Макс Нарышкин - Про зло и бабло
— Остановитесь, Старостин…
Молчанов переводил взгляд с него на президента СОС, силясь понять, что вообще происходит. Тем же самым занимался и начальник юротдела. Я же просто не сводил с Говоркова глаз, потому что понимал: неожиданности не кончились.
— Какого черта… — начал Молчанов, хрустнув костяшками, но был тут же осажен:
— Молчать!.. Все молчать. Я не слышу больше ни звука. Старостин, дайте мне лекарство.
— Нет! — проорал Молчанов, рванувшись к Сергею Олеговичу.
И тут же остановился, потому что увидел прямо перед своими глазами дульный срез карманного пистолета.
— Я же сказал — молчать. Теперь, видимо, придется еще приказать — не шевелиться!
— Приказать? — взревел начальник СБ. — Кто это?! — И он, почти прикасаясь пальцем к груди юриста, выпуклыми от изумления глазами посмотрел на Старостина.
— Делайте, что вам велят, если хотите жить, — был ответ.
Мне даже показалось, что Старостин слегка наклонил голову, когда подавал Говоркову два прозрачных цилиндра.
Но до чего же легкомысленно тот стал с ними обращаться! Он вдруг переложил их в одну руку и стал ими жонглировать, подбрасывая один за другим в воздухе. Я слышал тяжелое дыхание Молчанова, который выполнял распоряжение и не шевелился только потому, что в другой руке Говоркова был пистолет. Ирина плакала, и мне не было жаль ее. Это была другая Ирина. Впрочем, здесь все изменились. И начальник юротдела перестал революционерить сразу после инъекции, и Старостин стал смиренным, и Говорков оказался не тем доходягой лузером, которого я встретил в первый день работы, а уверенным в себе малым. Все поменялось местами, и так должно было случиться обязательно, поскольку я точно знаю, что все в этом мире не то, чем кажется.
— Два человека, окрыленных одной идеей, — произнес Говорков, закончив демонстрировать навыки циркового артиста. — Они смелы, безусловно благородны и помыслы их чисты…
Он сунул шприцы в карман и остановился так, чтобы мы с начальником юротдела оказались по обеим его сторонам.
— Их ведет идея. Они должны уничтожить аппарат, производящий лекарство и превративший СОС в идеал компании. Эти двое не любят идеалы. Они противники лекал и известных фабул. Они творцы, адепты чистой воли… — Говорков положил мне руку на плечо, значит, он то же самое сделал и с моим неудачливым подельником. — И надо сказать, что задачу они свою выполнили. Аппарат уничтожен. Осталось всего две дозы лекарства, названного «Убийцей рака». Две порции, могущие спасти две человеческие жизни. И сейчас меня мучит неразрешимая дилемма…
Выйдя передо мной, он подумал и вдруг быстро вынул из кармана истрепанную книжицу.
— Вам известно, Чекалин, что это?
Я посмотрел на переплет и поднял глаза.
— Это Библия, если только вы внутрь не напихали порнографических фотографий.
Говорков пролистнул листы и вытер уголки губ.
— Вы читаете эту книгу?
— Было дело.
— Что значит — «было дело»? — он слегка прищурился, так как не понял, что я имел в виду.
— Это значит, что я заглядывал в нее пару раз. Нужно было выдернуть пару фраз для курсовой работы.
Он так удивился, что даже склонил набок голову.
— И что выдернули, если не секрет?
Интересный у нас разговор. Впрочем, тороплюсь ли я куда? Закрыв глаза, чтобы быть наиболее точным, я прочитал:
— «Ничто, входящее в человека извне, не может осквернить его, но что исходит из него, то оскверняет человека».
Говорков покачал головой и поджал узкие губы.
— Евангелие от Марка. Неплохо подмечено. Для курсовой работы… Но читали ли вы все целиком?
— Я похож на человека, у которого есть время читать Библию?
— Невероятно… — прошептали губы Говоркова. — Тогда ради чего все это? — и я заметил, как засветились в его глазах странные огоньки.
— Сколько это будет продолжаться?! — услышал я голос Ирины, у которой началась истерика.
Я снова посмотрел на Говоркова.
— Я не читал этой книги, потому и не могу ответить на этот вопрос. Так, может быть, вы мне ответите, ради чего нужно собирать такое количество помеченных смертью людей в одном месте? Ради чего? Ради спасения одной, никак не могущей оторваться от тельца души?
На лице Володи (я все-таки буду звать его так, поскольку уже не имеет смысла выяснять его настоящее имя) засветилась странная улыбка. Я впервые вижу на этом лице улыбку. Странно все это… Слишком много потрясений для одной ночи.
— Что же, господин Чекалин… Давайте посмотрим, чего стоят ваши слова.
И Говорков, положив книжицу на стол, сунул руку в карман и вынул два шприца.
— Стоять!..
Голос его сорвался так резко, что несколько охранников, которые, клянусь, были столь же ошеломлены появлением тщедушного юриста, как и все остальные, тотчас преградили путь рвущимся к лекарству Молчанову и Ирине.
Когда я увидел перед собой шприц, я не сразу понял, что происходит. Еще меньше я поверил себе, когда второй шприц он отдал моему боссу…
— Ах да, у вас же заняты руки, — и, наклонившись, он уже свободной второй рукой дернул за конец связавшей мне руки веревки.
Неимоверное это счастье — чувствовать свои руки! Ими снова можно брать, отдавать, и если я захочу, то могу прямо сейчас подозвать Ирину и потрогать ее за лицо. Оно по-прежнему красиво, хотя и искажено страхом.
— Лекарство ваше.
Медленно повернув голову, я увидел, как начальник юротдела, торопясь и ежесекундно бросая взгляды на Говоркова — как бы не передумал, — заворачивает себе рукав рубашки и зубами сдергивает с иглы колпачок. Не сомневаюсь, он знает, что делает…
Через минуту под истеричный крик Иринки и выдох Молчанова, который потерял интерес к тому шприцу и теперь смотрел на мой, бывший босс ввел себе в вену «Убийцу».
Я смотрел, как меняется его лицо. Сначала он не поверил, что успел. Изо рта его вырвался то ли кашель, то ли хохоток, похожий на крик гиены, а потом он вдруг понял, что если его что и убьет в ближайшем будущем, то не проклятый рак, и расхохотался так, словно и не было больше причин, по которым он мог умереть…
— Чего же вы ждете? — не сводя с меня глаз, поинтересовался Говорков. — Это единственная доза, господин Чекалин. Вы просили у меня формулу, я отдал вам готовый продукт. И я не причиню вам зла, клянусь. Примите лекарство и закончим на этом…
— Это мое лекарство?
— Верно, верно, — поторопил меня Володя.
— И я могу распоряжаться им, как сочту нужным?
— Это так, — поняв, что добился-таки своего, улыбнулся он.
— Тогда подойди сюда, Молчанов.
Говорков испугался… Я видел это. Он отшатнулся, словно его ударили по лицу!
— Подойди, подойди, Молчанов… — я протянул ему шприц и быстро убрал руку. Маленькая тварь, доселе мне неизвестная, вдруг стала царапать меня изнутри и требовать шприц обратно. Чтобы не осрамить себя в последний момент, я принялся тереть ладони. — Если бы был болен ты, я растоптал бы его. Но твой ребенок не знает, какая ты мразь, и он слишком мал для того, чтобы понять это. Надеюсь, он никогда не станет членом ничьей команды. Такие дела, хозяин…
Мне не стало легче. Мне стало куда хуже. Но одно я знаю наверное. Если кто-нибудь на пороге смерти спросит меня, совершал ли я хоть раз скотский поступок, я отвечу отказом и не солгу.
— Невероятно, — снова услышал я, но восторженных ноток в голосе Говоркова уже не слышалось. — Ты хочешь сказать, что выиграл?
— Какой смысл играть со смертью?
— Герман! — взорвалась, наконец, в истерике Ирина. — Как ты мог?! Как мог?! Я не верю!..
И вскоре голос этот стих, потому что охранникам слушать его в замкнутом пространстве стало невмоготу. Удаляясь, Ирочка кричала так, что, казалось, разорвутся ее легкие. Я не знал, что она так меня ненавидит…
— Я все-таки спрошу напоследок, — не выдержал Говорков. — Ответ на этот вопрос у меня имеется достоверный, но все-таки… На всякий случай… Вам известно, что вы больны?
— А разве есть здесь кто-то, кто не болен? Посмотри на себя, Вова… Разве ты здоров? Неужели лучше выглядит Старостин? А Молчанов?
Я только сейчас заметил, что начальник СБ СОС исчез. И я понимаю его. Он получил то, ради чего был животным все эти годы…
— Я ответил на твой последний вопрос, — тихо пробормотал я. — Могу ли надеяться, что и ты окажешь услугу?
Говорков посмотрел на ногти — я снова подивился тому, насколько безжизненны его пальцы — и кивнул.
— Кто такая Милорадова? Мой босс уже открыл было рот, чтобы просветить меня на сей счет, но ваше феерическое появление заставило его забыть русский язык.
Говорков похлопал ресницами и удовлетворенно поджал губы. Качество полировки ногтей его устроило. Скрипнув ножками стула, подтянул его ко мне и уселся верхом. Теперь он напоминал ковбоя, которого полгода вместе с конем морили голодом апачи.
