Леонид Бежин - Чары. Избранная проза
— Не рассчитывайте, что я такая дура, — сказала она с тем особым удовольствием, которое появляется от мысли, что ничего другого от нее не услышат. — Я с ним никогда не расстанусь. Не дождетесь!
Глава семнадцатая
ВАЛЬКИН ПОРОК
Женщин, с которыми его сводила шальная, озорная, бедовая судьба, Жорка терпел до тех пор, пока они не портили ему настроение и не приносили неприятностей. В отличие от многих дружков, он не гонялся за красотками и смазливыми, и среди его пассий встречались такие оглобли, на которые иной бы и не позарился, не польстился. Недостатки внешности — худобу, плоскую грудь, торчащие лопатки — Жорка не считал пороком, но та несчастная, которая вольно или невольно начинала ему досаждать, — навлекала на себя его гнев и попадала в немилость.
Валькой он был доволен: хоть и не красотка, но фигуристая, копна волос в завитках и верхняя губка вздернута — до самого нутра пробирает, как поцелуешь! Она не клянчила денег, не оттаскивала от дружков, не лезла в его дела, не выведывала, не допытывалась, что и как, и не трезвонила домой по пустякам. К тому же свела его с отцом Александром, и он теперь в Новой Деревне — свой человек, усердный прихожанин, зоркий сторож и бдительный дозорный: шелохнулось — встрепенется, глазами не доглядит — спиной почует. И вовремя сообщит…
Словом, в этом от Вальки явная польза. Правда, настораживало то, что она слишком горячо и пылко клялась ему в любви. Но он был не из тех простофиль, кто клюет на эту удочку, и в ответ на ее признания и заверения глуповато помаргивал, думая про себя: «Заливай, заливай. Меня не купишь. Я уже продан, упакован и жду доставки…»
То, что у женщин звалось любовью, казалось ему главной лазейкой туда, где скрывалось различие меж ними и мужчинами. Соперничать с ними в этом бесполезно, потому что настоящий мужик, как он ни старайся, ни лезь вон из кожи, ни стелись мелким бесом, никогда не догонит их в умении ткать хитрую паутину нежности и ласки. И Жорка даже уважал искусниц, у которых это особенно хорошо получалось: концы ниток спрятаны и шва не видно. Он отдавал им должное как сильному, ловкому, коварному сопернику. Но сам не забывал о бдительности (привычка — вторая натура!) и был настороже, следя, чтобы паутинка не оплела его целиком.
Случись это, и он в ловушке, в мышеловке, в капкане.
Валька не была ему законной женой, и он не распознал до конца ее намерений, тайных целей и вожделений: в какую сторону у нее в мозгу колесики крутятся? Если бы она не признавалась ему в любви, не клялась, не ласкала его с таким жаром и самозабвением, он бы верил ей полностью и Валька была бы для него совсем своей — считай, законной. Но любовь-то и вызывала в нем недоверчивость, и он всеми силами старался вышибить эту любовь из Вальки.
Нарочно бывал с нею груб, насмешлив, беспощаден. Доводил ее до слез, унижал, надеясь, что она, наконец, одумается. Но Валька упрямо его любила, забывая про все пинки и ссадины. «Что ты все ластишься? Что ты все льнешь?» — подозрительно спрашивал он, стараясь поймать ее на разоблачающей ошибке, обмолвке, оговорке. «Просто ты мой… мой Жорик». — «Купила ты меня, что ли?! У меня жена вон… и работа…» — «Жена тебя так не любит». — «А ты знаешь?» — «Знаю». — «А-а… Ну знай, знай. Не пойму только, какая тебе с этого польза».
Так продолжалось, пока о Вальке не проведала Света. Не то чтобы она нагрянула на явочную квартиру и застала их вместе тепленькими, голубчиков, но ей донесли, нашептали соседи, а уж как они разнюхали, пойди догадайся! У нас везде своя агентура! И хотя у Светы не было никаких доказательств, никаких явных улик, ничто не могло выбить из ее узкого лобика уверенности в его измене, совершенном грехе.
Это больше всего злило Жорку: не пойман, а — вор. Он даже хотел привести жену к отцу Александру, чтобы тот ее наставил, образумил: отцу-то не привыкать — сколько он разоблачил всяких ложных наветов! Но та уперлась и, ни в какую: боюсь, потому что у него ряса черная. Глупая! Сам-то Жорка стал понимать, кумекать, разбираться…
На иных посмотришь, так они в своих черных рясах и впрямь кажутся мушиным роем, кружащимся над отцом Александром. И он, Жорка, среди них, хоть и не в рясе, но тоже, как злая муха…
Поэтому дома он и срывал свою злость на жене, а тот остаток, который придерживал, зная, что виновата не жена, а он сам, Жорка выплескивал на Вальку. Вот кто действительно виноват! Конечно, не она донесла жене, но она помогла ему втереться в доверие к отцу Александру — помогла из лучших побуждений, не зная, не догадываясь, не понимая, зачем ему это нужно. Но надо понимать! И догадываться хотя бы о том, что его теперь совесть гложет, душу мытарит и стыдно в глаза отцу Александру взглянуть. Поэтому он и прячет глаза, отводит уклончиво, суетится перед ним, егозит, со смешочками потирает руки, а крикни: на воре шапка горит, первым за свою схватится. Валька-то не схватится, ее-то не гложет, ей не стыдно — вот она и виновата! Да, виновата в том, что она Валька, Валька Гущина, работавшая дежурной в своей буровой скважине, своей адской яме, своей преисподней!
В ней обнаружился худший порок: она портила ему настроение, заставляла ненавидеть себя и становилась вредным рассадником досаждавших ему неприятностей.
А этого Жорка не прощал.
— Валюша, забудем ошибки молодости, и давай мирно расстанемся, — сказал он с выражением лености и скуки, наперед встречавшим те отчаянные, слезные мольбы, которые ему наверняка придется выслушивать.
Она не поверила. Отшатнулась.
— Жорик, как же так?! Ты шутишь?! Шутишь?!
Он был настолько готов возмутиться ее непониманием, что возмущение вырвалось без всякого повода.
— А вот так же, вот так же! Доложили жене-то!
— Жоринька…
— Что ты заладила! Думаешь, я очень рад! Счастлив!
— Давай убежим… Попросим отца Александра — он поможет, подскажет, снимем квартиру!
— Дура…
— Да, дура, дура! — восторженно согласилась Валька, словно это давало слабенькую надежду на то, что они не расстанутся. — Ну, тогда побудем друг без друга… какое-то время, пока не утихнет.
Жорка снова хотел возмутиться, но не смог, хотя для этого был явный повод.
— Нет, Валюша, хватит мне неприятностей, — сказал он хмуро.
Глава восемнадцатая
АПОФЕОЗ ВЕЩЕЙ
Катя была уверена, что все плохое в жизни — от людей, а все хорошее — от вещей. Люди с трудом понимают друг друга, их обуревает гордыня и тщеславие, меж ними вечная борьба и скрытое соперничество, каждый стремится выгадать за чужой счет — словом, трудно, тошно, муторно. А вот с вещами человеку легко. Вещь требует лишь самого малого — чтобы с ней любовно, бережно обращались, а взамен дарит отраду душевную, благо и счастье, покой и уют.
Открыв для себя это правило, Катя поразилась его мудрости и разволновалась так, словно не знала, куда деваться от свалившихся с неба бешеных денег, которые нужно срочно потратить. Она даже пожалела, посетовала, прикусив губу, что откровение не снизошло раньше и сорок годков она, святая наивность, простота казанская, прокуковала впустую: пойди верни!
Не вернешь жеребчиков, потому что гонялась она за химерами, пробовала устроить счастье с мужем, дочерью, матерью, заручившись одобрением и благословением отца Александра, получившего новых образцовых прихожан. Да, пробовала сцепить их всех, словно петли крючком, и узлом завязать. И что из этого вышло?
Вместо узелка — удавка.
Муж стремился не к тому, чем она его одаривала, ублажала и услаждала, а к тому, что можно было стащить украдкой — слямзить, как говорится. По воскресеньям рвался удить, на поплавок глазеть до сонной одури, или по грибы — кусты ломать, сухие листья ворошить и под коряги заглядывать, лишь бы подальше от созданного ею рая! И кончилось тем, что исковеркал, искорежил, раскардачил и свою, и ее жизнь, от отца Александра подался к баптистам, завелась у него вдовушка, а теперь вот назад просится, да кто ж его, лешего, пустит!
Впрочем, не у нее одной — и у других те же беды и несчастья, которых Катя раньше, может, и не замечала, но сейчас посмотрела вокруг ясным взором и убедилась: те же. Люди, словно чаши весов: то одна перевешивает, то другая, а счастливого равновесия нет. Почему? А потому что не следуют мудрому правилу, не ведают, горемыки, что хорошо и что плохо.
Но есть среди них и те, кто поумней, — знают и следуют, и поэтому чаши с гирьками у них выравниваются. Что им страдать из-за домашних неурядиц, из-за мужей-рыболовов и грибников — они вместо этого лучше денег прикопят и красивую вещь, красотулечку, принцессу, игрушку елочную, купят, и жизнь им покажется счастливой, как комната, освещенная бликами хрустальных подвесок. Катя не раз замечала, как склонность к покупке вещей — стоит ей грибком проклюнуться — преображала, перевоспитывала, и безнадежный, горький пропойца забывал о заветной рюмке, охотясь по магазинам за редкой мебелью, креслами, диванами, коврами.
