Евгений Коротких - Черный театр лилипутов
Вечером Горе собрал чемодан. Витюшка был в ресторане, когда он зашел попрощаться.
— Уезжаешь? — спросил я.
— Поеду в Отрадное, — мрачно сказал Петя, который после смерти Закулисного долго собирался с мыслями и почти ни с кем не разговаривал.
Мы закурили, каждый думая о своем и об одном и том же.
— Беги отсюда, — сказал Горе, вставая. — Иначе пропадешь. Витюшке привет передавай, хоть я его и презираю… — и, чуть помолчав, добавил: — К Женьку хотел зайти попрощаться, но… — дверь внезапно распахнулась, и с криком, визгом, весь в слезах, со сморщенным, старческим личиком влетел Пухарчук.
— Петякантроп! — закричал он, бросаясь ему на грудь. — А я?! Кто теперь за меня заступится?!
Он вцепился в него и бился своей непропорционально большой головой в грудь.
— А я?! — верещал Женек. — Петякантроп, а я?! Горе еле оторвал его от груди и бросился бежать по коридору, не оглядываясь, прижимая огромные ручищи к глазам.
— А я?! — верещал Пухарчук пронзительным голоском, бросаясь за ним. — А как же я?!
Всю ночь маленькое толстенькое тельце Женька содрогалось от рыданий.
— Женек, ну не надо… — умолял я его.
* * *Как глупо. Чего не надо?… когда петлю затягивают на шее.
* * *Теперь Ирке приходилось и сидеть на кассе, и играть в «черном». Видов был вынужден носить Женька на руках. Ему это было невероятно трудно, не под силу. После каждого представления он выдыхался и обзывал Пухарчука последними словами.
Женек совсем завял. Петякантроп, его любимый Петякантроп, который все годы обещал его расплющить, ныл и жаловался… его не было рядом. Заступиться было некому.
Пухарчук выплакал все слезы, забывал текст во время представления и срывал спектакль за спектаклем. Ирка отвешивала ему затрещины и не могла дождаться приезда девочки. Она уже получила две телеграммы и теперь махала ими перед Женьком и торжествующе кричала:
— Женечек, скоро девочка приедет, маленькая такая лилипуточка, и ты увидишь, каким должен быть настоящий лилипут, — и тут же срывалась на пронзительный крик: — И уж не таким плешивым чудовищем, как ты!
Прошло две недели после отъезда Горе. Видов зверствовал на сцене и лупил Женька за все на свете. Левшин, по настроению, заступался за Пухарчука, но получал от Ирки по голове и надолго замолкал.
* * *Женек продолжал срывать спектакли. Он уже не слышал, когда к нему кто-нибудь обращался, а все плакал и плакал, вспоминая Петю.
В тот вечер я зашел к Женьку позже обычного. У него было непривычно прибрано. На столе — ни пирожков, ни бутербродов, пачка чая стояла не распакованная, постель заправлена, чего в жизни никогда не бывало. Еще на столе лежала подзорная труба и миниатюрный ножичек-брелок, который у него все время выпрашивал Петя. Женек сидел на кровати, его маленькое личико было сморщено от набежавших морщинок, маленький носик был красный от слез. Чемодан, набитый всякими безделушками, стоял рядом с ним.
— Ты куда собрался? — спросил я как можно веселее,
— А-а, — слабо улыбнулся Пухарчук, — это ты, паренек… Евгеша, — тоненько заплакал он, — передай этот брелок Пете, он ему очень нравился… а это, — поднял Женек подзорную трубу, — я дарю тебе… а водяной пистолет мы так и не купили. Я так мечтал о нем, мы с тобой и в войну не поиграли…
— Ты чего, парень? — обнял я его. — Тоже уезжать собрался?
— Ага, — кивнул как-то неопределенно Женек, еще больше морщась, и по этим морщинкам, как по желобкам, одна за другой катились маленькие сверкающие слезинки.
— Куда ты? — еле выговорил я. — Женек, а я? Куда же ты…
— Тебе, Евгеша, туда не надо, — ответил он так тихо, что я ничего не услышал.
— Я тоже уйду, — прошептал я. — Больше не могу здесь.
— Какие все злые, — затрясся Женек, закрывая маленькими ладошками личико. — Почему меня так все ненавидят? За что? В чем я виноват?
Мне нечего было ответить Женьку. Таких друзей, как я, надо живьем сдавать в анатомический музей.
— Евгеша, — попросил меня Женек. — Ты никому не говори, что я собрался уезжать.
— Да куда же ты на ночь?
— А я рано утром, — внезапно засияли глазки Женька. — Еще не решил, правда, но уеду обязательно… туда, где меня уже никто и никогда не обзовет, где нет злых людей. И еще я тебя попрошу, передай от меня Витюшке бабочку… она ему понравится…
Он протянул мне свою любимую огромную бабочку в горошек.
Какой же я был дурак, унося под мышкой подзорную трубу, бабочку и в кармане подарок для Пети. Мне еще хотелось спросить у него об операции, но, как всегда, не повернулся язык.
Женек закрыл за мной дверь, не раздумывая насыпал горсть таблеток в стакан, выпил и со счастливым личиком лег на неразобранную кровать.
* * *— Да разве это бегемот?! — кричал Закулисный, бегая вокруг клетки. — А ну-ка, дай сюда буханку!
Он вонзил в хлеб иголки, одну за другой, и с размаху бросил буханку в раскрытую пасть Стелле.
— Ха-ха-ха! — засмеялись люди.
— Сожрал и не подавился! — веселились дети.
— Смотрите! — закричал Видов. — Как вон та обезьяна на нашего лилипута похожа.
— Она симпатичнее его в сто раз, — презрительно возразила Ирка.
— За что?! — закричал Пухарчук, бросаясь к бегемоту. — Что вы сделали?! Стелла же больше не вынырнет!
— А почему в зоопарке нет клетки с лилипутом? — ужаснулась Елена Дмитриевна.
— Да, да! — заволновались кругом. — Почему?
— Вот свободная клетка, — показала Ирка рукой. — Сажайте его туда!
Женька бросили в клетку.
— Теперь все — как и должно быть! — радостно потирали руки учителя и воспитатели. — Дети, быстрее, быстрее, бегите сюда! Это вам не какой-нибудь там бегемот или слон!
— Витюшка! — закричал Женек, хватаясь за прутья.
— Витюшка, выпусти меня отсюда!
Но Витюшке махали руками крошки, ему, как всегда, было некогда. Левшину надо было объять необъятное…
— Евгеша! — пытался разогнуть огромные прутья тоненькими ручками Пухарчук. — Ты ведь говорил, что ты мне друг, выпусти меня отсюда!
Но Евгеша стоял, смотрел и думал… Дешевый наблюдатель, и он не бросился на помощь.
Толпа ревела от восторга. В зоопарке появилось новое зрелище.
— Не надо… — стонал Женек. — Я ведь тоже человек!
Толпа бросала камни, Женек метался по клетке, его ширяли палками и кричали:
— Да разве это лилипут? Нас опять надули! Ах ты, чудовище, ты нам ответишь за все! Его надо отдать в цирк — отдрессировать.
— Дети! — захлебывались от восторга администраторы этого зрелища. — Хотите, он у нас сейчас полетит? Без всяких там веревочек, ниточек…
— Хотим! — раздался звериный рев.
— Петя! — из последних сил прохрипел Женек, про-тЯгивая окровавленные ручки к обезумевшей от жажды зрелища толпе. — Где ты? Петякантроп, спаси меня!
Горе прорывался сквозь толпу, но его подмяли и забили ногами.
— Спасите-е! — затрепыхалось маленькое тельце на лрутьях — и затихла жизнь в Человеке.
Мать увезла хоронить Женька в Находку. Ирка после всех разбирательств была в ярости. Витюшка погрузился в страшное оцепенение, лишь изредка вставая с постели, охая от боли в желудке.
Я до конца не мог поверить в случившееся. Все происходило как в страшном сне. Ирка пыталась напоить Левшина и затащить его в постель, но Витюшка, который плевать хотел на все на свете, плюнул ей в лицо.
— Кто следующий? — заплакал он.
Всю дорогу до Куралесинска Левшин думал о Женьке. Его смерть сломала начисто весь бесконечный Витюшкин оптимизм.
В Куралесинск я приехал только через год. Когда позвонил Левшину, родители, которые никогда не церемонились с теми, кто ему частенько звонил, вдруг спросили: — Простите, а кто это?!
Я представился. Мать зарыдала… Следующим за Женьком был Левшин. Я отказался в это поверить.
— Десятая палата, — сказала мне его мать.
На следующий день я пошел проведать Витюшку, наивно предполагая, что все окажется не так, что все это неправда. Я зашел в больницу и поднялся на второй этаж.
— Простите, — обратился я к дежурной сестре. — Где десятая палата? Виктор Левшин, может быть, знаете такого?
— А-а, Витюшка, — улыбнулась грустно женщина. — По коридору третья дверь.
— Извините, — еще раз обратился я к ней. — А это правда?
— Не знаю! — тут же оборвала она меня. — Проходите, не задерживайтесь!
Я подошел к палате. Сердце на мгновенье остановилось и, проклятое, чуть не разорвало грудь.
«Господи! Этого просто не может быть. Витюшке нет еще и тридцати…»
Я открыл дверь. В палате стояла всего одна кровать, на которой лежал незнакомый мне парень. Рядом с ним в белом халате сидел мужчина. Я растерянно поздоровался и вышел. Потом снова посмотрел на номер палаты.
— Простите, — вновь открыл я дверь, обращаясь к больному. — Вы не подскажете… мне сказали, что в десятой палате находится Виктор Левшин.
