Элис Сиболд - Почти луна
Мне не хотелось, чтобы Хеймиш, приехав, пустился на мои поиски, поэтому я заставила себя встать и поспешно пошла вдоль стены к парковке.
Через двести футов я увидела у входа машину Хеймиша. Он топтался возле гигантской подсвеченной «В», установленной на краю территории.
Быстро перебежав дорогу, я скользнула в машину.
— Едем отсюда, — выдохнула я.
— Без вопросов, — откликнулся Хеймиш.
Когда мы попятились на дорогу, я увидела, как охранник вышел из-за противоположной стороны здания и озадаченно посмотрел в нашу сторону. Я могла бы встретить Хеймиша у ветеранской организации или минисклада, но не успела подумать о них.
— Где твоя машина? — спросил Хеймиш.
От него исходил более густой, чем обычно, дух «Обсешн», который вызвал у меня воспоминание о том, как мистер Форрест однажды подарил отцу испанский одеколон, пахший анашой. Понятия не имея об этом, отец пользовался одеколоном, пока тот не закончился. Пустую бутылочку из-под него я обнаружила в столе в день, когда отец застрелился.
— Одолжила Саре, — пояснила я.
Похоже, ответ его устроил. Он остановился перед знаком «Стоп» и наклонился поцеловать меня. Я отпрянула, но он не смутился.
— Куда поедем? — спросил он.
«В Париж и „Риц“», — так и рвалось с моего языка, и в голове зазвучала слезливая песенка о печальной женщине, которая в тридцать семь лет осознала, что никогда не прокатится в открытой машине по европейской столице. Если это худшее, что с ней случилось, сучке повезло.
— Дело в том, — сказала я, держа руки на коленях и избегая его взгляда, — что мне надо найти машину.
Он нажал на газ.
— В этом ли?
— Все так странно, — протянула я.
— Из-за мамы?
— Да.
— Кого-нибудь подозревают?
— Думаю, да, — ответила я и решила, что вреда не будет. — Парня, который выполнял для матери разные поручения. Его зовут Мэнни.
— Тот, который с кем-то трахался в твоей старой спальне?
— Да.
— Мама рассказала мне об этом.
Мы проехали мимо карьера, где горы гравия и глинистого сланца ждали, пока их увезут на грузовиках. Они мерцали в свете тусклых аргоновых фонарей, развешанных по территории.
Двадцать лет назад был мальчишка, ровесник Сары, который играл в пиратов на огромной куче гравия, сваленной в конце нашего квартала. Однажды он забрался на кучу, размахивая пробковым мечом, вырезанным прошлым вечером вместе с отцом, и провалился внутрь.
— Помнишь Рики Драйера?
Прислонившись головой к окну, я видела, как отражение моих усталых глаз то появляется передо мной, то исчезает.
— Парня, который умер? О господи, я столько лет о нем не вспоминал.
— Поехали к тебе, Хеймиш, — попросила я. — Выпьем и поговорим.
— Уже лучше, — кивнул он.
Я знала, что он смотрит на меня, но не оборачивалась.
— Тебе не надо искать машину, — сказал он. — Я отвезу тебя, куда захочешь.
Я чувствовала, что он заслуживает моего тела в обмен на машину.
Мы приехали в дом. Я удостоверилась, что Натали не войдет в самый неподходящий момент. Хеймиш подтвердил: она гуляет со своим подрядчиком.
— Как будто у нее появилась целая новая жизнь, — сказал он. — В которой нет места для меня.
Надо набраться решимости. Прежде мне доводилось заниматься сексом поневоле, а Хеймиш — любящий, замечательный — как трудно выкинуть из головы слово «мальчик»! — мужчина.
Все мое тело изнывало от желания поскорее начать. Жаждало прелюдии, жаждало акта, любовной чепухи, фальшивого сожаления по завершении, предвкушаемого душа и наконец машины, в которой я смогу уехать.
Он взял меня за руку и повел по плотно застеленной коврами лестнице. Бам — падает тело отца. Мать баюкает его череп, когда я вхожу. Кровь повсюду.
Забегая к ним в гости, я сотни раз проходила мимо комнаты Хеймиша по пути в верхнюю ванную. Однажды, когда дети были в школе, Натали завела меня внутрь и предложила глубоко вдохнуть.
— Это самая вонючая комната в доме, — поморщилась она. — Я не могу вывести запах, а сын никогда не открывает окно.
— Гормоны, — только и проронила я.
Она улыбнулась.
— Все равно что жить с бомбой, которая готова взорваться.
Но запах подростковой похоти смел стрекочущий очиститель воздуха в углу комнаты, а кровать больше не была двуспальной.
— Ты приводишь сюда девушек? — спросила я.
— Некоторых, — ответил он и положил ладонь мне на затылок.
Мы поцеловались.
— Я только хочу, чтобы тебе полегчало, Хелен, — прошептал он. — Я ничего не жду.
Как-то раз после того как родилась Эмили и я не могла расслабиться, Джейк сказал: «Позволь себе упасть».
Мы откинулись назад на постель, и я закрыла глаза. Я зарабатывала на жизнь, принимая позы по указке других. Когда приходилось туго, думала о смазанных угольных рисунках в подвалах и кладовках бывших уэстморских студентов по всей стране и о немногих художниках, которым удалось добиться чего-то большего.
В Филадельфийском художественном музее висела картина Джулии Фаск. Она наняла меня для серии поз, когда мне было тридцать три. В результате получился торс в движении, не влезший целиком на холст. Лишь потому что сама позировала для картины, я видела, где Фаск позволила себе определенные вольности — сделала меня более мускулистой, менее тощей.
Пока Хеймиш занимался со мной любовью, я думала о картине Фаск. Когда-нибудь девочки обязательно вновь увидят ее. Джейк отведет их к ней, или Сара вспомнит, как я показывала ее им. Она таращилась на синие, зеленые и оранжевые линии, что извивались по моим бедрами и низу живота. Эмили извинилась и ушла в магазин сувениров.
В работе Фаск заключено мое бессмертие. То, что на картине нет головы, никогда не волновало меня.
Хеймиш внезапно остановился.
— Ты должна мне хоть что-то дать, Хелен.
Я потянулась к его пенису, на этот раз надеясь на эякуляцию, чтобы я могла вытереть живот и притвориться разочарованной.
Чуть насладившись, он остановил мою руку.
— Я — не только член. Коснись меня.
Мои глаза стали маленькими и отчаявшимися.
— Не проси у меня слишком много, Хеймиш. Я сейчас не могу.
— Ты делаешь это ради машины.
Возразить было нечего.
И что-то изменилось. Он раздвинул мне ноги шире, чем было удобно. И стал со мной груб, как будто я была одной из игрушечных фигурок, валявшихся у него на полу, когда он был ребенком.
Я старалась помочь ему. Нажала на все кнопки, произносила фразы, которые десятки раз говорила посреди подлинной страсти. Смотрела на маленькую татуировку дракона под его ключицей и изображала для него бывшую себя.
Наконец, как раз когда мышцы внутренней стороны моих бедер, казалось, безнадежно растянулись, а тазобедренные суставы превратились в сухие шарикоподшипники ровесницы моей матери, он кончил.
Он задрожал и рухнул на меня всем весом. Из меня вышибло дух, и на мгновение я подумала о проститутке в машине Артура Шоукросса, которая следующие три дня провела под кайфом.
Мои руки надавили Хеймишу на грудь.
— Машина, — произнесла я.
— Ты тоже классно трахаешься, — горько усмехнулся он.
Пока он застегивал брюки — хлопчатобумажные, а не привычные джинсы, — я думала о своем таланте все портить.
— Дай мне пару минут все проверить, — сказал он.
Голая, я лежала на его постели и слушала, как он спускается по лестнице на первый этаж, идет через общую комнату и выходит в дверь гаража.
Я не двигалась, пока не застрекотал очиститель воздуха и легкий ветерок не коснулся моего тела. Повернулась на бок, оттолкнулась левой рукой, села на край кровати и принялась одеваться. Мысль возникла, когда я смотрела на жалюзийные двери его шкафа. Поскольку дом принадлежит его матери, а не ему, он должен хранить все, что для него важно, у себя в комнате. Поспешно вскочив, я распахнула дверь. Вряд ли он держит его на видном месте или хотя бы под рукой. Он не из тех, кто так рисуется. Я вытащила ящик из-под бутылок, набитый компакт-дисками, и перевернула его набок — есть что украсть. На полке над одеждой он хранил запасное одеяло, спальный мешок и обувную коробку с блестящими ботинками, которые надевал на похороны своего отца. Я не нашла, что искала.
Безумие! Во время секса я даже не вспотела, а сейчас на лбу выступила испарина. Невозможно предсказать, сколько времени понадобится Хеймишу и когда он придет за мной. Я изучала его комнату. Оценивала. Куда он положил его?
А затем, разумеется, поняла. Он считал себя главой семьи. Он не иждивенец; он мамин защитник. Нужный мне предмет лежал в ящике его прикроватного столика, все еще в том мешочке «Краун ройял», в котором его хранил мой дедушка, а рядом запечатанная коробка пуль. Я взяла мешочек за плетеную веревочку и схватила пули, прежде чем закрыть дверцу.
