Карл-Йоганн Вальгрен - Ясновидец:
Он или болен, или не в своем уме, подумал судья. Что ему делать на подоконнике?
Он подавил дрожь. На допросе аббат рассказал о бродячем коте, он запустил его в подвал, где умирал полурасчлененный заживо монах, его последняя жертва. «Пятнистый такой котик, — повторял он, словно речь шла о домашнем любимце. — У него на лбу было белое пятнышко и ухо оторвано в драке».
Судья поднялся и подошел к окну. Неужели это тот самый кот, подумал он с ужасом. И у этого не хватало одного уха, хотя пятно на лбу было скорее серым, чем белым.
На следующий день, в субботу, судья встал рано, чтобы не опоздать на казнь. Его жена, почтенная Розалинда фон Кизинген, не имевшая ни малейшего представления о деталях того несчастного случая, после которого он не прикасался к ней уже десять лет, сонно наблюдала, лежа в постели, как он совершает утренний туалет.
Он налил воды из эмалированного кувшина, намылил щеки и взял бритву. Бреясь, он думал, уместно ли будет, если он, идя на казнь, надушится одеколоном. Он мысленно перечислил свои обязанности: вместе с доктором зарегистрировать смерть, подписать свидетельство о смерти, распорядиться последним имуществом казненного… Нет, одеколон не нужен.
Он припудрил тальком подмышки, надел сорочку с накрахмаленной грудью, пристегнул серебряной пуговкой воротник, надел жилет и черную форменную накидку. Заводя часы, он услышал слова жены:
— Кто-то там есть снаружи, — сказала она, — кто-то за нами наблюдает…
— Тебе показалось.
— Я тебе говорю, кто-то там есть! — настаивала она. — Посмотри, я тебя очень прошу.
Судья подошел к французскому окну, открыл жалюзи и вздрогнул так, что чуть не упал. На уровне его глаз, буквально в дециметре от него, вцепившись в переплет, сидел вчерашний кот. От его дыхания запотело стекло. Он зашипел и оскалился. С бьющимся сердцем судья смотрел на его янтарные глаза, миндалевидные зрачки и красный шрам на месте оторванного уха. Кот снова зашипел, как ему показалось, с ненавистью, и в три прыжка исчез.
— С этим надо что-то делать, — сказал он жене с беспокойством, — От бродячих котов просто нет житья.
— Наверное, в этом году много мышей, — предположила она, — Надо больше платить живодерам. Как он выглядит?
Судья описал кота: пестрый мех, пятно на лбу, оторванное ухо.
— Наверное, это тот же самый, — сказала она. — Он уже неделю здесь крутится. Вчера поцарапал садовника.
Судья поправил пробор перед зеркалом и кивнул.
— Прислуга пыталась его поймать, — продолжала жена, — но он хитер, как черт. Кстати, в Померании зарегистрированы случаи водобоязни.[33]
Судья посмотрел в окно. Кота не было видно. Небо постепенно заволакивали тучи. Он поискал в шкафу зонтик.
— Ты надолго? — спросила жена.
— К обеду буду.
— Наверное, это ужасно — смотреть на казнь.
— Это мой долг.
— Для черни это удовольствие. Лучше бы казнить этого кота, чем несчастного иезуита.
— Киппенберг — убийца. Он заслужил наказание.
— А может быть, этот кот — еще худший убийца. С бешенством не шутят. Он так зашипел на садовника, что тот испугался. А вдруг он укусит девочек?
Судья озабоченно кивнул.
— Ты права, — сказал он. — Я поговорю с бургомистром. Надо увеличить жалованье живодерам…
Когда судья спустился в столовую, он вновь увидел кота. Тот сидел на дереве у кухонной двери. Кучер и одна из служанок пытались прогнать его. Девушка швыряла камни, извозчик старался достать кота граблями. Кот шипел и скалил зубы. Он, казалось, совсем не боялся, напротив, взвешивал возможность перейти в нападение.
Служанка, та самая, с которой он развлекался последний месяц, поставила перед ним завтрак. Она покраснела и старалась не смотреть ему в глаза.
— Ты не знаешь, откуда взялся этот бродяга? — спросил он ее, кивнув за окно.
— Он появился с неделю назад, хозяин, — ответила она.
— А почему вы сразу не спугнули его?
— Его не так-то легко испугать, хозяин.
— Что ты хочешь сказать?
— Он кусается, если к нему подойти поближе.
— Я хочу, чтобы ты поговорила с садовником. — приказал он. — Пусть он поставит силки или пристрелит его, в конце концов. Скажи девочкам, чтобы они не выходили из дома, пока я не приду.
За едой он пробежал глазами незаполненное свидетельство о смерти. Не хватает только двух подписей, и дело Киппенберга уйдет в архив, хотя, если разобраться, оно так и не раскрыто до конца. Мотив преступления по-прежнему неясен, так же как и ответ на вопрос, что это за «мальчик» и что за голоса слышит аббат. Он прервал размышления и поглядел на карманные часы — если не поспешить, он может опоздать…
Когда он вышел во двор, коляска была уже подана. Кота видно не было.
— В лес удрал, — ответил на его молчаливый вопрос кучер. — Но Господом Богом клянусь, хозяин, он в любой момент вернется. Он будто ищет тут что-то.
— Что же он ищет?
— Откуда мне знать? Как словно потерял что. А цыкнешь, он чуть на тебя не кидается.
Становилось все темней — вот-вот пойдет дождь. Судья надеялся, что дождь будет сильным и на месте казни не соберется слишком много народу.
— Котом займется садовник, — сказал он. — Пару ловушек, и все будет в порядке.
— Ой, не думаю, хозяин. Что-то не так с этим котом. В нем, правду сказать, словно нечистая сила поселилась.
Судья уже занес ногу, чтобы сесть в коляску, как снова увидел кота. Теперь тот сидел у садовой калитки. Он попросил кучера подождать.
Вооруженный сложенным зонтом, он направился к коту. Тот сидел совершенно неподвижно в траве у калитки. Он кинул в него несколько камушков, но кот не шевелился. Он сидел, не шевелясь, только смотрел на него — точно так, как смотрел накануне, очень спокойно, не отводя взгляда.
До кота оставалось не больше метра, когда зверь вдруг выгнул спину и уставился судье прямо в глаза. Судья медленно поднял зонтик. Одного хорошего удара хватит, подумал он, и больше не надо об этом думать.
Но в этот самый миг с ним что-то произошло. Кот продолжал напряженно смотреть ему в глаза, и судья почувствовал, что животное хочет что-то ему сказать. Это, разумеется, была чушь, но он ощущал совершенно ясно — кот пытался что-то прошептать ему, беззвучно, и он не мог разобрать ни слова.
У него внезапно закружилась голова. Наверное, это связано с казнью, подумал он, с казнью и непрерывной работой в последнее время. Вдруг он ощутил сильнейшее желание погладить животное, ему показалось, что кот именно это и шепчет: погладь меня, погладь меня…
Он вытянул руку. Кот, не отрываясь, смотрел на него. Он потянулся дальше, удивляясь себе самому. Коты не говорят, не шепчут, даже не думают, повторял он про себя. И в эту секунду он почувствовал сильную боль в тыльной стороне ладони. Кот вцепился ему в руку. Он вскрикнул от страха, и в тот же миг кот с неестественной быстротой исчез в кустах.
Когда он прибыл на место казни, там уже собралась большая толпа — мужчины, женщины и даже несколько детей. Отряд рекрутов должен был обеспечить безопасность осужденного — не так уж редко случалось, что толпу, особенно женщин, охватывала какая-то звериная жажда крови, и, если не принять меры, могли начаться беспорядки. Судья не раз слышал, как толпа буквально подвывала от подавленной страсти, пока жертву вели на эшафот. Потом, когда опускался топор палача, многих рвало.
Он прошел на специальный помост для свидетелей и поздоровался с представителями властей — секретарь бургомистра, врач, исправник, помощник полицеймейстера, начальник тюрьмы.
— Ничего страшного, — пробурчал он в ответ на вопрос, почему у него на руке повязка, — бродячий кот.
Юный студент-медик получил разрешение осмотреть голову убийцы сразу после декапитации. Ученых интересовал вопрос, насколько долго сохраняются рефлексы после отделения головы от туловища.
— Подмигивания, — разъяснял студент солидно, — движения глаз, шевеление губ…
У эшафота возились палач и его помощник. Судья уже видел этого человека — его облик невозможно было забыть. Это был помилованный преступник; оба уха у него были отрезаны в наказание за кражу скота.
По приказу исправника рекруты оттеснили толпу и освободили подходы к эшафоту. У некоторых женщин были с собой склянки — они рассчитывали собрать немного свежей крови убийцы. Говорили, что она помогает от экземы и падучей.
Наконец, на повороте показалась повозка. Толпа возбужденно зашумела. Рекруты встали цепью, и исправник зачитал приговор. Когда Киппенберга повели на эшафот, вновь воцарилось молчание. Он был одет в тюремное платье, ноги закованы в кандалы, на шее — черный платок. От ужаса он качался, как пьяный, надзиратели поддерживали его с обеих сторон. Судья отметил, что слухи не обманывали — волосы аббата были белы, как мел.
