Морли Каллаган - Любимая и потерянная
— Пегги! — отчаянно кричал Макэлпин.
Вдруг он ее увидел. Она старалась к нему пробиться. Одним ударом отшвырнув какого-то негра, Макэлпин вонзился в ходившую ходуном стену переплетенных тел. Но тут чей-то коричневый кулак угодил ему в лоб. Он откачнулся, удивленно вытаращив глаза. Живая стена опять сомкнулась перед ним. Визжали женщины, белые пытались пробиться к выходу. Некоторые плакали.
В углу бара Фоли, поднявшись с пола, пытался водрузить на нос очки. Наконец это удалось ему. Над стойкой виднелась только его рыжая голова. На его лице застыло выражение беспредельного отвращения. Потом из-за стойки высунулся Вольгаст. Осторожно оглядевшись и удостоверившись в том, что ему ничего не угрожает, он сунул в рот сигару. Что бы ни творилось вокруг, Вольгаст всегда чувствовал себя гораздо спокойней, находясь за стойкой.
Он глядел, как Макэлпин проламывается сквозь толпу дерущихся людей, слышал его крик, напоминавший рев быка, видел, как он раздает удары, ругается, протискиваясь вперед и стараясь пробиться к Пегги. Но чем отчаянней он пробивался, тем крепче вязнул. Его кто-то громко выругал. Неожиданно он споткнулся и упал на колени, хватаясь за чьи-то ноги. Рядом с ним опрокинулся и покатился столик. Воспользовавшись этим, Макэлпин снова вскочил на ноги. На маленькой площадке, расчищенной упавшим столом, он казался таким большим и грозным, что негры-официанты попятились. Они решили, что он допился до безумия. Опять в толпе мелькнула белая блузка Пегги. Макэлпин отшвырнул кулаком какого-то щуплого белого в синем костюме. «Нарочно не пускают меня к ней», — подумал он. Какой-то здоровенный детина прыгнул на него сзади, обхватил своими ручищами и стиснул словно в тисках.
— Спокойненько, приятель, — прохрипел он. — Спокойно. Тут и до мокрого дела недолго. Ты что, озверел? Полиция едет.
— Отпусти! — свирепо рявкнул Макэлпин.
Он не видел лица этого человека, только знал, что это белый, и чувствовал на себе его огромный вес и непомерную силу.
Метрдотель и Уэгстафф сгоняли в угол официантов и клиентов-негров, а рослый швейцар в униформе, вклинившись в толпу между белыми и неграми, с испуганной улыбкой повторял:
— Будет вам, ребята, будет. Полиция едет.
Потасовка прекратилась сразу. И тут все увидели Пегги. Она стояла у стены, съежившись, вцепившись в плечи скрещенными на груди руками. Рядом с ней с разбитой в кровь головой стоял на коленях Уилсон. Немного дальше полз на карачках Мэлон. Потом он поднялся. Его расквашенное, бледное лицо с выпученными глазами напоминало пятнистую маску.
— Вот из-за этой маленькой сучки все началось! — заорал он, указывая на Пегги.
— Да, да! Глядите на нее! Глядите! — визгливо завопила миссис Уилсон и двинулась к девушке. — Ах ты дрянь, паршивая, ах дрянь! — Чуть не плача от злости, она металась перед неподвижно стоявшей Пегги.
Тут из-за стойки неторопливой, степенной походкой вышел Вольгаст. Его лицо, бесстрастное лицо человека на коне, солидного и важного, показывало, что он выше всяких мелких дрязг.
— Это же смутьянка, — провозгласил он, подбоченившись. — Первостатейная смутьянка.
Его слова прозвучали как решительный и беспристрастный приговор.
— Верно! — выкрикнул Уэгстафф. — Гнать ее отсюда!
— Пошла вон, шлюха! — заревел метрдотель.
— Пусти! — кричал Макэлпин державшему его верзиле, лица которого по-прежнему не видел.
Однако тот, цепко обхватив его и навалившись всей своей огромной тяжестью, оттаскивал его все дальше от кружка, сомкнувшегося вокруг Пегги.
— Спокойно, приятель, — шепотом увещевал он Макэлпина. — Сам потом спасибо скажешь.
Пегги медленно, испуганно, пряча взгляд от окружающих ее глумливых физиономий, начала выбираться из угла. Сделала шаг, другой… наклонившись за пальто, взглянула в сторону двери. Потом выпрямилась и попыталась — неуверенная, робкая попытка — пройти оставшийся путь с достоинством, но когда миссис Уилсон с воплем «Сука!» схватила со стола бутылку кетчупа и швырнула ей вслед, Пегги вскрикнула и бросилась бежать. Красная, как кровь, струйка, брызнувшая из бутылки, чуть не попала ей на блузку. У ее ног звенели осколки пивных стаканов, которыми в нее кидали, мимо нее пролетали объедки бутербродов.
Негритянки и белые женщины, выскочившие во время скандала на лестничную площадку перед входом в зал, расступились, чтобы дать ей дорогу. Но когда Пегги пробегала мимо, они осыпали ее насмешками. Какая-то негритянка дернула ее за пальто.
— Что, дождалась, мерзавка? — прошипела она.
Пегги растерянно обернулась. Потом ее белокурая головка скрылась. Она сбежала вниз.
— Чтоб ты сдох, — вполголоса сказал Макэлпин державшему его верзиле. Тот, заметив, что Макэлпин вдруг перестал вырываться, почувствовал в этом угрозу и примирительно сказал:
— Я с тобой по-хорошему, браток. Тебя же уберег от неприятностей.
Тиски почти разжались, Макэлпин высвободился и опрометью бросился из зала, так и не взглянув своему благожелателю в лицо.
Скатившись с лестницы, он метнулся к гардеробщице.
— Где девушка? — спросил он. — Девушка в светлом пальто? — и, не дожидаясь ответа, выскочил за дверь.
Однако, оказавшись на улице, он тотчас приостановился и шагнул назад. Около клуба стояла полицейская машина. Четверо полицейских выпрыгнули на тротуар. Макэлпин одернул пиджак, поправил галстук, пригладил волосы и, с небрежным видом прислонившись к двери, попытался создать впечатление, будто спустился сюда в ожидании полиции. Каждый из полицейских, пробегая мимо Макэлпина, кольнул его недоверчивым взглядом. Он вышел на улицу. До самого подземного перехода не видно было ни души. «Взяла такси, — подумал он, — если у клуба стояло такси, она сразу в него села».
Из кафе напротив, из лавочек, из комнат, расположенных на верхних этажах, сбегались люди. Некоторые были без пиджаков, иные в шлепанцах и мохнатых халатах, и все с любопытством смотрели на окна ночного клуба. Точь-в-точь толпа зевак, глазеющая на пожар. Макэлпину пришлось проталкиваться между ними. Никто не обратил внимания на его костюм, потому что остальные тоже выскочили из дому без пальто и без шляп.
Торопливо перейдя через дорогу, Макэлпин направился к подземному переходу. Там он побежал.
«Может, она у того выхода?» — думал он. Выбежав из перехода на свет, он осмотрелся — ни души. Бежать по защищенному от снега подземному переходу было нетрудно, но на открытом месте Макэлпин то и дело оступался и скользил. Один раз он чуть не упал, но каким-то чудом сохранил равновесие и только угодил ногой в сугроб, набрав полный ботинок снега. Впереди розовели неоновые огни Дорчестер-стрит.
Дальше он двинулся шагом, опасаясь, как бы его не задержал полицейский. Завидев такси, он каждый раз бросался к краю тротуара и махал рукой, но машины проносились мимо, обдавая его брызгами талого снега. В конце концов одна остановилась. Велев шоферу ехать на Крессент-стрит, Макэлпин откинулся на спинку сиденья, обхватил руками голову, и, к своему удивлению, нащупал на затылке большую шишку. Когда его стукнули, он не помнил. Ему казалось, что он дышит громко, словно всхлипывает.
— Ну вот мы и дома, приятель, — сказал шофер.
Расплачиваясь за такси, Макэлпин постарался вести себя непринужденно и учтиво.
— Прекрасная ночь, — сказал он, полагая, что таким образом утаивает от всего города то, что с ним случилось. — Тепло, благодать, правда?
Он дождался, чтобы такси отъехало, быстро вбежал в дом и промчался через прихожую. Дверь в ее комнату была открыта.
Глава двадцать четвертая
Пегги сидела на кровати с таким потерянным, ошеломленным видом, что Макэлпин ни слова не мог выговорить. Он судорожно глотнул.
— А, это вы, — сказала девушка.
— Я. Да.
— Ну что ж… это хорошо, Джим.
— А кого еще вы ждали?
— Я… я не знаю кого, — ответила она, закрыв глаза; потом, все еще не придя в себя, спросила: — А где ваши пальто и шляпа?
— Пальто и шляпа?
— Да.
— А… — Он вынул из кармана номером, как будто собирался дать его ей. — Ну да. Вот номерок. Нужно забрать у них шляпу. Это чужая — мистер Карвер мне одолжил. Завтра возьму. Как вы сюда добрались?
— На такси… только вышла — и сразу такси… — ее голос срывался. — Вскочила, и все тут. У самых дверей клуба. Как странно, правда, что мне встретилось это такси?
Он не успел ответить, как она встала, попыталась улыбнуться и вдруг бросилась на кровать и зарылась лицом в подушку. Она уже не была одна, ей не нужно было крепиться, она могла выплакаться. Она плакала навзрыд, обхватив руками подушку и так отчаянно прижимая ее к себе, что почти не видно было головы, а лишь вздрагивающие от рыданий плечи. Слыша ее плач, Макэлпин испытывал странное мучительное удовольствие: он знал, что этот поток слез уносит терзающее ее чувство стыда, и, что так горько ошибившись и в себе, и в людях, Пегги оплакивает сейчас и свою ошибку, и унизительный миг отрезвления.
