Юрий Козлов - Одиночество вещей
Сидели, стуча зубами, на камне. По озеру возвращалось вырванное дерево с корнями и листьями. Только гагара более не президентствовала. В ветвях едва заметно орудовала, похожая на воротник утопленника, крыса-ондатра, выявленная посредством всё того же прицела.
— Чем плохо в воде? — посмотрела Платина на Леона чистыми глазами.
Леон даже засомневался: о чём, собственно, он? Так безгрешно она посмотрела.
— Во-первых, сопротивление материалов, — хихикнула Платина.
Леон считал себя достаточно подкованным (главным образом, теоретически) в вопросах такого рода, но тут никак не мог взять в толк, о каком сопротивлении, каких материков она? То выходило за пределы его знаний. «Учиться, учиться и учиться… коммунизму», — подумал Леон.
— Во-вторых, вода — это чистота, — внимательно посмотрела на него Платина, — в прямом и переносном смысле.
Леон молчал. Против этого нечего было возразить.
— В-третьих, вода — гарантия, так сказать, транзит для зарождающейся жизни, — закончила Платина. — Не забывай, в какой глуши мы живём. До ближайшей аптеки сорок километров.
Таким образом, вода помимо того, что утоляла физическую и эстетическую жажду, обеспечивала сопротивление материалов, чистоту, гарантию, а также транзит (рыбам в корм) зарождающейся жизни. Леон видел, как выглядит в воде жизнь. Она выглядела непривлекательно.
Леон и Платина, стало быть, были грешны пред Господом в той же степени, в какой были грешны пред ним рыбы. А рыбы, как известно, были неизменно любимы Господом.
После водяных дел Леон и Платина расстилали полотенца, лежали на медленно остывающем после жаркого дня камне. И не было между ними ощущения греха, что в равной степени могло свидетельствовать, что Бог простил и что — махнул рукой.
Леон окреп, закалился, загорел на свежем воздухе под зайцевским солнцем в приусадебном труде. Дома у дяди Пети имелось мутное, как будто в него смотрелись столетиями и оно устало, засиженное мухами зеркало. Раньше физиономия Леона напоминала испещрённое белыми письменами зелёное знамя пророка. Теперь из зеркала смотрело вполне чистое, надменное лицо с едва заметными ямками-пятнышками на правой стороне, сообщавшими, впрочем, лицу некую романтическую тайну.
Труд более был не в тягость Леону. Помимо ежедневного мешка с травой, он замешивал иссякающий не по дням, а по часам комбикорм, засыпал кроликам, ходил с рюкзаком в магазин за хлебом.
Туда все ходили с мешками или рюкзаками. Хлеб был строжайше расписан между окрестными жителями. Пришлым с неохотой отпускалось по две буханки, не больше. У дяди Пети имелась договорённость с председателем. Продавщица смотрела злобно, но позволяла набивать рюкзак.
Чем дольше Леон жил в Зайцах, тем более удивительным казалось ему дяди Петино хозяйство.
На первый взгляд оно процветало: птицы исправно неслись, у кроликов и свиней был отменный аппетит, крольчихи в срок приносили крольчат.
Но стояло хозяйство на хлебе. Тех самых чёрных буханках, которые Леон и дядя Петя поочерёдно таскали в рюкзаке из магазина.
Вероятно, хлеб был неплохой пищей для кроликов и свиней, как, впрочем, и для людей, но он был пищей древнейшей, натуральной, естественной. То есть способствовал гармоничному развитию организма: у животных крепли мышцы, дубились шкуры, твердели кости. А между тем конечной целью промышленного животноводства являлось товарное получение мяса. Цена дяди Петиной свинины (свиньи съедали в неделю больше сотни буханок) обещала быть астрономической. Свиньи и кролики могли бы революционно нарастить мясо, если бы питались специальными кормами. Но таких — с белковыми добавками — кормов не было не только у дяди Пети, но, похоже, во всей стране.
Свиньи росли подвижными, жилистыми, горбатыми, хоть на цепь сажай вместо собак! Только вот лаять пока не выучились. Кролики — короткошёрстными, крепконогими, острозубыми, в любой момент готовыми воссоединиться о своими дикими братьями-зайцами.
Птицы не отставали от животных. Куры от безмерного потребления травы сделались зеленоватыми и напоминали маленьких птеродактилей. У них выработался особый стиль бега — они полураспускали на манер истребителей крылья, вытягивали шеи, неслись прыжками, мощно отталкиваясь от земли жёлтыми костяными ногами-шасси. И был им этот бег не в тягость. Однажды они на глазах у Леона ни с того ни с сего домчались вот так до озера, а потом, наращивая скорость, вернулись обратно в курятник. Лишь чудовищный бройлер-петух пока сохранял естественный окрас. Вероятно, потому, что, распустив над общей плошкой крылья, не подпуская остальных, склёвывал большую часть зерна, скупо насыпаемого дядей Петей. Но у него почему-то вылезли на заднице перья. Петух превратился в безобразного павиана. Что-то неладное творилось этим отродьем. Ему уже было мало куриц. Он заскакивал на совершенно к тому не расположенных уток и гусынь. Те орали, как будто их резали.
Водоплавающие, как и положено, проводили время на озере. Только если раньше они утром чинно уходили, а вечером приходили, теперь — улетали и прилетали. Пока ещё не очень уверенно, но с каждым днём их перелёты становились всё более незатруднёнными. Особенно пристрастился к воздуху белый, как сахар, молодой гусак. Все уже давно приземлились, занимали, крякая, спальные места на сене, а этот свистел в закатном небе над Зайцами рафинадным снарядом. Умение летать сообщило водоплавающим независимость и чувство собственного достоинства. Теперь просто так, бормоча «ути-ути-ути» или «тега-тега-тега», к ним было не подобраться. Они выставляли дежурных, следили за приближающимися, и если не было в руках дяди Пети или Леона плошки с кормёжкой, вскидывались, как эскадрилья по тревоге, и улетали.
— Улетят осенью вместе с дикими! — беспокоился дядя Петя, отслеживая из-под козырька ладони стремительный лёт. — Если раньше не перестреляют ханыги. Надо крылья подрубить.
Недавняя уверенность, что по осени хозяйство даст прибыль, оставила дядю Петю.
— Выходит, мы с тобой горбимся, только чтобы себя прокормить? — высказал он однажды горькую мысль Леону. — Уже сейчас не о доходе думаю, а как бы зимой продержаться, не сдохнуть. Это какой же должна быть усадьба, чтобы хоть что-нибудь на продажу? Почему они так много жрут и так медленно набирают вес? Я одного не могу понять: как существует наше сельское хозяйство?
Они только что вернулись из магазина, выставили на стол твёрдые, как бы отлитые из чугуна, буханки. Сквозь разреженную крышу патио, как сквозь решето, пробивались солнечные лучи, растекались по клеёнке стола золотыми лужицами. Под воздействием света чёрные чугунные буханки, как под воздействием алхимического философского камня, превратились в золотые.
Они, собственно, и были золотые.
Примерно такой же формы, разве чуть более плоские, слитки золота летели в Америку специальными бронированными самолётами-сейфами. Следом унылым порожняком тянулись флотилии советских сухогрузов. Золото приходовалось в американских банках. Сухогрузы засасывали в американских портах в свои трюмы лежалое нечистое зерно, везли его через океан в Одессу, Владивосток, Николаев, Калининград. Из портов зерно широким веером расхлёстывалось по стране. Везде, как по волшебству, превращалось в эту самую чугунную чёрную буханку, шедшую в пищу людям, но главным образом, конечно, кроликам и курам, уткам и гусям, индейкам и перепёлкам, свиньям, овца, коровам, якам (в горах), верблюдам (в пустынях), зубрам (в пущах), оленям (в тундре). То был алхимический процесс по извлечению из земли золота и превращению его в хлеб. Непостижимо, но советское сельское хозяйство, включая такую ничтожнейшую его частичку, как дяди Петина ферма, стояло на… золоте. И тем самым было обречено на вечную нищету. Ибо Бог давно и навсегда определил: где золото, там безумие и мерзость запустения.
— Самое богатое хозяйство сейчас у того, — сказал Леон дяде Пете, — у кого больше всего хлеба. Хлеба несчитанно — и всего несчитанно. Самое богатое хозяйство должно здесь быть у продавщицы из продмага.
— Так и есть, — удивился проницательности племянника дядя Петя. — У Нинки семь боровов. На прошлой неделе, говорят, корову купила.
Вечерами Леон любил смотреть в танковый прицел на звёзды и луну. Звёзды влетали в прицел, как трассирующие пули. На Луне обнаруживались кратеры, фиолетовые горы, каменистые русла некогда бывших (или не бывших?) рек. Случалось, в прицеле прочерчивала быструю слепящую линию падающая звезда, но Леон всякий раз забывал загадать желание. Иногда попадался спутник, отличающийся от падающей звезды направлением и устойчивостью полёта. Вот только никак было не засечь летающую тарелку. Хотя вряд ли во всей России имелось более подходящее для летающих тарелок место, нежели Зайцы.
День для дяди Пети заканчивался вместе с дневными трудами.
