Барбара Пим - Несколько зеленых листьев
— Он-то тут при чем?
— Он обещал рассказать кое-что из истории медицины, начиная с семнадцатого века и до современности, а потом ведь у него есть прекрасная коллекция старинных хирургических инструментов…
— Не думаю, чтоб кому-нибудь это пришлось по вкусу, — засомневалась Дафна. — Как тебе это на ум взбрело?
— Я посещал больницу, что навело меня на мысли о смерти и о том, как умирали люди в старину.
В одно из таких посещений, еще возле постели больного, он вдруг вспомнил об Энтони à Вуде, страдавшем жестокой уремией. «Ежели невмочь тебе испускать воду, опустят тело твое в землю». Размышляя о Вуде и его болезни, он поговорил об этом с доктором Геллибрандом. Доктор был, казалось, рад приглашению выступить на заседании общества — такое приглашение явилось признанием его авторитета в поселке, о котором раньше Том словно не догадывался.
Адам Принс прибыл одним из первых и занял удобное место возле камина, который Дафна разожгла в гостиной. Затем появились Беатрис с Изобел и Эммой, мисс Ли и мисс Гранди и группа пожилых дам из соседнего поселка, обычно посещавших заседания и самоотверженно помогавших Тому рыться в приходских книгах. Магдален Рейвен прибыла поздно: в последнюю минуту возникли какие-то осложнения с детьми, но жена доктора Геллибранда Кристабел с мужем пришла еще позже, что не помешало ей усесться впереди всех. На ней единственной была длинная юбка (бархатная, винно-красного цвета), видимо, поэтому она считала себя вправе критически оглядывать все вокруг — и не столько даже наряды других женщин, сколько убранство ректорской гостиной. Мебель при этом она признала добротной (правда, пополировать не мешает), но ваза с несколько подвядшими гиацинтами, по ее мнению, в это время года никак не являлась изысканным украшением. И это при том, что листья бука прекрасно сохраняются в глицерине, а осенью в садах и живых изгородях буковых деревьев так много, что собрать листья и посушить их к зиме было бы совсем несложно. Но Дафна уехала, хотя, конечно, луковицами гиацинтов до отъезда занималась она, и все последние месяцы ректорский дом лишен женского глаза, если не считать миссис Дайер с ее сомнительными услугами. По всему чувствуется, что женщины со вкусом здесь, конечно, не хватает, хотя, правду сказать, и бедняжка Дафна вкусом не отличалась…
У Беатрис как-то вылетело из головы, что к Тому приезжает сестра, и при виде Дафны, неуклюжей, в бесформенной юбке, одной из тех, что она приобретала на благотворительных базарах, по-хозяйски встречавшей гостей у входа, она испытала замешательство. Не к этому все шло.
Поднявшись с места, Том представил собравшимся доктора Геллибранда (которого все, разумеется, отлично знали), и доктор Геллибранд начал беседу.
Оглядевшись, он заметил, что аудитория его в основном пожилая, которая больше подошла бы Мартину Шрабсоулу, хотя последнего и не было видно. При этом он обрадовался, что не придется отвечать, как могло бы, на вопросы молодого коллеги или, по его выражению, «скрещивать шпаги» относительно спорных проблем. Ибо беседу свою он, вопреки ожиданиям Тома, посвятил не столько истории медицины, начиная с XVII века, сколько ностальгическим воспоминаниям о 30-х годах века нынешнего, до учреждения государственной службы здравоохранения и до того, как все обзавелись автомобилями и пациенты из близлежащих поселков перестали приходить к врачу пешком. Если бы мы больше ходили пешком, — говорил доктор, сев на своего любимого конька, — если б чаще выбирались за город, в лес, приемная врача практически пустовала бы. Так, например, он с радостью замечает, что среди молодежи популярен стал «бег трусцой», как, он слышал, называется этот вид передвижения; отрадно бывает встретить зимним утром бегущего трусцой. Дамам также не возбраняется бег трусцой, им он не повредит, но не следует, разумеется, забывать о медицинском контроле. Мы же не можем допустить, чтобы дамы падали замертво и умирали от разрыва сердца, не так ли?
Услыхав тут смешок в аудитории, Эмма подумала, что доктор Геллибранд имеет право так шутить, поскольку ему, как человеку пожилому, и карты в руки.
— Итак, милые дамы, бегайте, но с оглядкой, — повторил доктор Геллибранд, заключая этой шуткой беседу и переходя к ответам на вопросы.
Первым поднялся с места Адам Принс. Идея бегать трусцой — в хорошую погоду, разумеется, — показалась ему привлекательной, но выставлять себя на посмешище, расспрашивая об этом докладчика, он не собирался. Вместо этого он задал вопрос о рациональном питании, как его понимали в прежние времена, после чего доктор Геллибранд сел на второго своего любимого конька, хотя из ответа его так и не было ясно, на пользу ли идет отсутствие в продаже замороженных продуктов и «полуфабрикатов» или во вред, приводя к некоторому однообразию рациона.
Том попытался увлечь доктора Геллибранда вглубь истории — даже викторианская медицина более приличествовала бы теме, но доктор Геллибранд не дал себя увлечь. Он услыхал, что Дафна и мисс Ли принялись греметь чашками в заднем углу, из чего заключил, что близится время кофе. Присутствующие могут ознакомиться с его коллекцией хирургических инструментов. Вот они, на столике возле окна, и если аудитории угодно, он будет рад продемонстрировать их в действии. Опять послышался смех, и собравшиеся занялись передачей друг другу чашечек кофе и тарелок с печеньями.
— Беседа была не совсем такой, как я себе ее представлял, — сказал Том Беатрис, — но мне кажется, все остались довольны, а ведь это самое важное. Разве есть что-нибудь важнее? — Последний вопрос его, конечно, был чисто риторическим.
Беатрис не нашлась что ответить и предоставила сделать это Изобел, которая заметила, что Том, вероятно, счастлив опять видеть рядом с собой сестру.
— Счастлив?
Том запнулся, словно обдумывая, что могло бы значить это слово, а затем ответил утвердительно — дескать, да, разумеется, он счастлив, что сестра опять с ним. Но честно говоря, он еще не разобрался в чувствах, какие вызвал у него приезд Дафны в ее прежний дом. Они еще не успели обсудить с ней цель ее приезда и подробности жизни в Бирмингеме, хотя она и описала ему две бирмингемские церкви и спросила, какую из них, по его мнению, ей следует посещать. Это означало, что пребывание свое в доме возле «прелестного зеленого пустыря» она рассматривала как постоянное, что он, собственно, и предполагал. Хотя где-то в глубине души его смущало подозрение, что в поселке все ожидают возвращения Дафны. А кроме того, вспоминалась кровать, которую она так и не взяла с собой.
— Ну и как вам теперь поселок? — спросила Беатрис у Дафны. — В феврале он после Бирмингема, наверно, кажется мрачноватым…
— О, в Бирмингеме мрачных дней тоже вполне хватает, — сказала Дафна. — По-моему, февраль плох везде, кроме как, может быть, под полуденными небесами. Этот поэтический штамп она употребила намеренно и в шутку, но за ним скрывалось ее решительное намерение отвергнуть снятый на лето возле Тинтагеля дом и отправиться снова в Грецию.
— Должно быть, ректорский дом встретил вас холодом, — спросила Беатрис, также ударившись в поэтические штампы. — В Бирмингеме, наверное, у вас центральное отопление?
— Да, разумеется, но… — Дафна замялась, — здесь зимой так мило, эти блики на сером камне зданий — больших и маленьких…
— Вам этот камень кажется серым? — удивилась Беатрис. — Котсволдский камень обычно считается медово-желтым, правда, возможно, зимой…
— А потом, знаете, в саду ирисы появились. Я так их жду каждый год.
— Там, где вы сейчас живете, тоже, наверно, прекрасные сады, — рискнула заметить Беатрис.
— Да, многие там увлекаются садоводством, и все-таки там по-другому как-то все… Там ведь… — она запнулась и затем, понизив голос, выговорила: — Пригород, если вам понятно, что я имею в виду.
— Но возле вашего дома есть пустырь, правда? И все эти собаки носятся там…
С лица Дафны исчезла суровость, она улыбнулась.
— Да, пустырь… Брюс так любит там гулять, и мы выгуливаем его там два-три раза в день. Но, конечно, здесь…
Она, видимо, собиралась перечислить преимущества поселка для собаки, но Беатрис быстро заткнула ей рот, напомнив, какое большое движение теперь на улицах поселка.
— Я могла бы брать его в лес, — сказала Дафна.
— Но вам пришлось бы водить его на поводке. Учитывая дичь сэра Майлса.
— Да, я и позабыла об этом.
— А потом ведь встала бы проблема овец и ягнят.
Беатрис мягко, но настойчиво пыталась внушить Дафне, что возвращение в ректорский дом не принесло бы ей счастья. Чувство, которое она испытала в начале вечера, увидев Дафну, теперь окрепло, и она знала, что готова сделать все от нее зависящее, дабы предотвратить возвращение Дафны в поселок. Подобно какой-нибудь негодяйке из викторианского романа, она не остановилась бы ни перед чем, хотя и не знала в точности, что собирается предпринять. Идея эта зрела в ней с рождества, с того самого момента, когда, увидев рождественскую открытку Грэма и осознав вероятность того, что выбирала ее Клодия, она поняла, что сейчас, как никогда, ее долг «сделать что-то» для Эммы, если та не в состоянии сама о себе позаботиться. С Грэмом, как это стало очевидным теперь, ничего не вышло (да и стоил ли он, в самом деле, усилий, на него потраченных?), так не будет ли правильней, хоть это может показаться и невероятным, каким-нибудь образом свести Эмму с Томом?
