Воле Шойинка - Интерпретаторы
Эгбо медленно покачал головой, словно желая прочистить мозги.
— Я в замешательстве, — признался он.
— Отчего?
— Не могу принять эту точку зрения. Он придал началу черты воскрешения. Это сверхоптимистический взгляд на течение времени.
— Мне кажется, это очень точно.
— А мне не кажется.
— Но это работает. Чего еще можно требовать?
— Талант моего друга сомнителен. Только взгляните, что он сделал из меня, например, — кровожадный маньяк, сбежавший из зверинца со строгим режимом. Неужели же это я? Или Огун, которого я должен воплощать?
— А что тут дурного?
— А то, что это бездарное искажение сути. Он взял всего один миф — о том, как Огун в опьянении перестал узнавать своих и в бою истребил собственных воинов. Только это он и изобразил.
— Согласитесь, у художника есть право на выбор.
— Вот с этим-то выбором я и спорю. Даже миг, когда Огун в ужасе оглянулся на содеянное, был бы... По крайней мере, тут есть поэтические возможности. А этот забрызганный кровью злодей — дешевая мелодрама. Кроме того, существует Огун-кузнец. Огун — учредитель ремесел... и из всего на мою долю досталась роль ослепленного кровью головореза!
— Знаете, он был прав. Он всегда говорил, что вы, увидев холст, будете высказываться в этом роде.
— Вам что? Вы — Эринле в стальном шлеме.
— Мне это мало льстит. Я утешаюсь тем, что этот бог на самом деле, быть может, еще отвратительней.
— Я ухожу, — объявил Эгбо. — И я забираю назад своего барана.
— Так этот прекрасный баран — ваш?
— Да. Я купил его, чтобы отметить завершение «Пантеона» и выставку Секони, — ох, я и забыл, что баран не только для этого шута с палитрой.
— Вы собираетесь... его зарезать?
— А что же еще? Не доить же!
Эгбо не понял, отчего Джо Голдер заволновался.
— Вы что, не любите баранины?
— Нет, не то. Убийство. Мысль о крови заставляет меня содрогаться.
Эгбо взглянул на его крепкую голову, на крепкую, ладную мускулистую фигуру и не поверил его словам.
— Это правда. Я не выношу крови.
Эгбо вышел из мастерской, пожимая плечами.
— Где Ной? - спросил он Сими.
— Он пошел за тобой. Мне показалось, что он направился в мастерскую.
— Ну и черт с ним. Поехали.
Когда Эгбо сердился, она всегда поглаживала его по затылку.
— Что тебя там разгневало?
— Да этот безбожный маляр. Ты бы видела, какого монстра он из меня сделал.
— Так ты видел? А какова я?
— Ты? Ах, ты. Я не заметил, есть ли ты на этой проклятой картине.
Эгбо бешено гнал машину. Ной и Джо Голдер остались в мастерской.
17Прохладные руки тьмы и свет причащения — теперь литургия гулом тамтамов отзывалась в его голове, но не выражалась в словах, как в первую ночь с Сими. «Я не боюсь проснуться в страхе смерти, ибо тело Сими сияет. Я наполню чашу святого Грааля тобой, женщина, принесу себя в жертву твоим прихотям и до судного дня не поверю, что это — грех...» Ни одна женщина не могла пробудить в нем бесконечный мучительный трепет поющей плоти.
— Ты где-то вдали, Эгбо.
— Да?
— О чем ты думаешь?
Он действительно думал о той незнакомой девушке, разрушая чары уик-энда с Сими, и от этих мыслей ему хотелось вскочить среди ночи и броситься на ее поиски. Он не отдавал себе отчета, что его потрясло больше: любовь у реки или записка после смерти Секони, каракули, которые принесли странное утешение. Она защищала свои воззрения, давала не больше, чем он просил, и он с обожанием смотрел на нее, думая: «Вот новая женщина, женщина моего поколения, гордая своим разумом, оберегающая свою личность». Горькими были воспоминания о ней, ибо мало он взял от нее и не сумел отдать себя полностью, ибо она вела себя как богиня, и они расстались чужими. Такой же была Сими, но в совершенно ином смысле, и голова его от смятения чувств шла кругом.
В два часа ночи Сими услышала стук камешков об окно и разбудила Эгбо. В желтом свете уличного фонаря у дома стоял Банделе.
— Что случилось?
— Выходи. Одевайся и выходи.
В мыслях Эгбо была пустота, и он не старался ее заполнить. Сими из постели смотрела на него.
— Кто там?
— Банделе.
— В такое время? Что ему нужно?
— Я не спросил. Ты же слышала.
— Ты с ним заранее договорился.
— Да.
— Ладно. Делай что хочешь.
Эгбо быстро оделся.
— Когда ты вернешься?
— Откуда мне знать?
Он сбежал с крыльца и влез в машину Банделе. На заднем сиденье скрючился незнакомый человек, похожий на обезьяну. Внушительного телосложения, он совершенно обмяк, и в хриплых потоках сленга понятным был только припев:
— Я не хочу уезжать из Нигерии... Я не хочу уезжать из Нигерии...
Только дар речи отличал его от развалины, которую представлял собой Ной в ночь испытания огнем.
Банделе включил зажигание:
— Ной погиб.
Он остановил машину у дома знакомого врача, и Джо Голдеру дали успокоительное. Только тогда Эгбо уловил некоторое сходство между человеком на заднем сиденье и тем Джо Голдером, которого он видел днем.
В мастерской горел свет, Кола наносил на холст последние мазки, а Лазарь лежал, развалившись, на раскладушке, но не спал. Банделе остановил машину, не доезжая до дома, и сказал Эгбо:
— Вызови его на улицу. Быть может, у него Лазарь.
Кола вышел.
— Ной погиб, — сказал Банделе. — Джо говорит, он упал с балкона.
Успокоительное уже действовало на Джо Голдера, и он монотонно захныкал:
— Я говорил ему: «Стой!» Я кричал: «Остановись! Остановись!» Я клялся, что не дотронусь до него... Я умолял его, я клялся, что не дотронусь до него...
— Успокой его, Эгбо, — сказал Банделе.
Эгбо похлопал Голдера по колену.
— Он снова пытался заняться своим? — спросил Кола.
Банделе кивнул.
— Я спал и вдруг услышал, как он бешено колотит в дверь. Он был в истерике, бормотал что-то бессвязное. Кое-как я выпытал у него, что Ной перепугался, когда он попробовал заняться своим делом.
— О чем речь? Что это еще за дело?
— А ты не знаешь? — спросил Банделе.
— Что я обязан знать?
— О Джо Голдере. Он же гомосексуалист.
Эгбо отдернул руку, словно от мерзости, недоступной человеческому разумению, лицо его исказила гримаса гадливости. Он отпрянул от скрюченной фигуры, как от ядовитого насекомого, по спине его от отвращения побежали мурашки. Рука, которой он дотронулся до Джо Голдера, больше не принадлежала его телу, и он вышел из машины и старательно вытер пальцы о влажную траву. Банделе и Кола отчужденно смотрели на него, они никогда не подозревали, что ненависть может так овладеть каждым его движением.
Наконец Кола спросил:
— Что будем делать?
Банделе пожал плечами.
— Надо сказать Лазарю.
— Ты видел труп?
— Да.
— Ты уверен, что он мертв? Вы вызывали врача?
— Он мертв.
— Ладно, пойдем скажем Лазарю.
Лазарь, мост лунного света, пронзающий небо и землю, зыбкий, как призрак, и изможденный, как воскресший из мертвых, сидел, сгорбясь, на раскладушке, и во всем его теле чувствовалось ожидание.
Банделе подошел к нему и просто сказал о случившемся. Лазарь не шевельнулся, лицо его оставалось бесстрастным.
— Он что-то украл и его забили насмерть?
Кола взглянул на Банделе, но тот ничего не прибавил. Эгбо держался в стороне. Он сел на стул и стал рассматривать полотно. В нем росло чувство, что Кола заманил его в ловушку и теперь он будет вечно окружен первозданной плазмой творения.
— Однажды ему удалось спастись, — продолжал Лазарь. — Может, он решил, что я всегда буду его вызволять?
— Его не забили насмерть, — сказал Банделе. — Он упал с верхнего этажа высокого дома.
— Не мог даже взломать окно, как порядочный вор, — заключил Лазарь.
Банделе оглянулся на Эгбо и наконец решился:
— Да, владелец квартиры спугнул его, и он разбился.
Банделе сказал это громко, как правду. Эгбо лишь вздрогнул и с презрением посмотрел на Банделе и Колу. Лазарь повернулся лицом к стене, и они вышли из мастерской.
— Его надо отвезти в безопасное место. Болтовня доведет его до беды.
— Придется заявить в полицию. Тут-то и начнутся неприятности.
— Я поговорю с врачом. Если у Джо нервное потрясение, он не вправе давать показания.
Эгбо отказался сесть с ними в машину. Он сказал, что пройдет пешком четыре мили до дома Сими.
18— Все это было бы ничего, — сказал Саго, — если бы он выражался не так цветисто. Но он дал полную волю необузданному воображению. — И Саго вновь стал читать вслух передовицу: — «В заключение отметим, что фантазия многоуважаемого депутата от округа Леко, разбрызгавшаяся по достопочтенным стенам изумленного парламента, обладала бы силой вдохновенной импровизации, если бы ей хватило свежести и первозданности».
Стараясь отделаться от неотвязных мыслей о Ное, они благодарно схватились за новую тему.
— Не иначе, это ты написал сам?
— Разумеется. Узнаете мой стиль?
