлении.
Итак, у меня появился выключатель Белого Света, или, по научному, Вселенной. Одного щелчка его было достаточно, чтобы изничтожить не только человечество, но и всё сущее: материю, энергию, электромагнитные поля, одним словом, абсолютно всё, мыслимое и немыслимое.
«Кстати, — подумал я, разглядывая выключатель. — А как насчёт моих мыслей и сознания? Оно тоже отключится или будет в состоянии зафиксировать отсутствие мира?
Если моё сознание сохранится — это будет уже не небытие, а если не сохранится, тогда как я пойму, что небытие наступило? Доказательства где? Можно ли считать бытие исчезнувшим, если оно не замечено самим истребителем. Ведь такое, с позволения сказать, „небытие“ ничем не будет отличаться от элементарной атеистической смерти.
А мне-то интереснее всего торжество исчезновения, факт моего, так сказать, величайшего деяния. Да и заглянуть в запредельное тоже любопытно ведь!»
От таких мыслей моя голова сильно разболелась. Откровенно говоря, этот чудак с выключателем прямо-таки выбил меня из колеи, озадачил. Даже обида на моих коллег-литераторов как-то размякла. Я не на шутку призадумался. И было над чем. Бормотание Гамлета «Быть или не быть» казалось мне детским сюсюканьем по сравнению с моим «Не быть или быть».
