Дейв Эггерс - Зейтун
Адвокатам удалось убедить судью, что престарелая женщина, проживающая в гостинице, вряд ли станет грабить магазин ради сосисок. Они доказали, что такими сосисками этот магазин вообще никогда не торговал и что Мейтен в нем не было и быть не могло: чтобы попасть в поврежденное ураганом помещение, заваленное обломками и битым стеклом, надо иметь недюжинную сноровку, каковой семидесятитрехлетняя диаконесса не обладала.
Часов около пяти Зейтун услышал, как к ним в отсек вошло несколько человек. Видеть их он не мог, но, судя по звукам, пришли четверо или пятеро. Дверь камеры в конце коридора с грохотом открылась. Раздались крики, брань; кажется, не обошлось без мордобоя. Потом несколько минут — тишина, и затем грохот закрывающейся двери. Так повторялось раз шесть.
Настал его черед. Сначала Зейтун увидел лица. Пятеро по ту сторону голубой решетки; одного он видел раньше, остальных — нет. Эти были в черном; похоже на форму полицейского спецназа. У всех щиты, бронежилеты, резиновые дубинки, шлемы. Они стояли наготове, ждали, пока откроется дверь.
Зейтун решил не сопротивляться. Чтобы даже намека на сопротивление не было. Стоял посреди камеры, подняв руки, упершись взглядом в дверную решетку.
Но они ворвались в камеру, как будто перед ними был убийца, застигнутый на месте преступления. Сыпля ругательствами, трое щитами оттеснили Зейтуна в угол, прижали лицом к цементной стене, надели наручники, нацепили на ноги кандалы.
Потом Зейтуна вытолкнули в коридор. Пока трое крепко его держали, двое обыскивали камеру: сдернули простыни, перевернули матрас, прочесали все помещение.
Двое сняли с него кандалы и наручники.
— Раздевайся, — велел один из них.
Зейтун замялся. Нижнего белья по приезде в «Хант» ему не выдали. Если он снимет комбинезон, останется в чем мать родила.
— Поторапливайся, — последовал приказ.
Зейтун расстегнул молнию комбинезона и выпростал руки. Спустил комбинезон сначала до пояса, потом снял совсем. Неловко было голым стоять в окружении людей в черной спецназовской форме. Зейтун закрылся рукой.
— Нагнись, — скомандовал один.
И снова Зейтун замялся.
— Выполняй приказ.
Зейтун нагнулся.
— Ноги шире, — велел охранник. — Обхвати лодыжки.
Зейтун не знал, кто и как его осматривает. Ждал, что опять полезут в анус.
— Ладно, разгибайся, — сказал охранник.
Пожалели, избавили от позора.
Зейтун распрямился. Кто-то ногой задвинул оранжевый комбинезон в камеру, потом втолкнули и самого Зейтуна. Пока он натягивал комбинезон, «черные» пятились назад, закрываясь щитами.
Дверь камеры захлопнулась. Команда пошла дальше — обыскивать очередную камеру с очередным арестантом.
От других заключенных Зейтун узнал, что такие проверки — обычное дело. Охрана ищет наркотики, оружие, контрабанду. Не реже, чем раз в неделю.
Суббота, 17 сентября
Уставший до изнеможения, Зейтун почти весь день пролежал не вставая. В прошлую ночь он не сомкнул глаз. Как ни старался вычеркнуть из памяти вчерашний обыск, ничего не получалось: стоило закрыть глаза, и перед ним всплывали черные фигуры по ту сторону решетки, готовые ворваться в камеру и его схватить.
Казалось, уже много недель он спал урывками — и днем, и ночью. Зейтун не мог вспомнить, когда проспал больше трех часов кряду.
Какое он имел право причинить семье столько горя? Государство, без сомнения, тоже внесло свою лепту, но началось-то все с него. Это же он сам отказался эвакуироваться. Остался присмотреть за домами, не хотел бросать бизнес. Да еще вбил себе в голову, что без вмешательства провидения тут не обошлось. Решил, что Аллах возложил на него часть своих обязанностей, дабы он восславил Его добрыми делами.
Какая глупость! Как он посмел столько о себе возомнить? Он подверг опасности не только свою жизнь, но и, соответственно, свою семью. Разве он не знал, что оставаться в Новом Орлеане, где практически введено военное положение, опасно?! Знал, конечно. Столько лет вел себя осторожно. Никогда не высовывался. Был образцовым гражданином. Но после урагана решил, что его предназначение — помогать попавшим в беду. Поверил, что это чертово каноэ позволяет ему выступить в роли поводыря и спасителя. Потерял путеводную нить, одним словом.
Он слишком многого ждал. Слишком на себя надеялся.
В Сирии, откуда он уехал тридцать лет назад, люди трезво смотрели на вещи. Тамошние политические реалии, и тогда, и сейчас, не давали оснований бездумно и слепо верить, что справедливость восторжествует. Это Зейтун, прожив в Штатах много лет, привык думать иначе. Верить, что все всегда получается, что трудности можно преодолеть, что тяжелый труд приводит к успеху, что государственная машина работает, пусть со сбоями, пусть медленно, как в Новом Орлеане, однако работает.
Но теперь все сломалось. Вернее, каждая часть государственной машины — полиция, армия, тюремная система, — предназначенная для защиты таких людей, как он, стала пожирать всякого, отважившегося к ней приблизиться. Зейтун долгое время верил, что полиция самоотверженно защищает интересы граждан. Что армия находится под оправданно жестким контролем многочисленных законов, правил, просто здравого смысла, человеческой порядочности, наконец, и ее действия разумны, на нее можно положиться.
Но теперь на всех надеждах можно поставить крест.
Эта страна ничем не отличается от других. Совершает непростительные ошибки. Его история — хороший тому пример. В процессе оголтелой борьбы с реальными и надуманными угрозами ошибок не избежать. Будут подозревать невиновных. И будут бросать их в тюрьму.
Зейтун размышлял о «прилове»[20]. Этот термин был в ходу у рыбаков, он знал его с детства. Когда на ловлю сардин выходили ночью при лунном свете, помимо тысяч этих рыб в сети ненароком попадались и другие морские твари, для которых рыбаки не находили применения.
Часто об этих невинных жертвах узнавали слишком поздно. Улов сваливали на берегу — получался серебряный холм из медленно умирающих сардин. Уставший Зейтун плюхался на песок и, прислонившись спиной к носу лодки, наблюдал, как рыба постепенно перестает трепыхаться. Иногда, опорожняя сети, рыбаки обнаруживали какой-нибудь сюрприз. Однажды это был дельфин. Зейтун навсегда его запомнил: великолепное животное цвета слоновой кости сверкало на причале, словно фарфоровое. Рыбаки подталкивали его ногами, но он не шевелился. Дельфин запутался в сети и задохнулся, не сумев подняться на поверхность за воздухом. Спохватись рыбаки вовремя, могли бы его освободить. Теперь же им ничего не оставалось, как бросить дельфина обратно в Средиземное море, на радость хищникам.
Боль в боку у Зейтуна усиливалась, рвалась наружу. Еще неделю ему тут не продержаться. Он умрет от горя, от несправедливости.
«Исправиться» в этой тюрьме невозможно. Особенно, если учесть, как с ним обращаются. Да, в той части тюрьмы, где его держат, чистота и порядок. Да, когда его регистрировали сразу по прибытии в «Хант», он видел свободно гуляющих по траве заключенных. Ну и что? Его-то двадцать три часа в сутки держат взаперти, рядом никого, не на чем глаз остановить. От такого любой нормальный человек свихнется. Серые стены, голубые решетки, личные досмотры, душевые, где через решетку на тебя пялятся надзиратели, будто мало камер слежения. Никакой пищи для ума. Ни работы, ни книг. Исправишься тут, как же. Да он здесь пропадет!
Конечно, рискованно было стараться ни в чем не уступать старшему брату, Мухаммеду. Хотя он никогда такой задачи перед собой не ставил: в затопленном городе делал все, что мог, потому что там оказался, потому так было нужно, потому что ему на это хватало сил. Но разве в глубине души у него не таилась надежда, что его семья будет им гордиться, как гордилась когда-то Мухаммедом? Разве не желание восславить брата, родных, Аллаха, заставляло его колесить по городу, выискивая возможность себя проявить? И разве не наказывает его теперь Аллах за гордыню, не умеряет таким способом его тщеславие?
Пока заключенные просыпались, ворча и ругаясь, Зейтун помолился. Помолился за свою семью, чтобы все были здоровы. Чтобы на душе у них был покой. Помолился, чтобы нашелся какой-нибудь посланец. Только это сейчас ему было нужно: чтобы кто-то сообщил Кейти, что Зейтун жив. Кто-то, кто связал бы его с той частью мира, где пока еще сохранялся порядок.
Воскресенье, 18 сентября
Все утро Зейтуна одолевала сонливость, его разморило от жары. Оранжевый комбинезон промок от пота. Он услышал объявление, что им после обеда разрешат выйти на улицу, но не знал, найдутся ли у него силы.
Он был очень собой недоволен. Одна часть его души полностью сдалась, а ту, которая еще сопротивлялась, раздирали сомнения.
