Алексей Саморядов - Праздник саранчи
Попалось много щук, головлей, всего понемногу. Сгоняли на хутор, за ведром, затеявшись варить уху. Уже поздней ночью, насмеявшись и наевшись, они все тихо лежали у костра За рекой заржала лошадь, и вскоре из темноты выехал шагом мужик-гуртовщик из соседнего хутора. Он бойко соскочил с лошади, привязав ее к кустам, присед к костру.
Его угостили ухой, налили остаток водки, мужик все стеснялся, бормоча про заблудившихся коров, вылил и, прощаясь, сказал напоследок, совсем тихо:
— А слыхали, мужики, человек сказывал: царь-то наш жив, за границей живет.
Все оборжались, а мужик обиделся.
— Дурни вы, дурни, я не про того говорю, что расстреляли с семьей, ведь брешут, что всех порешили, всю родню, а вышло, что не всю. Говорят, мужчина лет сорока: умница, что и поискать такого.
Пастух уехал, старики стали потихоньку заговаривать о политике.
Андрей Епанчин, старший сын, ладонью разровнял землю перед собой, перебив заводившихся лениво мужиков.
— А что, вот я скажу вам, председателя ж выбирают, а не назначают.
Бее замолчали, прислушиваясь к нему.
— Вы кричите меня председателем, чем я хуже нашего Мишечкина, я бы тогда всем земли дал.
— И по скольку же? — заинтересовался сразу Демидов-отец.
— По десять гектар пахотной, на каждого мужика, — и стал рисовать на разглаженной земле квадратики.
Филипп Ильич засмеялся, но Андрей продолжал.
— Дело говорю, никто и знать бы не знал, и пахотной, и луговой бы раздал, каждый для себя, ну по половине бы государству сдавали. Надо только сговориться по-умному.
— Ты, Андрюшка, прямо атаман Перфильев, — встрял все-таки Филипп Ильич, но ему не дали договорить все трое Демидовых.
Так все разговорами и кончилось бы, если осенью не перевели бы председателя колхоза «Родина» хутора Казанского на повышение в область.
— А как постреляют всех нас, вроди Паньки, что скажешь? Не боишься? За детей моих как? — мужик, стриженный под чубчик, сидел перед столом, раскинув по нему свои огромные руки, сильно навалившись грудью. — Не согласный я, убьют нас всех.
Андрей поднялся и пошел к выходу, за ним дядя его Филипп Ильич и Демидов-отец.
Мужик опомнился и, оправдываясь угрюмо, пошел провожать их до ворот. Они молча пошли вдоль улицы.
Через пять домов мужики остановились. Андрей Прошел в ворота, прошелся по двору, заглядывая в сарай.
— Чего там высматриваешь? — с веранды прикрикнул вышедший в трусах Рязанов. — В дом иди.
Но Андрей не поднялся, остановившись у крыльца, поставив на ступеньку ногу, спросил:
— Что скажешь, Степан Николаич?
— В дом-то?
— Да говори уж здесь, да или нет?
Рязанов помялся, трогая трусы, оглядываясь на дом.
— С братом мы здесь, он как раз зашел, вот, согласны мы.
— А ты? Сам, без брата?
— Я, значит, тоже согласен, в дом-то чего?
— Зайду в другой раз, а ты жди, — и вышел за ворота, кивнув головой.
Разошлись в разные стороны. Андрей пошел до дома. Отец во дворе строгал доски для гроба, ставя их к стене. Он, молча, исподлобья взглянул на Андрея, продолжая обстругивать доску на самодельном верстаке… Во двор вышел Сергей, выкатил из сарая мотоцикл, следом небольшую тележку, прищепив ее сзади. Вынес два аркана веревок и пару топоров. Выкатил мотоцикл за задние ворота. Вернулся, постоял нерешительно глядя на отца и Андрея.
— Лодка теперь не выйдет. Вон чего пришлось делать, — сказал тихо отец, продолжая строгать.
Андрей сел за руль, и они выехали по узкому прогону, заросшему бурьяном, на улицу.
У сельсовета стояло два мотоцикла и милицейский «уазик». Мишка с перевязанной головой обыскивал, ощупывая, одежду мужиков. Он не оборачиваясь, махнул Андрею, чтоб остановился. Молча осмотрел люльку их мотоцикла. Протянул руки к пиджаку Андрея. Андрей оттолкнул его.
— Чего, — угрожающе сказал Андрей, не слезая с мотоцикла, — Не имеешь права.
— Ладно, поглядим в отделении, чего я имею право, а чего не имею. Вовка!
Из машины высунулся водитель — милиционер, сонно осматриваясь.
— Этого с собой заберем. Я вас отучу стрелять, зону потопчете у меня, гады!
На дороге показалась, сильно пыля, грузовая машина. Он, забыв про Андрея, побежал ей навстречу, махая руками. Машина остановилась. Андрей подгазовал, тихо трогаясь, но водитель насторожился и прикрикнул:
— А ну стоять, кому сказано!
— Ну, что, суки, говори, кто стрелял? Все равно найду! Мишка, подойдя к Андрею сбоку, вдруг резко прыгнул, ударил его кулаком по уху.
— А, Епанчин, может, подеремся, как ты?
Андрей выкрутил ручку газа, крикнув через плечо:
— Жаль, Пеня тебя не добил, падла, — рванул по дороге.
Сразу же за мостом свернул в кусты к реке. Сзади никто не догонял. Водой смочил горевшее ухо.
— Больно, Андрюх? — спросил сзади Сергей, обламывая веточки тальника.
— Пройдет.
— Это, видать, Колька Фетисов в него стрелял, они с Панькой дружки были. По всему он Мишку на дороге стерег.
Они снова сели и запылили дорогой под огромными голыми холмами.
Узеево в семьдесят домов, две трети тянутся вдоль старой казанской дороги небольшой каменной улочкой, остальная треть кривыми переулками примыкает к ней, — с бесконечными сараями и заборами, обветшалыми, сложенными из дикого степного камня.
Встретил их Равиль, бригадный зоотехник, много смеялся, но ничего прямо не говорил, усадил гостей за стол. Старуха в полинявшей плюшевой фуфайке молча прислуживала, ставя на стол чистые тарелки, хлеб, ложки. Равиль показал жену и двух маленьких дочек лет семи, которые тут же шумно играли во дворе. Пришлось садиться обедать.
После обеда Равиль показал им свои сараи с нехитрой утварью. Прибежал С улицы мальчишка лет десяти, крикнул Равилю несколько слов по-татарски, убежал.
Они выехали со двора, Равиль сел в люльку, показывая дорогу.
Переулками выехали на единственную улицу, доехали до середины, остановились перед высокими воротами. Прошли во двор, Равиль ушел в дом, оставив их у крыльца. Обычный двор, чисто выметенный, замкнутый сараями, с низкими полукруглыми сверху дверьми. Стальная проволока для белья. Послышался разговор, вышли две девушки лет шестнадцати, худенькие и высокие, они засмеялись, увидев Андрея и Сергея, переговариваясь по-татарски.
— Здравствуйте, Исса Мисис, — сказал Сергей улыбнувшись. Они кивнули головами, подходя к воротам.
— Вот гуляем, — продолжал он. — Смотрим кругом, природой любуемся.
Девушки вышли за ворота, одна из них задержалась, строго сказав:
— Пришли обрезание делать, так ведите себя прилично, — она засмеялась и захлопнула дверь в воротах.
— Эта Фатьма, — шепотом сказал Сергей, — ничего, да?
Равиль провел их в дом, в небольшую без мебели комнату с маленьким окном, столом и несколькими стульями.
Вышел Хусаин, еще не старик, высокий бритый мужчина. Поздоровались, сели, помолчали.
Хусаин развел руками, вдруг проговорив:
— Мне нечего вам пока сказать, я всей душой с вами, но все это от вас зависит, решатся ли ваши люди.
Они посидели еще немного, и все разом вдруг поднялись. Вышли во двор. Хусаин за ворота не пошел. Подвезли Равиля до дома.
— Приезжай вечером к Сысканскому броду, как стемнеет.
Бросив мотоцикл возле реки, рубили тальник на плетень, очищая от лишних веток, кидали жерди в прицепленную тележку. В кустах Сергей вспугнул зайца, но не видел его. Заметил Андрей, бросился бежать, бросив в него топор, промахнулся. Заяц по низкой, выеденной скотом траве, быстро скакал через поле, огромный и толстый.
Жерди они свалили у своего огорода, под заваливающимся плетнем. Огородами пришел мужик, стриженный под чубчик, Стоял, курил молча, рядом.
Потом вдруг сказал себе под ноги:
— Слышь-ка, Андрей, я тут думал, согласен я, давай, где надо распишусь.
Андрей усмехнулся.
— Да не надо расписываться, не на почте. Согласен и ладно.
— Делать-то что?
Да ничего, — пожал плечами Андрей, затачивая топором жердь.
— Так я пойду. Ты заходи, если что.
И снова ушел огородами, перескакивая арыки и конопляные заросли.
Отец пристроил крышку к гробу, все сходилось, он крикнул Андрея, и они оттащили его к стене сарая, для] обивки.
— Сыроватые доски. Тяжелый. С веранды мать позвала ужинать, оставив накрытый стол, тут же ушла на ферму, мрачная, прихватив ведро.
Под вечер Андрей выкатил мотоцикл через передние ворота, начинало темнеть, поехал улицей к клубу. Ожидали кино, в основном молодежь: девчата, несколько парней. Андрей прошел в клуб, здороваясь за руку с парнями, осмотрел небольшое фойе, пустой зрительный зал, выходя заметил Фатиму, в красном бархатном платье с черным узким галстуком-шнурком. Она стояла с подружкой возле его «Урала», переговариваясь, осматривая улицу.
