Мухаммед Хайкал - Зейнаб
Хасан пошел к матери Ибрахима, как только один грамотный человек в доме старосты прочитал ему письмо. Вернувшись домой, Хасан рассказал об этой новости членам своей семьи. Он сказал, что Ибрахим шлет всем привет. Зейнаб страстно хотелось послушать письмо до конца, она все думала, кого бы попросить прочесть его, однако открыто высказать свое желание она не смела. Вообще она старалась вести себя осмотрительно: ей казалось, что Хасан догадывается о ее тайне и ждет только одного неосторожного слова с ее стороны, чтобы обрушить на жену громы и молнии.
Интересно, пишет ли Ибрахим что‑нибудь о ней, упоминает ли ее имя?.. О аллах, да помнит ли он ее, ведает ли, что творится в ее душе? Может, он все позабыл, и она имеет для него не больше значения, чем вчерашний день? Неужели никто не попросит прочитать письмо вслух? Дядюшка Халил, матушка Газийя или кто другой… Как далеки дни, когда Ибрахим сидел под тополем, дожидаясь ее прихода. Кто знает, может быть, он все забыл… Ах, неужели никто не захочет услышать, что пишет Ибрахим?
Все молчали. Спустя некоторое время дядюшка Халил спросил:
— Так он недоволен, Ибрахим Абу Ахмед?..
— Он очень доволен. Пишет, что, может, их переведут в Суакин, а может, и нет. Он еще не знает, куда направят их роту.
— Хе!.. Дался им этот Суакин! Суакин, что и Токар, лежит на краю земли! И зачем так много переездов, этак недолго и заплутать…
Во время этой беседы вошел соседский мальчик и спросил, нет ли у них его матери: он боится оставаться дома один.
— Сядь здесь, — сказала матушка Газийя, — посиди у нас, мать придет за тобой.
Мальчик сел, и все принялись расспрашивать его, что он изучает в школе. Чтобы проверить, научился ли он читать, Хасан вынул письмо Ибрахима и попросил прочесть его. Зейнаб вся превратилась в слух. Время от времени Хасан повторял за мальчиком отдельные слова, поправляя ошибки, — так делал чтец в доме старосты.
Во время чтения пришла мать мальчика. Когда она поняла, что сын читает, то молча остановилась послушать. Она преисполнилась радости и восхищения — ведь всякая мать гордится успехами своего чада. Звонким голосом, каким он привык читать в школе Коран, мальчик закончил: «Написал сие письмо Ибрахим Ахмед». Зейнаб почувствовала, как сердце колотится в груди: она прослушала все, но не было ее имени среди тех, кого упомянул Ибрахим. Он просил передать привет даже сестрам Хасана, но ему не пришло в голову написать: «и Зейнаб тоже привет». Повертев листок в руке, мальчик прочитал приписку, которая также не принесла Зейнаб утешения. После этого соседка увела своего сына.
Все отправились спать. Когда молодые супруги открыли дверь своей комнаты, навстречу им устремилось тепло от горячей печки; Зейнаб топила ее каждый вечер. Хасан лег на кровать и, укрывшись абайей[32] сразу заснул. Зейнаб потушила свет и тоже легла рядом. Она задыхалась, ее мучил кашель. После каждого вздоха грудь ее жгло как огнем. Однако муж не проснулся. За два месяца ее болезни он привык к этому кашлю. Да и безмерная усталость, накопившаяся за день, усыпляла его сразу, стоило ему только прикоснуться к подушке.
Два месяца назад, когда кашель начал донимать Зейнаб, она не чувствовала боли. Сплюнет, бывало, мокроту, и в груди полегчает. Потом она почувствовала огромную слабость. Стоило ей поделать какую‑нибудь работу по дому, она утомлялась до изнеможения. Кашель стал сопровождаться болями. Румянец исчез, лицо побледнело, в глазах застыло глубокое страдание. Зейнаб стала еще прекраснее, еще привлекательнее. Она казалась слабым, нежным цветком. Кто бы ни взглянул на нее, останавливался, пораженный ее красотой. Можно было подумать, что она, такая нежная, тоненькая, спит допоздна.
Она же трудилась сверх сил, делала все, как и прежде, превозмогая слабость.
Лежа в теплой, погруженной во тьму комнате, Зейнаб думала о письме Ибрахима. Почему же он не упомянул о ней, назвав всех других? Он помнит об отце Хасана, о его матери и сестрах. Только она предана забвению! Может, в той далекой стране он увлекся другой женщиной и позабыл о ней, той, другой отдал свое сердце? Нет… он… он…
Но ведь она же не смеет упомянуть его имени в присутствии мужа. Так почему требует этого от него? Разве молчание не означает, что он постоянно думает о ней и боится, как бы кто‑нибудь не узнал его сокровенные мысли. А последние слова, которые прочитал мальчик: «Привет всей вашей семье», да и другие: «Привет всем, кто живет в вашем доме», разве они не означают, что речь идет о ней? Конечно же, он постоянно думает о ней и хранит обет верности.
Где он сейчас, в Суакине или в Омдурмане? Когда вернется? Когда они насладятся счастьем любви? Они будут встречаться каждый день и вспоминать дни разлуки, страдания и горя… Она представила Ибрахима, их встречу, объятия, слезы радости. Они пойдут к тому благословенному дереву, и прежнее блаженство воротится к ним.
Эти мечты прогнали ее печаль, и она забылась в райских кущах сновидений.
Но шли дни, радость ее померкла, страх снова овладел ею. В черные часы, наполненные тревогами и печалями, Зейнаб уединялась где‑нибудь вдали от дома. Слабые лучи зимнего солнца пригревали ее. Она вспоминала Ибрахима, его письмо и жестоко страдала от разлуки с возлюбленным. Потом она поднималась, ощущая страшную усталость, так что ей хотелось лечь прямо на землю. Часто ее одолевал кашель, все тело ее сотрясалось, а в груди будто что‑то клокотало.
Хасан запретил жене выходить из дому без крайней необходимости, чтобы холод не усугубил ее болезнь. Он запретил ей даже ходить за водой: ведь канал пересох, а до станции очень далеко.
Зейнаб это раздражало. Конечно, она так ослабла, все время кашляет, даже харкает кровью. Но ее тянет к милым, святым для нее местам, хочется по: сидеть там, отдохнуть душой. Она пыталась пересилить себя, говоря, что не хочет обременять своими заботами золовок. Но Хасан стоял на своем: если сестры не успевают справляться с работой, можно нанять прислугу, пока Зейнаб полностью не оправится от болезни.
Зейнаб подчинилась и высидела дома целую неделю. Но, казалось, какая‑то сила влечет ее на поля, где все напоминает о друге. Как старалась матушка Газийя развеять заботы невестки, вызвать ее улыбку! Но все попытки были безуспешны. Мимолетная улыбка только еще резче подчеркивала страдание, запечатленное на лице Зейнаб. Казалось, будто судьба ее уже была предрешена.
Однажды терпение Зейнаб иссякло. Пообедав со свекровью и золовками, она, ничего никому не сказав, вышла из дому. И после узких деревенских улочек перед ней открылся простор полей, покрытых ярким ковром клевера, пшеницы, бобов. Здесь и там порхали жаворонки, воробышки, трясогузки. Вдали высились деревья, грустно поникшие в зимней дремоте. Зейнаб пошла своей обычной дорогой к каналу. Дно его, наполнившись нильским илом, пересохло. Налево дерево, под которым стоит кормушка для скота. По краю ее прыгают три трясогузки и воробышек. Вблизи от кормушки — оросительное колесо. Длинный рычаг подъемника замер в неподвижности. А вокруг необозримая ширь полей. Тишина.
Зейнаб остановилась, пристально глядя на дорогое сердцу дерево. Оно пожухло, почернело, будто тоска извела его.
Зейнаб не могла долго стоять, ноги подкашивались, она добрела до заветного места и в изнеможении опустилась на землю. Она сидела в задумчивости, вспоминая Ибрахима. Воробышек, подпрыгивая, осторожно приблизился к ней, схватил в клюв червячка и упорхнул в сторону. Потом он снова начал скакать, подлетел к Зейнаб и сел к ней на колени. Поняв, что она не тронет его, он совсем потерял страх, присущий этим маленьким созданиям. Он быстро поворачивал головку, наблюдая за Зейнаб своими круглыми блестящими глазами. Еще через мгновение он сел ей на плечо, потом переместился на руку.
Взглядом, полным нежности и сострадания, смотрела она на эту пичугу, которая будто спрашивала, о чем она горюет. Она подняла руку, чтобы поцеловать воробышка, но он тут же перелетел на кормушку, уже покинутую трясогузками.
Облака закрыли солнце, все вокруг потемнело, душный воздух, казалось, застыл в неподвижности. Зеленые травы почернели и замерли, словно ожидая чего‑то. Состояние природы соответствовало душевному состоянию Зейнаб.
«Вернется ли Ибрахим? — думала она. — Встретятся ли они когда‑нибудь? Он приедет с вечерним поездом, войдет в село, окруженный друзьями, и поспешит избавиться от них, чтобы увидеться с ней и броситься в ее объятия. Настанут золотые дни! О, какое счастье ждет их! Они снова придут к этому дереву, и он расскажет ей о службе в армии, о поездке в Суакин, Омдурман, о всяких диковинках, которые повидал за эти годы». Зейнаб попыталась представить себе, где находится ее возлюбленный сейчас, что за люди его окружают. Она представила его в военной форме — вот он сидит и беседует с товарищем‑земляком, к ним подходит еще кто‑то, и они вспоминают тех, кого оставили в родном краю. Да, в сердце Ибрахима — она одна, он ее никогда не забудет!
