Вадим Живов - Двойник
— Могло.
— Какая-то черная полоса у тебя. Сначала Новосибирск, потом таможня, а теперь вот и этот пожар. Но ты уже понял, что к чему, да?
— Понял.
— Догадливый ты, Ермаков, я всегда это говорил. Как насчет встретиться?
— Назначай время.
— Да завтра с утречка. Часиков в десять. А чего тянуть?
— Где?
— У меня в офисе. Нам же никаких снайперов не нужно, никакого ОМОНа, верно я говорю? Так до завтра?
— До завтра.
Вернулся Демин.
— Выставят охрану. Я предупредил: хоть один ботинок пропадет, шкуру спущу. А теперь скажу, что это было. Когда продавщицы ушли, швырнули из машины в витрину канистру с бензином и подожгли. Понимаешь, что это значит?
— Да, — кивнул Герман. — Предупреждение.
Он взял у водителя старую газету, аккуратно завернул в нее обугленный сапожок и спрятал в кейс.
— А это зачем? — хмуро поинтересовался Демин.
— На память.
VIII
На стоянке перед особняком Фонда социальной справедливости Герман заметил темно-красную «Вольво-940» Кузнецова, но самого Ивана в кабинете не было. Хват мрачной тушей лежал в кресле, барабанил по подлокотникам толстыми, как сардельки, пальцами. При появлении Германа кивнул:
— Присаживайся. Как, по-твоему, в чем смысл жизни?
— Твоей или моей? — уточнил Герман.
— Вообще.
— Вообще — не знаю.
— Я тебе скажу. Жизнь — она как марафонский забег. Выигрывает тот, кто приходит к финишу первым. А кто приходит первым? Кто умеет не жалеть ни себя, ни других.
Герман поправил:
— Выигрывает тот, кто приходит к финишу последним.
— Как так? — удивился Хват.
— Не понимаешь? У жизни финиш всегда один — смерть.
— Ну и шутки у тебя, Ермаков!
— Какие же это шутки? Ты считаешь себя бессмертным? Или веришь в реинкарнацию? Так я скажу, кем ты будешь в следующей жизни.
— Кем?
— Шакалом.
— Это почему? — помрачнел Хват.
Герман открыл кейс, развернул газету и выложил на стол обгорелый детский сапожок.
— Вот почему.
— Убери к черту, воняет!
Герман перенес сапожок на каминную полку и поставил рядом со спортивными кубками Хвата.
— В твоем жизненном марафоне это самый последний трофей.
— Я сказал: убери! — рявкнул Хват и потянулся к кнопке звонка.
— Тогда никакого разговора не будет.
— Никак я тебя не пойму, Ермаков. Вроде деловой человек, а не врубаешься в элементарные вещи. Ты что, не понял, зачем это было?
— Почему? Понял. Ты хочешь сделать мне предложение, от которого я не смогу отказаться. Делай. А сапожок пусть стоит. Он будет мне напоминать, почему я не могу отказаться.
— Спорить с тобой… Ладно. Сядь и слушай. В свое время ты отказался от контракта с вояками на поставку им обуви. Сейчас снова отказываешься…
— Откуда ты знаешь? — перебил Герман.
— Неважно. Знаю. Но что получается? И сам не гам, и другому не дам. Это дело? Нет, Ермаков, это не дело.
— Что значит, другому не дам?
— Они хотят иметь дело только с «Террой». Никого другого в упор не видят. Вот что это значит.
— Да ты никак хочешь обуть российскую армию? — удивился Герман. — А ты в обуви хоть что-нибудь понимаешь? Кожу от кожемита отличить сможешь?
— Я другое понимаю. Двадцать шесть «лимонов» — это двадцать шесть «лимонов». Ты не хочешь их взять. Я не откажусь.
— Вот, значит, какой выход нашел Иван Кузнецов! — догадался Герман. — Он рассказал тебе про контракт, а ты скостил ему миллион долга. Так? Что ж, это лучше, чем прятаться от тебя у африканского слона в жопе.
— Конечно, лучше, — согласился Хват. — И мне лучше. «Лимона» я с него все равно не стрясу, нет у него «лимона». А это — богатая идея.
— Он сказал тебе, какой вояки объявили откат?
— Сказал.
— И это тебя не смутило?
— Это тебе они объявили такой откат. Мне не объявят.
— Плохо ты знаешь полковника Семенчука! — засмеялся Герман.
— Лично не знаком. Но досье имею. С ним поговорят. Он нормальный мужик, поймет. Жена у него молодая, сын-школьник. Недавно дочка родилась. Дачу на Истре построил. Богатая дача. Участок в полтора гектара. Большой участок — это хорошо. Но дачу же охранять надо. А как, если полтора гектара участок? Откат, конечно, будет, хлеб у него никто не собирается отбивать. Но — в рамках. Так что с полковником мы договоримся.
— Тогда в чем проблема? Договаривайся и вперед. При чем тут я?
— Я же сказал, что они хотят иметь дело только с «Террой».
— И что?
— Ермаков, ты тупой? Или выпендриваешься? Не понимаешь?
— Понимаю. Но хочу, чтобы ты сказал прямо. Чтобы не было недомолвок.
— Ладно, скажу прямо. Вояки заключают контракт с «Террой». А потом ты вместе с предоплатой передаешь его субподрядчику, фирме «Марина».
— Такой фирмы нет.
— Юридически есть. А все остальное не твоя забота.
— Понял. Они поставляют говно, ты получаешь свои бабки, а потом за дело берется Генпрокуратура, и я сажусь в Лефортово. Вместе с полковником Семенчуком. Знаешь, ты лучше сожги еще пару моих магазинов. Это мне обойдется дешевле.
— Ты тоже не останешься в накладе. Отстегну.
— Сколько?
— Ну, процентов десять.
— А какие расценки в Генпрокуратуре? — полюбопытствовал Герман.
— Какие?
— Не знаю. Потому и спрашиваю.
— А мне-то откуда знать?
— И ты не знаешь? Так спроси у следователя Шамраева. Он-то наверняка знает.
Хват набычился.
— Ты вот что, говори да не заговаривайся. Получишь пятнадцать процентов от чистой прибыли. А от Генпрокуратуры отмажу. Все, кончен базар.
— Нужно подумать. Могу я подумать?
— Неделю. Хватит. Дело горящее. Через неделю говоришь «да». Забери свой сапог, вонять он мне тут будет!
— Через неделю, — пообещал Герман. — Когда приду и скажу «да».
Спускаясь по лестнице в сопровождении референта, он сунул руку под мышку, сделал вид, что почесался, и выключил плоский японский диктофон, проводок от которого тянулся через рубашку к прикрепленному под галстуком микрофону. В машине, когда отъехали от особняка, попросил Николая Ивановича остановиться, перемотал микрокассету на начало, потом подключил наушник и включил воспроизведение. Записалось все — до скрипа кресла, до звука шагов. Герман выключил диктофон и кивнул водителю:
— Поехали.
— Куда? — спросил Николай Иванович.
— На Шаболовкук, в РУБОП.
IX
У Демина шло оперативное совещание. В приемной-предбаннике хрипела рация, надрывались телефоны, дежурный капитан еле успевал отвечать на звонки. Входили и выходили озабоченные люди, все в штатском, но с той особенной, милицейской хмуростью на лицах, которая сразу заставила Германа вспомнить времена, когда и он был таким же, как эти крепкие серьезные мужики. И если бы по воле начальства попал не в ОБХСС, а в МУР под начало Василия Николаевича, сейчас и он, возможно, сидел бы на оперативках, ходил в таких же затрепанных костюмах и лишь на официальные мероприятия надевал мундир с погонами майора или подполковника. Даже, может быть, и полковника. А что? Стал же Демин генералом, хотя сам в это не верил.
Карьера Демина двигалась как-то странно, рывками. В МУРе дорос до заместителя начальника второго отдела, «убойного», как его называли, получил подполковника. Потом неожиданно был назначен начальником райотдела УВД в Марьиной Роще, одном из самых криминальных районов Москвы. Но что-то там не сложилось, через три месяца он вернулся в МУР, а еще спустя некоторое время перешел в Региональное управление по борьбе с организованной преступностью на должность старшего оперуполномоченного по особо важным делам.
Герман в это время разворачивал бизнес на Украине и в Сибири, встречались они редко, но одна встреча запомнилась. Демина только что назначили начальником одного из оперативных отделов РУБОП и присвоили звание полковника. Он приехал в офис «Планеты» и, смущаясь, спросил, не сможет ли Герман одолжить ему пятьдесят тысяч долларов. Предупредил:
— Отдам нескоро, не раньше чем через полгода.
— Когда будет, тогда и отдадите, нет проблем. — заверил Герман, обрадованный возможностью оказать услугу старшему другу. Он не спросил, для чего Демину такие деньги. Мало ли для чего. Может, квартиру хочет купить. Или сменить старую «шестерку» на новую иномарку. Но Демин как жил в малогабаритной трехкомнатной квартире с женой-учительницей и взрослой дочерью, так и продолжал жить. И ездил на «шестерке», пока она окончательно не развалилась.
Через полгода он вернул долг, но так и не сказал, для чего одалживался, а Герман не стал спрашивать. Узнав, что Демин получил лампасы, Герман искренне обрадовался за него. Все же успел Василий Николаевич стать генералом, на самом излете карьеры, в сорок девять лет. В пятьдесят бы уже не стал. В пятьдесят полковников отправляют в отставку.
Оперативка наконец-то закончилась. Герман вошел в прокуренный кабинет, но даже начать разговор не получалось: все время звонил телефон, входили сотрудники.
