Ева Хорнунг - Дог-бой
Дядя сначала не догадывался, что за ним следят. Пошатываясь, он свернул в полутемную аллею. На углу обернулся и увидел Ромочку и двух собак у его ног. Ромочка уставился на дядю, разинув рот. Дядя остановился, нахмурился, что-то вспоминая. Снова замычал песню, не сводя взгляда с мальчика.
Вдруг глаза его сверкнули, как у всех пьяных, когда на них сходит просветление. Дядя перестал петь. Он три раза ткнул в Ромочку, а потом жестом, знакомым, как песня, безвольно уронил руку вдоль тела.
— Ах ты, гаденыш. А ведь я тебя знаю!
Ромочка затаил дыхание и молящим жестом вскинул руки вверх. Перед глазами мелькнуло видение: мама в фартуке варит им всем троим овсяную кашу, а дядя радостно смеется.
— Да-а… я тебя знаю. Ты — собачий приемыш! Ты только что сидел там, наверху… Сидел и куда-то пялился, как дебил. Ты зачем за мной идешь?
Ромочка не двинулся с места. Песня до сих пор пронзала его насквозь. Она так потрясла его, что, узнай его дядя на самом деле, выкажи он хоть мимолетную нежность к нему, Ромочка бы непременно разрыдался. Белая и Серый, изумленные такой странной охотой, застыли с ним рядом, и Ромочка почувствовал, как под взглядом дяди он занимает ту же защитную собачью стойку. На миг между одичавшим ребенком и опустившимся стариком как будто что-то мелькнуло, но дядя поспешно отвел глаза в сторону.
— Пошел вон, вонючка, и свору свою забирай! — Дядя отвернулся и, шатаясь, зашагал прочь.
Песня, нежная и жестокая, как снег, растаяла в Ромочкином сердце. Он и собаки продолжали идти за дядей — сами не зная зачем. Дядя догадывался, что они не отстают. Ромочка чуял его страх.
В желудке снова все завязалось узлом. Его снова охватила ярость.
Дядя ускорил шаг, то и дело озираясь через плечо. Ромочке показалось, что дядя даже шататься перестал. Он направлялся на людные улицы, где светло и много людей — как одинокий камешек, который стремится к другим. Вот дядя подошел к чужому дому и стал тыкаться в двери подъездов — вдруг какая-то окажется открыта? Ромочка почувствовал, как к нему возвращаются силы. Посмотри на этот глупый камешек, Щенок! Запомни его хорошенько, выследи его, приготовься… Нет, не шуми, пока не надо… Внимание…
Он чувствовал, как дрогнули в нерешительности идущие рядом с ним собаки. Они не знали правил новой игры. Дядя завернул за дом. Ромочка крепче сжал дубинку. Ромочка и собаки повернули за угол и очутились в заваленном мусором тупике между двумя домами. Дядя, чуть согнув колени и сгорбившись, стоял к ним лицом, в руке у него сверкнул нож. Белая тихо зарычала, неуверенно предупреждая об опасности.
Дядя заговорил негромко и уверенно:
— Слушай, малыш, хорошенького понемножку. Ступай домой! У меня ничего нет. Если подойдешь ближе, я тебя порежу, понял?
Ромочка слышал в дядином голосе отголоски страха. Смотри, Щенок! Смотри внимательно. Почти пора!
Ромочка слегка пригнулся. Белая слева. Серый справа. Дубинку он держал обеими руками. Он оскалил зубы, тряхнул головой, отбрасывая с лица спутанную гриву. Зарычал протяжно и воинственно, все громче и громче. Белая и Серый тоже зарычали — грознее, увереннее. Дядя шагнул назад, и Ромочка почуял охвативший того ужас. Пора, Щенок! Он бросился вперед так стремительно, что дядя не успел увернуться. Ромочка что было сил треснул его дубинкой по бедру, вложив в удар всю свою ненависть. Дядя вскрикнул и выронил нож, громко дыша от страха и боли. Потом наклонился вперед и больно схватил Ромочку за волосы. Собаки зарычали и на всякий случай изготовились к прыжку. Какая странная охота! Они ничего не понимали.
Ромочка молниеносно вывернулся, бросил дубинку и вцепился ногтями в дядино лицо, одновременно извернувшись, чтобы укусить его за руку. Но дядя не выпускал его волосы, хотя Ромочка прокусил ему руку до мяса. Вопя от боли, дядя повалил Ромочку на землю, наступил ему коленом на грудь и свободной рукой потянулся к ножу.
И тут Белая, наконец, прыгнула на него — а за ней и Серый. Ромочка услышал над ухом сдавленный дядин крик и хруст — Белая вцепилась ему в горло. Серый вонзил зубы в дядино бедро, и Ромочка освободился. Он поднял дубинку и, расставив ноги, встал над дядей и Белой, хватка у Белой была смертельная. Ромочка занес над головой Дубинку, прицелился и что было сил ударил дядю в висок. Заплывший дядин глаз следил за ним — он дышал ужасом и почти детским любопытством. Ромочка замахивался дубинкой и опускал ее, замахивался и опускал. Он молотил ею до тех пор, пока глаз не остекленел и не утратил всякое выражение.
Потом он начисто вытер дубинку о сухую траву, росшую у обочины в тупике. Узел в животе развязался; стало спокойно и мирно. Щенок умирал совсем не так. Он просто свернулся калачиком и заснул, прикрывая больной живот. Он хрипло дышал, а потом перестал дышать, и все. И остыл. Скоро дядя одеревенеет, станет вонючим и несъедобным. Он не имел права бросать Щенка!
Нет… У Ромочки закружилась голова. Щенок ведь не дядин. Он полуобернулся, собираясь вернуться в тупик; потом опустил голову. Морда у Белой была красная. Он сел на колени и вылизал ее дочиста. На вкус дядина кровь ничем не отличалась от его крови. И крови Щенка. Ромочка развернулся и зашагал прочь. Белая немножко постояла на месте, а потом побежала за ним. Сзади их догонял Серый.
Они совсем не поняли этой охоты.
* * *Дмитрий ждал десять дней. Потом он написал заявление в милицию. «Собачьего мальчика» нужно поймать! Наталье он ничего не сказал; да он и не думал о Наталье, когда позвонил в милицию. Он сидел за столом. Рядом остывала третья чашка кофе. Откуда-то снизу поднялась тошнота — она не давала ему покоя с тех пор, как умер Марко. У него стиснуло горло. Он сглотнул слюну и, не задумываясь, снял трубку и набрал номер.
К его изумлению, Наталья, узнав обо всем, вспыхнула и злобно оскалилась на него. Дмитрий совсем забыл, что и Наталья имеет право голоса. Надо было сначала посоветоваться с ней.
— Ты хоть понимаешь, что ты натворил?! — кричала она.
— Конечно, понимаю! Я очень долго думал! А что еще остается делать? Он не может жить так дальше — в стае бродячих собак!
Как мог он объяснить Наталье, что поступил по наитию, не задумываясь? Да, он развернулся на сто восемьдесят градусов; нарушил собственные неписаные правила. Несколько месяцев они считали Ромочку обыкновенным уличным ребенком, и такое положение вещей их вполне устраивало. Теперь придется открыто объявить, что Ромочка особенный.
Наталья от злости даже побелела. Ее громкий, чистый голос дрожал от гнева.
— Дмитрий! Как ты посмел? Ты, такой робкий, бесхарактерный, благодетель человечества… Я знаю этого мальчика, а ты нет! Что он теперь о нас подумает? Каким будет его будущее? Как я смогу теперь ему помочь?!
— Помочь — ему?! — Дмитрий чуть не задохнулся от гнева. — Наталья, да ты когда-нибудь хоть что-нибудь делала не ради себя самой? Все только из принципа, потому что ты не любишь видеть плохое, неприятное! Ты думаешь, тебе нечему учиться ни у меня, ни у Ромочки, ни у кого… Ты никогда не признаешься… а сама… даже дома полдня проводишь в своей комнате, а меня туда не пускаешь! Никогда ни в чем не уступаешь. Наверное, тебе и в голову не приходит, что другие люди — не такие, как ты. Они не так видят, слышат, чувствуют… — Дмитрий провел ладонью по редеющим волосам. — Ты ведь уверена, что твое всезнайство мне помогает, а оно мне только мешает! Ты — наивная, глупая девчонка… Ты… ты… ты дура!
Наталья замолчала. Глаза на бледном лице казались огромными, черными, волосы как будто наэлектризовались и стали дыбом — как Ромочкина грива, только красивее.
Дмитрию захотелось откусить себе язык, поймать хотя бы последнее слово, проглотить его; но было слишком поздно. Он не мог шевельнуться. Оба молчали. Он зажмурился. Что он натворил? И что теперь будет? С чего все началось? При ней он вечно теряйся — а она все время затыкала ему рот; в конце концов его прорывало, вот как сейчас, а ведь он не собирался ее обижать! А потом он бормотал какую-то чушь вроде того, что сейчас, ведь он ничего подобного даже не думал! «Под влиянием многочисленных стресс-факторов личность пациента меняется…»
Перед его мысленным взором замаячило одиночество — тупое, бессмысленное существование, полная заброшенность.
— Ах, Дмитрий! — вздохнула Наталья. Голос ее немного дрожал, но оставался звонким. — Когда что-то теряешь, это… навсегда, верно? — Она неуверенно рассмеялась. — Ты говорил серьезно? Нет, я знаю, что нет. Ты просто хотел сделать мне больно, потому что… — Она глубоко вздохнула, взяла себя в руки. — Дмитрий, меня в самом деле тревожит вмешательство в Ромочкину жизнь — мы не имели права грубо вторгаться и все ломать… Ну да, мы пережили трагедию…
Дмитрий открыл глаза и рухнул на стул. Наталья, по-прежнему бледная и гордая, смотрела на него так, что ему захотелось разрыдаться от облегчения.
