Юрий Герт - Ночь предопределений
Схема, разумеется, была классическая. Ну, а за классическими масками — комедия масок, дель-арте — постепенно обозначались и нарисованные Сергеем лица. Директор передового совхоза им. Джангильдина, по фамилии Баймурзин (Где-то, где-то я слышал тут эту фамилию… — попытался вспомнить Феликс.) «Наш маяк», гордость всего района… И вдруг — фальшивые, подтасованные данные, или, как говорится более мягко, с каким-то бытовым оттенком — приписки… То есть — прямая уголовщина, в переводе на язык закона! Но — кто переводчик? Районный статистик, пребывающий среди бланков, отчетов, ведомостей, форм № 5 и форм № 125, шуршащий своими бумагами в каком-нибудь закуточке райисполкома и обыкновенно вызывающий внимания не больше, чем шебуршание где-то за плинтусом мыши… И вдруг!..
Остальное легко представить. Скажем, заступников, и даже не заступников, а попросту людей робких, опасающихся скандала, — например, начальника районной инспекции статистики… («Трус!..» — поморщился Сергей). А за ними — тех, кого эта история касалась больнее, тут они сами дали маху — выдвигали, выходит, черт-те кого, проявили близорукость… Но признать это — скандал. И не только для тех, кто непосредственно в нем замешан. Это еще и скандал в масштабах области! Поскольку товарищ Баймурзин в роли «нашего маяка» (где же я все-таки его видел?) и успехи, достигнутые под его руководством, — все это сочинялось не в районе… То есть сочинялось именно там, но как было не поддержать трудовое начинание, чтобы показать, чего может добиться опытный директор!.. И складывалось так, что все было хорошо, все были довольны — в совхозе получали премии, район выходил в передовые… Но тут из своего закутка, из бумажного, пыльного, провонявшего рыбьим клеем закуточка, из комнатушки в каком-нибудь пристроенном к раийсполкому флигельке появился… Кто же?.. Статистик, рядовой инспектор… Предназначенный считать и пересчитывать свои бесконечные цифры, и складывать, и перемножать, и делить, и крутить свой арифмометр, и заполнять форму № 5 и форму № 125… Он оставляет свой арифмометр и свои формы, и раскрывает один из гроссбухов — один из тех, быть может, гроссбухов, которые теперь лежат здесь, на столе, — и говорит: — «Нет!» — и тычет в какие-то цифры, выписанные в столбик, своим тупым, широким пальцем со скверно подстриженным ногтем, — конечно же, скверно подстриженным, кое-как, с черной каемочкой по краю, ведь это не так просто — стричь ногти, когда у тебя одна рука… «Нет! — говорит он. — Смотрите сами… Нет!» И цифры, подчеркнутые его кривым, крепким ногтем, уже возникают — и в одном, и в другом кабинете, — скандальные цифры, если дать им дальнейший ход!..
Если дать им дальнейший ход и не усомниться… Не в цифре, а для начала — в том, кто выкручивал их у себя на трескучем арифмометре… А потом уже — как бы заодно — и в самих цифрах… Видно, дело заварилось круто (Комиссия народного контроля, о которой упомянуто в заметке, и не только, возможно, она) — и вот уже в районной газете возникает статейка, или даже фельетон, где прорисовывается истинный — да, да, вот именно — истинный! — облик нашего правдолюбца, нашего борца за справедливость, а на самом деле — мелкого вот именно — мелкого! — склочника, кляузника и интригана… А на самом деле — морально разложившейся личности… (Ну, попивал, может быть, наш бравый статистик, от своей цифирной скуки, — допустим, попивал! Вот и фельетон!) А дальше — пошло-поехало, проработки, обсуждения, ревизии… И вот в этот-то момент раздается стон… Раздается рык… Раздается вопль о помощи — в редакцию «большой», в редакцию — с точки зрения автора — всесильной газеты! — приходит письмо…
— Семечки! — говорил Сергей. — Все это — семечки!..
Для него — как хорошо понимал его Феликс! — с этих «семечек» все только начиналось… И пока он метался по номеру — что-то тигриное, что-то, ей-богу же, от пятнистого леопарда проступало в его напрягшейся, напружиненной фигуре, в пригнувшейся шее, в хищном блеске глаз и раздуваемых ноздрях (Будь у него хвост, подумал Феликс, он бы сейчас колотил хвостом! Ах, как бы он колотил хвостом…) — пока он метался по номеру, Феликс отчетливо представлял себе тогдашний, первый его приезд, командировку по письму, и поддельное, тягостное спокойствие, с которым он разговаривал — то в одном, то в другом кабинете, и кивал, и прикидывался объективным, все-сочувствующим, и лишь иногда выкладывал, как бы недоумевая и прося помочь сопоставить, некий факт, число или цифру, и более всего раздражал всех этим своим спокойствием, сдержанностью.
И потом — как бы разбухший, не умещающийся в кармане блокнот, от которого жжет бедро. И редакция — стол в еще тихой, пустой редакции, (Ему представился почему-то его стол в их редакции, на краю стройки, — бронзированная пепельница, полная окурков, синий термос…) И ярость, которая мешает сосредоточиться, нащупать стержень. И зам, всезнающий многомудрый зам… (он услышал тонкий, язвительный голос Крылова: «Ты что мне принес — роман?.. Ты мне принеси двести строк, но чтобы в них была проблема! Понимаешь — проблема! (Его любимое словечко.) А лирику, эти вот художества — какой у него палец, у твоего инспектора, кривой или прямой — оставь при себе!.. Сколько у них голов по району?.. А по совхозу?.. А мяса сдано?.. А записано?.. А фактически?.. Где все это?.. В блокноте?.. Так что же ты думаешь, о чем ты пишешь, Лев Толстой!..»)
И вот — результат, подумал он, пробегая глазами еще одну вырезку, которую Сергей положил ему на колени поверх первой, то есть письма Темирова в газету. Это была сухая, коротенькая статейка на двести строк. Ну, на двести пятьдесят…
Но ее оказалось достаточно, чтобы здесь заварилась кутерьма… И все попутные соображения полетели в тартарары… И король, то есть тот же товарищ Баймурзин, предстал голым, а его покровители протерли глаза, очнулись и отреклись. И вся их вина, как выяснилось, была в излишней доверчивости, в том, что они позволили себя одурачить, провести за нос, — эти заслуженные, уважаемые товарищи… И поэтому Баймурзин должен быть примерно наказан, чтобы и другим неповадно было… А утратившим бдительность руководителям — дать по выговору, поставить на вид…
Ах, вот как даже… — Феликс медленно, слово за словом, вчитывался в совсем уж короткое, на пять-шесть строчек, «По следам наших выступлений». Вот как… Товарищу А. Омарову — выговор… И районному прокурору… И — «ряд лиц привлечен…» Кутерьма и в самом деле заварилась!.. И — «намечены конкретные меры… для борьбы… для повышения… скрытые резервы…» Просто блеск!
— Просто блеск! — сказал он. — Нет, правда, Сережа, — просто блеск!.. — И снова почему-то подумал, вспомнил о редакции, о своей, той редакции, и голоса, перекрывающие один другой, как бы донеслись до него, и лица чьи-то — молодые, азартные — мелькнули вперемешку с размашистыми жестами…
— Дайте-ка мне вашу сигарету, Сергей.
Феликс мог бы, не поднимаясь, протянуть руку под кровать и забраться под крышку чемодана, чтобы вытянуть свежую пачку — тех, что из дома, в меру мягких и ароматных… Но ему захотелось покрепче, и не то чтоб покрепче, а тех именно, кубинских, которые курит Сергей.
— Это еще семечки, — Сергей поднес ему спичку. — Вы заметили, что там о Темирове-то — ни полслова? Обратили внимание?..
— Ну?.. — спросил Феликс. — И что же?.. — Что-то в груди у него екнуло и сладко заныло. Внезапно. Вдруг.
— А вот то же, — сказал Сергей и потянул за собой кресло, в котором сидел, потянул, заскреб ножками по полу. И, приблизясь к Феликсу, к изголовью, стиснул коленями сплетенные — ладонь в ладонь — руки. — Как по-вашему, зачем я всю эту историю рассказывал? Чтобы показать, что я тоже чего-то там делаю, за правду сражаюсь?.. Так вот… — голос у него осел и зазвучал с вкрадчиво-презрительной интонацией. — Чихать мне, что вы про меня подумаете, не для того вы мне нужны!.. Не обо мне речь-то идет, а…
Феликс молча курил. До того он улыбался, глядя на Сергея, — не мог согнать с лица улыбки, вызванной то ли воспоминаниями, то ли забавным, взбаламученным его видом. Но сейчас, когда Сергей смотрел на него зло, даже ненавидяще (отчего? за что?.. — успел подумать Феликс), улыбка на его губах выглядела уже совершенно нелепой.
— Ну? — прервал он молчание, которое показалось ему неестественным, и потянулся. — Так о чем вы?..
— Ему здесь жизни больше не будет, — сказал Сергей.
— Кому?..
— А вы не понимаете?.. — Он дунул дымом прямо в лицо Феликсу, тот дернул головой и закашлялся. — Простите, — сказал Сергей. Зрачки у него расширились, он смотрел на Феликса, а видел перед собой, казалось, что-то страшное, гипнотизирующее, и не мог оторваться, отвести взгляд.
— Вы его не знаете. Это кремень. Железо. Недаром у него и фамилия такая.
— Фамилия, действительно, лучше не выдумаешь… Но вы расскажите толком.
