Роман Сенчин - Любовь, или Не такие, как все (сборник)
– Конечно, конечно. В общем, поездим, выберем ресторан.
– Никаких ресторанов!
Переубедить оказалось невозможным. Праздник без генеральной уборки, подъема ни свет ни заря и работы без конца и без края казался неудачной пародией на настоящее торжество. Нет, все должно быть так, как положено. И с тряпкой по квартире, и с сумкой на колесиках на рынок, и дым коромыслом на кухне, и запах румяных пирогов по всему подъезду. Аринка спорила, но как-то вяло. Муж тещу во всем поддержал. Велуня слышала потом, как он шептал жене: «Сэкономим». Но не обиделась. А на что? Ведь дело человек говорит.
За столом собрались все родные. Велуня иногда, между перебежками из комнаты в кухню, присаживалась на почетное место во главу стола и жадно ловила новости. Иринка хвасталась цветущей на участке вишней и грозилась прислать всем по пять банок варенья. «Умница, дочка. Умеет хозяйство вести». Полинка восторгалась близнецами, которые выигрывали олимпиаду за олимпиадой и намеревались поступить в МГУ без экзаменов и репетиторов. «Полинка – великолепная мать. Знает, как из детей людей сделать». Машка с неохотой сообщила о том, что Сонечка снова беременна и поэтому не смогла приехать.
– Скоро рожать уже.
– А сидеть кто будет? Няню возьмут? – Пашкина новая (уже столько лет прошло, а Велуня все ее новой зовет, никак о Гране не позабудет) спрашивает, конечно, с завистью. Ей никто нянь не нанимал.
– Зачем? – Машка передергивает плечом. От этого жеста у Велуни по телу разливается тепло: оказывается, невестку тоже не жалует. – Сама посижу. Делать-то мне особо нечего.
– Нечего? А фитнес? А внешний вид? По-моему, тебе не мешало бы пройтись по салонам. – «Ну, вот за что ее – змеюку – любить?»
– Ходила уже. Надоело.
– Надоело? – Глаза новой полны изумления. Зато Пашка победно усмехается. «Видно, женушка всю плешь проела барскими запросами. Кстати, про плешь – это не для красного словца, это очевидно: совсем лысый. Да и неудивительно, давно не мальчик: за шестьдесят перевалило. А Машка, между прочим, неплохо выглядит. Свежий воздух, наверное».
И будто в подтверждение мыслям:
– От жизни на природе куда больше пользы, чем от мезотерапии с пилатесом.
Про «мезо с латексом» Велуня не поняла, но с природой в душе согласилась. А Машка продолжала:
– Да и внукам на даче раздолье. Целыми днями на улице закаляются и не болеют вовсе.
– Тяжело одной. – Невестка все не может успокоиться, подзуживает. «И дернул черт Пашку с молодухой связаться. Все ей не так, все не этак. Везде нос сует, везде воду мутить жаждет. Просто в каждой бочке затычка». Но Машка неожиданно соглашается:
– Тяжело.
Велуня, как раз подскочившая для очередного набега на кухню, замирает на секунду, а потом начинает щебетать с почти нескрываемым восторгом:
– Тяжело? Машенька, родная, что же ты раньше молчала, а? Я тут штаны просиживаю, бездельем маюсь, а ты загибаешься. Здесь-то работы нет никакой. Пыль смахнуть да ужин сготовить. Могут и без меня обойтись. Лешка вон какой большой уже, ему бабка уже не в помощь, а в тягость только, верно?
– Мам! – Аринка почему-то краснеет. – Ну, что ты выдумываешь?
– Почему выдумываю? Ничего не выдумываю. И потом, я не обижаюсь. Это естественно. Молодым со стариками скучно. Лешеньке, наверное, и музыку хочется громко послушать, и компанию привести, а может, и девушку даже, а дома бабка сиднем сидит. В общем, решено: еду к Машке.
– Велунечка, – Машка замялась, – ты не волнуйся, мне вовсе не так тяжело, как ты думаешь. Ты, конечно, можешь приехать погостить. Я всегда рада, но работать не позволю. Хватит. Наработалась уже за десятерых. Если невмоготу станет, Сашка няню обеспечит.
– Бабка все одно лучше любой няни, – заупрямилась та, поджав губы, что случалось крайне редко.
– Правильно. Только, знаешь, у нас ведь сейчас и расположиться негде с комфортом. В половине дома Сашка ремонт затеял – все вверх дном. И краской пахнет.
– Краской? – изумилась Велуня. – А как же дети?
– В том-то и дело, что пока мы в Москве живем друг у друга на голове. Так что спешить с помощью не надо, ладно? – И вымученно улыбнулась.
– Ладно, – согласилась Велуня, глядя на Машку с подозрением, но та стойко выдержала взгляд.
Пришлось. Уж очень не хотелось докладывать на всеобщем собрании, что ее любимый муж потерял всякий стыд и вовсе отказался от какой-либо конспирации. Ремонтом никаким не занимается, а просто поделил дом пополам. На одной половине Машка с домашними хлопотами, а на другой – он с любовницей. Точнее, с любовницами. Пока, к счастью, меняет их раз в три месяца. А не приведи господь найдется какая понапористей, возьмет мужика в оборот и даст Машке пинка под зад. А вы говорите: «Салоны. Маникюры». Какие тут маникюры, последние бы душевные силы не расплескать. Но она держится. Во-первых, хлопочет в заботах с утра до вечера – отвлекается. Во-вторых, экономит. Деньгами, что Сашка выделяет, не бросается. Тратит чуть-чуть, а остаток в кубышку складывает и очень гордится собой, считает, что зарабатывает, словно на службу ходит. В общем, наблюдать за такой жизнью ни к чему. Вот захочет Велуня дня на три в гости пожаловать – это ради бога. Три дня Сашка продержится: сыграет семейную идиллию. А дольше? Дольше и самой не справиться. Нервы-то не железные.
Хозяйка отправилась на кухню ставить чайник, вызвала Иринку с собой:
– Про варенье правду сказала?
– А то! – Лицо Иринки засияло гордостью.
– Давай на лето приеду, помогу накрутить банок. Поди, не одна у вас вишня растет.
– Не одна. – Тон у дочери стал озадаченным, лицо помрачнело. – У меня и яблоки, и груши, и сливы. Смородины восемь кустов, малинник большой, клубники четыре грядки. А еще четыре парника. Там и огурцы, и помидоры, и перец. Ну и кабачки, конечно, свои, и капустка, и картошечка.
Велуня только что руки не потирала от удовольствия.
– Только у нас ведь еще и Дружок, – закончила Иринка с сожалением.
– Дружок? – не поняла женщина.
– Собака. Помнишь, я все просила, когда с братиком не вышло, собаку завести? Ты тогда сжалилась: принесла котенка и сама же чуть не задохнулась. Отдать пришлось.
– Помню. – От воспоминания об этом случае Велуня снова почувствовала ком в горле, дыхание стало сдавленным, и она даже расстегнула верхнюю пуговку воротника белоснежной манишки. Отпустило.
– Так что нельзя ко мне. Я же не могу собаку из дома выгнать.
– Не можешь, – согласилась Велуня. – А вдруг не будет этой, как ее…
– Аллергии.
– Ну, да.
– А вдруг будет? – Иринка смотрела с искренним сожалением.
Велуня была разочарована до слез: мысленно уже вскапывала грядки, полола сорняки, сажала, сеяла, удобряла, собирала, солила, мариновала, прокручивала и так далее, и так далее. И все не покладая рук, не разгибая спины. И вдруг опять красный свет. И зеленого никогда не будет. Не выгонять же собаку. Нет, это никак нельзя. Животных обижать не станет.
– Ладно. – Водрузила на поднос последнюю чашку. – Неси. Дружок так Дружок. Симпатичная хоть животинка?
– Красавец. – Та вышла из кухни, слегка покачиваясь. Но не под тяжестью подноса, а под гнетом собственной лжи. Дружок действительно был, но умер пять лет назад. С тех пор собаку не заводили, вместо нее, как она говорила узкому кругу подруг, завели свекровь. Иринка не имела ничего против свекровей вообще. Ее первая, например, была замечательной женщиной, и если бы можно было, сбегая от мужа, прихватить его маму с собой, так бы и сделала. Но вот вторая… Была сущим зверем, изводившим и сноху, и внуков, и собственного сына. И незачем Велуне это видеть. И ни к чему знать.
Та вернулась в комнату. Хотела было затянуть по привычке: «Я ехала домой…», но Полинка с Аринкой что-то живо обсуждали, и прерывать их было неудобно. Велуня прислушалась.
– И как ты решилась? – взволнованно спрашивала Аринка сестру, делая большие глаза. – Столько сил отдала работе, а теперь…
– Ой, не сыпь соль на рану. Сама переживаю, но что поделать?
– Уходишь с работы? – Глаза Велуни заблестели счастливым блеском. Наконец-то и Полинка поняла, что дети, семья гораздо важнее мышей и научных опытов.
– Я? С работы? – Та рассмеялась, а вслед за ней и вся родня залилась смехом. – Ну, Велуня, ну, уморила. – Полинка вытирала слезы. – Как я могу с работы уйти, если вот-вот открою новый препарат. Да меня только за подобные мысли сразу можно расстрелять за отсутствие всякой сознательности перед человечеством.
– Да? – Велуня нахмурилась. – И о чем вы тогда шушукаетесь, такие сознательные?
– Мам, – та смутилась. Велуня побледнела. Полинка назвала ее матерью вперые, и означало это только одно: сказать собиралась нечто действительно важное: – Я хотела как-то с глазу на глаз, но раз уж так вышло…
