Мишель Фейбер - Близнецы Фаренгейт
И все же, сколь бы ни темно и коварно было то, что открывалось глазам детей, всем этим владели они. Номинально остров Провидения был частью принадлежащего русским архипелага, однако, на деле, никакой закон не заходил так далеко, чтобы объять и эти бесплодные пустоши, окруженные со всех сторон неверной ледяной трясиной. Фаренгейты были здесь монархами, а двое детей их — принцем и принцессой.
— А что лежит там, вдали? — однажды спросили близнецы у отца.
— Ничего особенного, — ответил, не оторвав глаз своих от записей, Борис Фаренгейт.
— А что лежит там, вдали? — спросили они тогда у матери, зная, что она ко многому относится совсем не так, как отец.
— Ой, милые, слишком долго объяснять, — словно поддразнивая их, ответила мать. — Сами все увидите, когда устанете от нашего маленького рая.
И она — с выражением, отдаленно напоминавшим любовь, — привычно взъерошила их немытые волосы.
Физического сходства между родителями и детьми наблюдалось мало. Борис Фаренгейт был высоким, тощим немцем с серым лицом и серебристыми волосами, ходил он всегда немного сутулясь, словно его костлявое тело затруднялось справляться с весом великоватых для него вязаных свитеров. И Уна тоже была высокой, синеглазой, румяной арийской красавицей с выкрашенными в черный цвет волосами, коротко остриженными по моде межвоенных лет. Ходила она всегда, распрямясь, и очень пеклась о том, чтобы тело ее сохраняло упругость.
А вот Таинто’лилит и Марко’каин были малорослы даже для их лежавших где-то между девятью и одиннадцатью лет. Рождения близнецов никто не регистрировал да и случилось оно уже так давно, что точную дату Борис и Уна забыли. Так или иначе, подростками близнецы пока что определенно не стали. Они еще заползали под мебель и хихикали там, еще круглились от щенячьего жирка. Пахло от них сладко. Они без каких-либо жалоб носили скроенные для них матерью, покрытые вышивкой комбинезоны из тюленьих шкур. И, как с равными, разговаривали с ездовыми собаками.
Волосы их, черные от природы, низко свисали на лица цвета слоновой кости. Каждую пару щек покрывали светло-коричневые веснушки вперемешку с россыпью складчатых шрамиков, оставленных загадочной болезнью, которая, по счастью, миновала сама собой, без вмешательства медицины. В больших карих глазах детей присутствовало нечто тюленье: сплошные, темные райки без белков — или так только казалось. Близнецы не походили ни на отца, ни на мать, даром, что ко времени их зачатия Фаренгейты уж много лет как жили вдали от всех своих прежних друзей. Впрочем, Борис и Уна переняли облик и окрас от Старого Света, а дети их — от приполярного архипелага, чьи льдистые очертания и на карту-то никто пока нанести не сумел.
Характеры близнецов сформировало — более, чем что-либо еще, — благожелательное пренебрежение. Для отца они были всего лишь уступкой желанию их матери, отец терпел обоих в той мере, в какой они не мешали его исследованиям. Для матери же близнецы всегда оставались крепенькими домашними зверьками, которых она баловала, над которыми ворковала, когда пребывала в легкомысленном настроении, и о которых намертво забывала, если у нее находилось занятие поинтереснее. Она могла проводить часы, купая близнецов, втирая в их кожу китовый жир, журя за то, что они портят свои прекрасные юные тела каменными мозолями и шрамами; а в следующие несколько недель — едва замечать их существование, отсутствующе кивая, когда они уносились в ледяную ночь.
Да и в любом случае, Борис и Уна Фаренгейт сами нередко покидали дом, дабы поспособствовать поступательному шествию знания. Точнее говоря, отправлялись погостить у народа гухийнуи, по которому считались главными авторитетами мира. Однако гухийнуи к чужим относились недоверчиво и потому поступательное шествие все медлило, медлило — по крайней мере, в том, что касалось вопросов фундаментальных. Книга Уны о ремеслах гухийнуи вышла в свет уже давно, теперь она составляла другую, посвященную их кухне, а долгожданному историческому труду Бориса конца все еще видно не было, что же касается темных тайн сексуальных табу гухийнуи, они, несмотря на все усилия Фаренгейтов, так и остались пока не раскрытыми.
Разумеется, именно Фаренгейтам приходилось отправляться к гухийнуи, а никак не наоборот. И поскольку Борис и Уна всегда уезжали вместе, получалось, что Таинто’лилит с Марко’каином часто оставались в доме одни на целые дни и недели кряду, а компанию им составляли всего лишь собаки. Что и сделало близнецов детьми на редкость самостоятельными, — пожалуй, они могли бы приводить гостей в изумление, да только гости в их доме не появлялись никогда.
На самом деле, даже существование Таинто’лилит и Марко’каина оставалось тайной для всех обитателей покрытой зеленью части мира. Лишь немногие из них когда-либо слышали об острове, на котором жили Фаренгейты, не говоря уж о характерных особенностях его незримого, недосягаемого населения. Уна рожала дома и сама себе была повитухой. Борис, стоически приняв двойной результат родов, принялся за сооружение второй детской кроватки, во всем схожей с первой, благо память о том, как это делается, была в нем еще свежа.
Неотличимость кроваток представлялась вполне уместной. Таинто’лилит и Марко’каин были идентичны во всех, если не считать гениталий, отношениях. Выражения лиц их неизменно оставались одинаковыми. Даже света в глазах близнецов всегда горело поровну, а такое нарочно не подделаешь.
Как-то раз мать рассказала им историю — правдивую, уверяла она, — о том, что придет будущее и тела их изменятся до неузнаваемости. У Таинто’лилит вырастут титьки, а Марко’каин отпустит бороду.
— Ох-хо! — насмешливо фыркнули близнецы.
Однако мать говорила всерьез, и словно бы прострочила иглой тревоги крепкую кожу их сердец. С этого мгновения самой главной для Таинто’лилит и Марко’каина стала одна задача — остановить ход времени. Нельзя было допустить, чтобы годы шли себе и шли: их следовало задержать, тайком запереть в загоне настоящего.
Решение же этой задачи, в чем близнецы нисколько не сомневались, крылось в ритуале — понятие ритуала часто обсуждалось в доме Фаренгейтов в связи с гухийнуи. Однако Борис и Уна были всего только наблюдателями, слишком европейцами, чтобы понять ритуал в его нутряных истоках. А их черноволосые, тюленеокие дети уже придумали, как управлять ходом вселенной, используя такие подручные средства, как нож и полярная лиса.
С гухийнуи Таинто’лилит и Марко’каин никогда не встречались, однако головы у них, похоже, работали точно так же — о чем Уна и заговаривала всякий раз, как видела детей отправляющимися в нагруженных импровизированными талисманами, кумирами и амулетами санях на совершение некоего торжественного обряда.
— Ах, если бы в тайны гухийнуи пытались проникнуть вы двое, а не старый Борис, — льстила она им, — вы бы мигом добились успеха, правда, ангелочки мои?
И действительно, когда доходило до ритуала, близнецы выказывали способность к великому терпению. Конечно, они, подобно всем детям, отличались порывистостью и никогда не ходили шагом, если можно было припуститься бегом, но магия это совсем другое дело, магия — не игра. Она величава, стихийна и подгонять ее не положено. Ты можешь в мгновение ока проглотить свой обед, можешь безрассудно запрыгнуть на угли костра, однако выдергивать нити из ткани времени следует с большой осмотрительностью.
Вот, скажем, чтобы разрешить проблему «титек и бороды», Таинто’лилит с Марко’каином придумали ритуал, исполнить который можно было лишь один раз в году, в тот насыщенный магией миг, когда летнее солнце поднимается, наконец, над горизонтом. Незадолго до этого дети ловили капканом лису и сооружали для нее клетку — впрочем, нет, возможно, клетка изготовлялась заранее. Затем они увозили лису к горизонту и закрепляли в таком положении, чтобы голова ее смотрела туда, где собиралось взойти солнце. Превосходя свою пленницу ростом, дети, разумеется, первыми замечали знаки скорого появления света, и как раз перед тем, как и лисе предстояло увидеть его, Марко’каин коленями прижимал ее голову к земле, а Таинто’лилит выкалывала ей оба глаза.
Потом они убивали лису, что, впрочем, не составляло существенной части ритуала — то был просто жест милосердия. И каждый год дети повторяли этот обряд с новой лисой, с вечно перевоплощавшейся лисой, которая неизменно закрывала глаза — лишь бы не видеть, как одно время года сменяется другим.
— Думаешь, это поможет? — спрашивала Таинто’лилит.
— Наверняка, — заверял ее Марко’каин. — Мышонкой чувствую.
Ну, если он так говорил, сомневаться не приходилось.
Большой дом, в котором жили Фаренгейты, вставал посреди ландшафта, точно забытый на Луне космический корабль. Этот чудовищный купол из стали, бетона и двойных оконных рам соединялся подобием пуповины с беспрестанно и мягко погуживавшим генератором. Внутреннее убранство дома было выдержано в наислащавейшем баварском стиле — деревянные, затейливо изукрашенные часы с кукушками, шоколадно-коричневые столы и стулья, вышитые коврики на стенах, стеклянные горки, наполненные миниатюрными куклами самых разных народов. Над камином, который никогда не разжигали, потому что центрального отопления хватало и без него, висело массивное, писаное маслом полотно — золотистый олень посреди рощи гигантских брокколи. Собственно говоря, растительности вокруг дома все равно никакой не было, так что и жечь в камине было нечего, кроме (если приспеет такая нужда) мебели да книг и бумаг Фаренгейтов.
![Мишель Ловрик - Книга из человеческой кожи [HL]](/uploads/posts/books/159613/159613.jpg)
