Маруся Климова - Домик в Буа-Коломб
Все пили красное вино и, судя по количеству пустых бутылок, уже были основательно пьяны. Кроме Мишеля, Володи и Кати за столом сидел еще какой-то тщедушный человек, которого Маруся сразу не заметила. Остатки волос на его голове были старательно зачесаны назад, лицо было цвета пергамента, а глаза были красными и без ресниц.
— Это Шкапов, — вполголоса сообщали Катя Марусе, — Светлая голова, умница. Недавно закончил трактат о метафизике раны.
Услышав столь неожиданную для себя характеристику, Шкапов сразу же встрепенулся и с увлечением начал рассказывать о философской категории познания в теологии. Категория же страдания, по его словам, появилась в христианской философии только в Средние века, до этого же, по его мнению, христианская мысль такой категории не знала. Катя внимательно слушала его и поддакивала:
— Да… да… да…
Володя же периодически прерывал свое молчание негромкими замечаниями:
— Ну… я слушаю, слушаю…, - многозначительно окидывая при этом Шкапова с ног до головы загадочным взглядом и подливая себе вино из большой пузатой бутылки. Шкапов все говорил и говорил, Мишель, которому в отсутствии Агаши никто ничего не переводил, явно заскучал, да и Катя уже не так часто вставляла свои „да“, как в начале речи Шкапова… Наконец он сделал небольшую паузу, намереваясь отпить немного вина из своего бокала, он уже поднес было бокал к своему рту, как тут раздался громкий раскатистый голос Володи, от которого все невольно вздрогнули:
— Слушай, а ты случаем не еврей? — Шкапов поперхнулся, от возмущения его глаза вылезли из орбит, он начал сбивчиво бормотать в свое оправдание:
— Да ты что… Да я… да мой дед был казак… — а Катя молча с наслаждением за ними наблюдала. В конце концов, Шкапов вскочил из-за стола и, попрощавшись с Катей, ушел, хлопнув дверью. Казалось, Мишель был очень рад, что Шкапов ушел. Теперь говорить начал он. Волосы Мишеля растрепались, обнажив намечающуюся лысину, очки поблескивали на потном носу. Катя опять начала привычно повторять:
— Да… да… да…
Володя продолжал мрачно молчать и пить. Вдруг он как будто что-то вспомнил, нагнулся и достал из-под стола большую брезентовую сумку, и извлек оттуда пластмассовую баночку, на которой были нарисованы пчелы.
— Вот, — сказал он, протягивая баночку Мишелю, — этот мед я привез из монастыря. Его собирали сами монахи, это целебный мед. Купите, одна баночка стоит всего сто франков.
Мишель не говорил по-русски, он молча уставился на баночку, потом, решив, что его угощают, взял ее, открыл и ложкой стал ковырять мед.
— Да-а-а, — протянула Катя, — уж тут-то можно и не торговать. Если хочешь, я сама тебе компенсирую потом эти сто франков!
— Нет, — упрямо сказал Володя, — Мне не нужны сто франков, для меня важен принцип. Эти деньги пойдут монахам.
— Ну уж! — ядовито протянула Катя, — Монахам твои сто франков не нужны.
Мишель в недоумении смотрел на них, Катя это заметила и, обращаясь к Мишелю, пояснила:
— Володя недавно был в монастыре, привез оттуда этот замечательный мед, угощайтесь! Он обладает целебной силой!
Мишель поблагодарил, взял чайную ложку и с жадностью стал этот мед поедать. Володя смотрел на него с возрастающим раздражением, потом резко встал из-за стола и отправился курить на кухню. Тут Катя вдруг заметила, что за столом сидит еще и Маруся.
— Ты знаешь, дорогая, мы с Володей скоро уезжаем, хотим пожить в монастыре, очиститься от всей этой скверны, а в нашей квартире будет жить Мишель. Ему в Париже жить негде, поэтому он обычно живет у нас.
Маруся вспомнила, что и в Петербурге Мишель жил в квартире у Кати, тогда Катя и познакомила ее с ним.
Профессор был приземистый, с одутловатым бледным лицом, в очках, его длинные сальные волосы спускались сзади на воротник потрепанного пиджака. Он приехал из Парижа со своим учеником — тощим прыщавым Антуаном. Катя пригласила Марусю на лекцию Мишеля, он читал ее в „Гуманитарном университете“, располагавшимся в обветшалом здании бывшего ПТУ на Петроградской стороне, неподалеку от Карповки. Лекция была посвящена русской иконописи и творчеству Кандинского. Тесная аудитория была до отказа забита студентами Университета и бородатыми деятелями андеграунда, среди которых Маруся увидела много знакомых лиц. Лекцию переводила Агаша.
Профессор Керр, со студенческих лет занимавшийся русской иконой и даже написавший на эту тему диссертацию, позднее случайно познакомился с вдовой Кандинского, которая попросила его помочь ей разобрать архивы покойного мужа. Так в его руках оказался богатейший материал, но и старые наработки ему было жаль бросить. Но профессор недолго мучился дилеммой, чем же ему теперь заниматься: Кандинским или иконами. Вскоре, к своей неожиданной радости, он обнаружил, что в картинах Кандинского есть очень много общего с иконописью, и чем внимательнее он вглядывался в картины Кандинского, тем больше общих черт с иконами он в них находил.
Лекция сопровождалась показом диапозитивов, профессор демонстрировал картины Кандинского, находя в них многочисленные параллели с изображениями Троицы, Христа и Богоматери.
— Вот, посмотрите, вглядитесь внимательно — восклицал он, тыча указкой в расплывчатые цветные пятна, — здесь ясно виден лик Христа, а здесь — Богоматерь с младенцем. Аудитория тупо и недоуменно молчала. Правда, свое недопонимание большинство из присутствующих было склонно относить на счет не совсем внятного и маловразумительного перевода Агаши, которая очень старательно выговаривала вслух каждое слово из заранее заготовленного на бумажке текста. Маруся заметила, что последнее обстоятельство, действительно, отрицательно сказалось на синхронности перевода, потому что несколько раз, когда из беспредметного пятна, по мысли профессора, на присутствующих должен был взирать Христос, Агаша называла то Иуду, то Богоматерь, и наоборот. Впрочем, как раз это вряд ли могло служить истинной причиной некоторого недопонимания слушателями мысли профессора, так как почти никто из сидящих в зале французского не знал. В целом же, несмотря на все эти маленькие неувязки, лекция прошла успешно, в заключение благодарные слушатели даже устроили профессору небольшую овацию. Маруся неоднократно слышала от Кати про Мишеля Керра, что он богатый аристократ и владелец старинного замка в Нормандии, поэтому ее несколько смущал потрепанный пиджак профессора и отсутствие у него двух передних зубов. Спрашивать об этом Катю было глупо, но Катя, как бы почувствовав причину марусиного недоумения, сама сразу ей все объяснила:
— Вот видишь, он совершенно безразличен к одежде, так во Франции одевается большинство интеллектуалов.
Поэтому позже в Париже, когда Маруся узнала, что Галя всерьез долгое время принимала Пьера за профессора, она не удивилась. Ведь Галя хорошо знала Катю и испытывала перед ней настоящее преклонение, за то, что она так много в своей жизни пострадала за женщин и за Бога.
На следующее утро у Маруси зазвонил телефон. Это была Агаша, которая очень озабоченным и серьезным голосом пригласила Марусю срочно зайти к Кате, где сейчас она тоже жила вместе с Мишелем, исполняя при нем обязанности секретаря-переводчика. Мишель хотел предложить Марусе перевести на русский одну из своих статей.
— Он очень много слышал о тебе и хорошо заплатит.
Маруся совершенно не выспалась, и была в плохом настроении, но у них с Костей как всегда не было денег, поэтому отказываться от перевода, да еще и за валюту, было нельзя. Маруся разбудила Костю, и, чтобы не было скучно, пригласила его пойти вместе. Костя с радостью согласился — он всегда был рад видеть Катю, беседами с которой очень дорожил.
Однако, когда Маруся с Костей позвонили в катину дверь, им никто не открыл, хотя им казалось, что за дверью они слышат какое-то шуршание. Они позвонили еще раз, потом еще, ответа не последовало, они уже собрались уходить, но в это время шуршание за дверью стало более явственным, дверь распахнулась, и на пороге возникла Агаша, облаченная в цветастый шелковый халат. Агаша напряженно и не слишком дружелюбно смотрела то на Марусю, то на Костю, как будто видела их впервые в жизни.
— Ах! — наконец сказала она, как будто что-то наконец вспомнив, — Вы к Мишелю! К сожалению, его сейчас нет дома. Он только что ушел. В десять тридцать у него встреча с академиком Лихачевым в Эрмитаже.
По губам у Агаши скользнула издевательская улыбка, которую она даже не сочла нужным скрыть. Марусю охватила ужасная злоба: Агаша разбудила ее в 9 утра, позвала в гости, а теперь делает вид, будто они пришли сами.
— Ну что ж, — сказала она, — Мы подождем, — и увлекая за собой в нерешительности застывшего в дверях Костю, она стремительно прошла мимо Агаши на кухню, где у плиты стоял Антуан и готовил себе яичницу. Маруся села на табурет и стала разговаривать с Антуаном: давно ли он знает Селина, какие замки у его родителей? И про замки в Провансе у отца Антуана, который был потомственным маркизом, и про то, что сам Антуан был анархистом и большим поклонником Селина, Маруся слышала от Агаши, поэтому в ее вопросах не было никакого подвоха, просто ей хотелось подольше потянуть время, дабы досадить Агаше. Однако реакция на эти безобидные вопросы у Антуана была более чем странной. Он в изумлении вытаращил на Марусю глаза: похоже было, что имя Селина он слышит впервые в жизни, при упоминании же о замках он краснел, как рак, и кашлял. Все это время из коридора доносилось шушуканье и чьи-то шаги. Кати дома не было, поэтому Костя сидел молча у окна на табуретке и явно скучал. Тут на пороге снова появилась Агаша и очень вежливым вкрадчивым голосом сообщила, что она ошиблась, на самом деле профессор ни на какую встречу не пошел, а просто сейчас отдыхает в своей комнате, так как вчера работал допоздна. Но он обязательно поговорит с Марусей и с Костей, только не сейчас, не сразу, а через полчасика, после того как еще чуточку поспит… На губах у Агаши опять появилась злорадная улыбка, выражавшая глубокое наслаждение, которое она получала от столь явного несовпадения предыдущей информации с последующей. На сей раз первым встал уже Костя, он взял Марусю за руку, и они молча вышли на улицу.
