София Блейк - Шлюха. Любимая
— Меня зовут Расул, — произнес мужчина по-английски.
— Красивое имя, — кивнула я, — Анна.
— Очень приятно.
— Откуда ты, Анна?
— Из Москвы.
— О, красивый город!
— Ты там бывал?
— Нет, но…
Сколько подобной болтовни выдержали мои уши! Ни о чем, без единой капли смысла, но именно они позволяют составить мнение о человеке, именно в ходе этих никчёмных бесед мужчины и женщины посылают беззвучные сигналы друг другу, как два корабля, встретившись в море, обмениваются сигнальными знаками, признавая визави по системе «свой — чужой», объявляя тревогу, или наоборот, готовые распахнуться навстречу друг другу.
Ни одна из моих систем не выдала оповещения тревоги, пока мы с Расулом напивались в баре, молчали системы, когда мы добрались до невзрачного отеля здесь же на Монмартре, а когда системы уже были готовы распахнуться, я сказала:
— Знаешь, Расул, мне так неудобно говорить об этом, но у меня проблемы.
— Неправда, — сказал Расул, — ты бы сказала раньше.
— Это не то, о чем ты подумал, — виновато улыбнулась я. — Просто у меня во Франции очень много расходов, и мне не у кого попросить взаймы.
— Да нет проблем! — явно обрадовался Расул. — Я всегда помогаю друзьям. Триста евро решат твою проблему?
— Лучше пятьсот и до самого утра я твоя, — бросила ему привычный взгляд менады, немного наклонив голову, сквозь завитые пепельные локоны.
Мои системы выдали оповещение об опасности.
— Тогда давай без резинки, если за пятьсот, — сказал Расул. — Я чистый, можешь не сомневаться.
— Я верю тебе, дорогой, — сказала я, — но как ты можешь быть уверен во мне?
— Я хорошо знаю людей, — сказал он. — Ты не шлюха, ты нормальная девушка.
Плохо дело, подумала я, его вранье было настолько явным, что почти не маскировало его намерений.
— Ладно, пусть будет триста, но в резинке.
— Вот деньги, — Расул протянул мне шесть бежевых полтинников.
— Пошли, — тяжело вздохнула я.
В номере Расул набросился на меня, аки лев на трепетную лань, и овладел моим телом, просто спустив мои бриджи, даже не позволив разуться. Мы переместились в ванную, и я вторично подверглась мощному и грубоватому натиску. На кровати мне тоже не довелось отдохнуть: я отработала в третий раз, уже понимая, что дело не обошлось без какой–то химии.
В четвертый раз жилистый сорокапятилетний Расул подстерег меня, когда я выходила из ванной, поставил на колени и встромил свой немалых размеров детородный орган прямо в основание моих дыхательных путей. Я помнила, что у меня осталась последняя резинка, но как–то так получилось, что сосать мне пришлось без нее. Бешеные глаза Расула напрочь отбили у меня желание быть лидером в этой ситуации, а проститутка, которая не берет в свои руки управление процессом, обречена на роль жертвы.
Расул завыл, напрягся и кончил вроде как мне в рот, но я даже не почувствовала вкуса спермы. Потому что ее не было.
— Тебе уже нечем кончать, — сказала я, ласково улыбаясь, глядя на него снизу вверх.
— Это не важно, — сказал Расул, — ты так это здорово делаешь, что мне хочется не вынимать у тебя изо рта целую ночь. Проблема только в том, что мне не хочется вынимать из других твоих дырок тоже.
— Какой ты неутомимый!
— Осталась еще одна, в которой я не успел побывать.
— Она слишком маленькая для твоего дружка.
— Сто евро.
— Триста.
— Пусть будет двести, и всего получится пятьсот.
Расул сходил в душ, потом передал мне деньги и снова поставил на колени. Уже много лет я привыкла носить в сумочке тюбик со смазкой вместе с презервативами. Эта предусмотрительность спасла меня и в этот раз от травм, но было все равно очень больно.
Какого дьявола, корчилась я, громко крича вроде бы как от наслаждения. Почему это проклятое дурацкое дежа вю я принимаю за свою уходящую молодость? Неужели, перестань я этим заниматься, морщины тут же избороздят мою кожу, и я превращусь в никому не нужную старуху? Или это страх нищеты, из которой я выбралась, не дает мне забыть древнейшую профессию, подобно тому, как пережившие голод и блокаду до конца дней прятали под матрас хлеб и сухари. Неужели я такая же, как эти несчастные?
Стоя под душем, я обнаружила, что золотой крестик на цепочке больше не украшает мою шею. Выскочила, мокрая, испуганная, — Расул мирно спал, уткнувшись в подушку. Разорванная цепочка с крестиком обнаружилась в складке белой простыни. Деньги тоже не пропали. Я перевела дух, торопливо натянула свою одежду и выскочила из комнаты, как пробка из бутылки, на ходу охлопывая себя, чтобы удостовериться: телефону, украшениям и деньгам пока еще не приделали ног. Так я и шла по ночному Парижу до своей гостиницы: шарахаясь от встречных мужчин, постоянно трогая свою шею, талию, мочки ушей.
Этим я занималась и на следующий день, вызывая временами недоумение у прохожих. Как–то так, само собой получилось, что Германия у меня стала ассоциироваться с тюрьмами, Голландия с дождем, а Франция с воровством. У кого–то другого ассоциации могут быть совершенно непохожими, но я свою жизнь описываю субъективно, и считаю, что иначе делать это нет никакого смысла.
А на следующий вечер мой счастливо спасенный телефон определил звонок из Австрии.
— У нас проблемы, — я узнала Санин голос, немного хрипловатый, взволнованный.
— Что случилось? — подобралась я. Год назад Саня таким же голосом мог сказать, что, допустим, цветные ворвались в «Рандеву».
— Командир закрыт.
— Ох, блин!
— Его будут судить во Франкфурте, и мы с Альбиносом выдвигаемся туда, — сообщил Саня.
— Почему? За что?
— Ты где находишься?
— Ну, это, — замялась я, — в Париже.
— На машине?
— Да.
— Можешь быть во Франкфурте за день?
— Я постараюсь.
— Хорошо, — сказал Саня с видимым облегчением. — Наберу тебя завтра вечером.
Вот такая коррекция жизненных планов, подумала я.
Теперь уже никакие общие размышления и рефлексии не сбивали меня с пути. Я вела машину на восток, останавливаясь только на заправках, да у контрольных пунктов, где французы брали мзду за проезд по их шоссе. Собственно, это осталось моим последним впечатлением об этой стране: в Германии уже обходились без этих поборов.
У самого Карлсруэ усталость сомкнула мне глаза, и я едва не свалила «Фольксваген» в кювет. Пришлось остановиться и вздремнуть часик-другой на специальном съезде для усталых водителей. Признаться, в России я бы не рискнула ночевать рядом с еще несколькими водителями-мужиками, и дальнобойщиками в том числе. Но как–то Германия с ее вечными облавами и тюрьмами казалась мне самым безопасным местом на свете.
Даже для Брюха вот Германия оказалась тюрьмой. А уж как он был осторожен в последние годы…
Мы встретились с Саней и Альбиносом у памятника Бетховену, там же, где я предавалась рассуждениям о смысле жизни в конце этой весны.
— Ну, как машина? — Альбинос поцеловал меня в губы. От него пахло съеденным на завтрак луком.
— Все в порядке, малышка? — от Сани пахнет «Ив Сан-Лоран». — Никто не обижал в Европе?
— Как это получилось? — спрашиваю.
— Накрыли эскорт-сервис во Франкфурте, — сказал Альбинос.
— Это тот самый эскорт, которым Воха управлял? — вспомнила я разговоры о новом бизнесе, который велись в особняке Брюха в начале апреля.
— Да, — говорит Саня, — тот самый.
— И что? — я уже догадывалась, о чем услышу дальше, но приятели не спешили с ответом. Я уже давно заметила, что те, кто сделал карьеру в нелегальном бизнесе, ведут себя почти всегда слегка параноидально, будто бы на них наставлены полицейские микрофоны. Впрочем, нередко так оно и было: Вохин эскорт прослушивался в течение трех месяцев, причем, слушали одновременно диспетчерскую, и следили за машинами, на которых развозили девушек по заказам. Все сотовые телефоны эскорта тоже находились под колпаком, и распечатки разговоров ложились в основу обвинения. Я была поражена размашистым педантизмом германских ментов.
Мы сели за столик в летнее кафе неподалеку.
— Пасть раскрыл друг Воха, — сказал Альбинос. — Когда услышал, что ему пятнашка клеится.
— Вот сука!
— Потом его убедили не давать показания, — сказал Саня. — И он сейчас вроде как нормальный. Но менты роют под шефа, прослушивают всех, с кем он связан, запрашивают израильтян, — уж очень хочется им не отпускать с крючка такую рыбу.
— Мне можно с ним увидеться? — спросила я.
— Конечно.
— А кто его защищает?
— Об адвокате позаботились немецкие друзья, — сказал Альбинос. — Ты же знаешь — у шефа везде были связи.
— Я пойду к нему завтра утром, — заявила я.
— Завтра нельзя — количество свиданий в день ограничено, — покачал головой Альбинос. — То есть, только одно разрешается.
— И кто на очереди?
— Ну, эта, Лика, — неохотно сказал Саня. — Она вроде как на четвертом месяце…
— Все–таки успел старый конь засеять пашню, — рассмеялась я, чтобы скрыть нервный спазм, больно кольнувший изнутри. Даже не думала, что это будет так обидно — узнать, что никогда не станет твоим человек, который и не любимый вовсе. — А послезавтра у него свободно?
